Конфликт, лежащий в основе невротической тревоги

Субъективный конфликт как источник невротической трево­ги. Всякий раз, когда невротическая тревога появляется в описанных выше случаях, появляется также субъективный конфликт¹. В тех случаях, когда невротическая тревога не об-

1 Истории болезни Брауна, Элен, Нэнси, Ады, Агнессы, Эстер, Франсис, Айрин.

наруживалась в какой-либо выраженной степени — Бесси, Луиза, Сара, Филис, Шарлотта, — субъективный конфликт в какой-либо выраженной форме также не проявлялся. Субъек­тивный конфликт принимал много различных форм, в зави­симости от конкретной истории болезни. Можно привести три примера. Субъективный конфликт у Брауна, как было по­казано, состоит в его стремлении достигнуть определенной автономии и использовать свои собственные силы, с одной стороны, но, с другой стороны, он убежден, что, если он будет обладать своей собственной энергией, его убьет мать. Поэто­му его поведение характеризовалось значительной зависимо­стью от матери (и теми, кто замещал мать), и в то же самое время враждебностью по отношению к ней. Всякий раз, когда активизировался этот конфликт, возникало выраженное и за­трагивающее различные стороны жизни ощущение неадек­ватности беспомощности и сопровождавшей все это тревоги, а также отсутствие способности действовать. У Элен сущест­вовал конфликт между чувством вины, с одной стороны, и потребностью (от удовлетворения которой зависело ее само­уважение) казаться асоциальной и интеллектуально искушен­ной. У Нэнси существовал конфликт между потребностью полностью зависеть от других людей с целью достижения безопасности, с одной стороны, и убеждением в то же самое время, что на других людей нельзя полагаться.

Ситуации, которые вызывали такой конфликт у каждого больного, — например, для Брауна — положение зависимо­сти, с одной стороны, и возможность успеха в индивидуаль­ной деятельности — с другой; для Элен — ощущение вины, связанное с ее беременностью; для Нэнси — ее взаимоотно­шения со своим женихом, — были ситуациями, вызывающи­ми тревогу. В нашем исследовании субъективный (внутренний) конфликт всегда сопровождался невротической тревогой, и именно активизация этого конфликта всегда вызывала невро­тическую тревогу.

Возникает вопрос: какая связь существует между угрозой, которую испытывает индивид, и конфликтом. Общепринятое утверждение о том, что тревога — как нормальная, так и нев­ротическая — всегда сопровождается некоторой ожидаемой угрозой, не противоречит данным этого исследования. При нормальных тревоге и страхе вид угрозы может почти полно-

стыо объяснить, почему возникли мрачные предчувствия¹. Но для возникновения невротической тревоги необходимы два условия: 1) угроза должна быть направлена на жизненно важ­ные ценности; и 2) угроза должна существовать в связке с дру­гой угрозой, так, что индивид не может избежать данной угро­зы, не столкнувшись с другой². Если Браун использует свои -силы, ему будет угрожать смерть, но в то же время он может оставаться зависимым от своей матери только ценой чувства никчемности и совершенной беспомощности, а угроза иметь такие чувства почти так же серьезна, как и быть убитым³. При невротической тревоге возникает чувство, будто ты попал в ловушку: в какую бы сторону ты ни повернулся, везде тебе угро­жают. Таким образом, исследование природы угрозы, вос­принимаемой индивидом при невротической тревоге, приво­дит к открытию того обстоятельства, что угроза присутствует с обеих сторон конфликта.

При изучении вышеприведенных историй болезни появи­лась и была наглядно продемонстрирована также проблема различия между поводом и причиной невротической тревоги. (Термин «повод» здесь используется для обозначения собы­тия, которое активизирует тревогу.) Мы наблюдали, что пово­дами для возникновения невротической тревоги у Брауна час­то служили ситуации (такие, как выполнение учебных зада­ний), с которыми он не мог справиться адекватно; таким образом, поводы в этих случаях нельзя было рассматривать как причины тревоги. Мы также видели, что чем сильнее его тревога, тем больше он настаивал на том, что повод не имеет к ней никакого отношения, что он «боится всего», «боится жизни». На самом деле конкретный повод, который вызывал

¹ Можно напомнить о различии между тревогой и страхом, которое было сделано в гл. 6: когда существует угроза жизненным, базовым ценностям, ре­акцией будет тревога, когда существует угроза второстепенным ценностям, реакцией будет страх.

² Ср. утверждение, которое мы делали раньше (гл. 6) о том, что невроти­ческая тревога возникает при такой структуре личности, когда ценности, ко­торые индивид считает базовыми для своего существования как личности, противоречат друг другу,

³ Можно привести другой пример: Нэнси сталкивается с угрозой быть отвергнутой другими людьми (матерью" и женихом), которых она считает не­надежными, но ее неспособность существовать, не опираясь на заботу этих людей, представляет для нее противоположную угрозу.

приступ тревоги, может быть в ретроспективе показан как имеющий психологически обоснованное отношение к трево­ге, тем не менее существовала некоторая логика в том, что больной настаивал на различии между поводом и причиной. При невротической тревоге повод важен в том отношении, что он активизирует внутренний конфликт, но причиной тревоги является сам конфликт¹.

По мнению автора, можно сформулировать следующую гипотезу: чем в большей степени переживание тревоги соответ­ствует норме, тем в большей степени повод (активизирующее тревогу событие) и причина тревоги являются идентичными; но чем в большей степени тревога является невротической, тем больше повод и причину следует различать. Например, пасса­жир на корабле, находясь ниже поверхности воды, беспокоит­ся по поводу того, что в корабль может попасть торпеда². Такая тревога может быть реалистичной и соответствовать ситуа­ции, и повод — угроза быть торпедированным — возможно, будет достаточным для объяснения тревоги. Но если взять противоположный полюс, то можно обнаружить, что лица с сильной невротической тревогой могут подвергнуться тре­вожному приступу из-за случайного слова, услышанного от знакомого, отсутствия приветствия от кого-то на улице или быстротечного воспоминания. Таким образом, чем в большей степени тревога является невротической, тем менее адекватен объективный повод, вызвавший ее появление, и тем больше мы склоняемся к тому, чтобы искать адекватные причины тревоги индивида в субъективных факторах. Обычно при этом говорят, что тревога неадекватна ситуации; она является не­адекватной по отношению к поводу, но не является неадек­ватной по отношению к причине, а именно внутреннему кон­фликту, который активизируется поводом. Но наблюдениям автора, в случаях наиболее сильной тревоги — пограничных психозах — повод, рассмотренный объективно, почти всегда

¹ Как было продемонстрировано в этом случае, поводы (вне зависимости от того, насколько незначительными они могли казаться с объективной сто­роны) всегда имели на субъективном уровне логическую связь с конкретным внутренним конфликтом данного индивида; таким образом, поводы являют­ся значимыми в отношении тревоги субъекта, потому что они, а не другие поводы активизируют его конкретный невротический конфликт.

² Пример взят из книги доктора П.-М. Симондса.

неадекватен для объяснения степени тревоги, и причина ее может быть почти полностью субъективной.

Отвержение родителями и предрасположенность к невроти­ческой тревоге. Этот вопрос рассматривается в свете изучения тринадцати не состоящих в браке матерей, при этом особое внимание было уделено изучению связи между степенью от­вержения со стороны родителей, которое воспринимали де­вушки (особенно со стороны матери), и выраженностью тре­воги девушек на момент обследования. Параллельные таблицы ранжирования по степени тревоги и отвержения родителями непосредственно свидетельствуют о двух явлениях: 1) для большинства девушек имеет место явная связь между отверже­нием и тревогой; но 2) для некоторых девушек такой связи не существует^.

В девяти случаях: Нэнси, Агнессы, Элен, Эстер, Франсис, Айрин, Ады, Филис, Сары — степень тревоги относится к той же категории, что и степень отвержения. В этой группе вся­кий раз, когда существовали доказательства отвержения со стороны родителей, существовала невротическая тревога, и

• Читателю можно напомнить, что во время обсуждения историй болезни этих девушек мы говорили о трудностях при оценке степени их отвержения и оснований, по которым такая оценка была дана.

Девушку с психотическими явлениями, Шарлотту, нельзя было оценить по рассматриваемой шкале, так как при ее состоянии невозможно было оп­ределить степень отвержения с какой бы то ни было уверенностью.

приблизительно в той же степени. В этих случаях данные под­тверждали классическую гипотезу: отвержение со стороны родителей (особенно матери) предрасполагает индивида к невротической тревоге¹. Но в двух случаях — Луизы и Бес­си — была представлена совершенно другая картина: две эти девушки переживали выраженное и распространяющееся на различные сферы взаимодействия с окружающим миром от­вержение, и, однако, это не сопровождалось соответствующи­ми показателями невротической тревоги².

Ключ к проблеме можно найти, исследуя психологиче­ский смысл отвержения³. Поэтому мы зададимся вопросом, сначала по поводу тех девушек, у которых отвержение про­явилось вместе с невротической тревогой, а затем по поводу тех, у которых такого явления не было: как девушки субъек­тивно воспринимают свое отвержение¹? Главной особенностью этих девушек было то, что они всегда смотрели на отвержение через призму высоких ожиданий по отношению к своим ро­дителям, и это соответствует нашей гипотезе. Они проявляли то, что мы назвали противоречием между ожиданиями и реаль­ностью в их установках к своим родителям. Они не были спо­собны принять отвержение как реально существующий, объ­ективный факт. На одном дыхании Нэнси описывала, как мать вопиющим образом оставляла ее одну и питала больший интерес к тому, чтобы «ходить в пивную, чем заботиться о своем ребенке», и тут же добавляла, что «она могла быть такой хорошей матерью»; точно так же Нэнси нравилось постоянно повторять, что мать была «хорошей» в какие-то конкретные периоды ее детства, несмотря на объективные данные о том,

¹ В предыдущем обсуждении мы имели дело с невротической тревогой. Под предрасположенностью к тревоге мы понимаем наличие, по крайней ме­ре потенциально, невротической тревоги; о ее присутствии можно судить как по степени выраженности тревоги (девушки, о которых идет речь, были бо­лее тревожны, чем девушки в низкой категории), так и по особым чертам невротической тревоги, в противоположность нормальной.

² Долорес попадает в эту группу, хотя ее случай и не относится к таким же крайностям, как два других.

³ Автор считает, что постановка такого вопроса была бы важной, даже если бы полученные показатели не различались так сильно. Другими слова­ми, убедительные выводы по поводу историй болезни можно сделать, если будет понятен смысл обсуждаемого явления во всех и в каждом конкретном случае.

что мать все время была непоследовательна и безответственна в своих взаимоотношениях с ребенком¹. Элен говорила о «предательстве» матери по отношению к ней, и под этим она подразумевала, что ожидает от своей матери, что та может и должна быть другой. Франсис идеализировала своих родите­лей, описывая их как «замечательных» и «милых», сохраняя идеализацию в качестве мотива «сказки», и пыталась пода­вить свое выраженное чувство враждебности по отношению к ним и свое чувство изоляции, которое было у нее следствием того, что она была приемным ребенком. У этих девушек, кро­ме того, проявлялось то, что можно назвать ностальгией по отношениям с родителями, они сосредоточивали свое внима­ние на мечтах о том, что «могло бы быть», если бы родители были другими; эта ностальгия, как кажется, была частью идеализированных ожиданий по отношениям к своим родите­лям и, с другой стороны, способом бегства от реально сущест­вующей ситуации взаимоотношений с ними. У Эстер нос­тальгия проявлялась в несколько другой форме: «Если бы мой отец не умер, я бы не имела всех этих неприятностей». Точно так же эти девушки до сих пор лелеяли надежды и ожидания, что их родители изменятся: Эстер постоянно демонстрирова­ла открытое неповиновение, направленное на то, чтобы побу­дить мать уделить ей внимание. Хотя Агнесса знала, что ее отец на самом деле никогда не проявлял о ней заботу в про­шлом, и не было в действительности надежды на то, что он сейчас изменится, она тем не менее во время обследования предприняла еще одну поездку, чтобы увидеть его, в какой-то смутной надежде, что он сможет быть другим. Складывалось впечатление, что эти девушки продолжают вести старые бата­лии со своими родителями.

В общем, в этих историях болезни, которые соответствова­ли классической гипотезе о том, что отвержение существует вместе с невротической тревогой, как мы обнаружили, всегда присутствует определенный комплекс эмоционально окра-

¹ В случае Нэнси было также отмечено явление, которое, возможно, имеет силу и для других случаев, а именно то, что идеализированные ожида­ния, с одной стороны, и чувство отвержения с другой, подкрепляют друг дру­га. Одной из конкретных функций идеализации в случае Нэнси (как и других) было скрыть реальность отвержения, но в свете идеализированных ожиданий чувство отвержения стало более болезненным.

шенных представлений: отвержение никогда не принималось как объективный факт, но сопровождалось идеализированными ожиданиями по поводу родителей; девушки не могли судить о ро­дителях реалистично, но всегда путали реальность со своими ожиданиями того, какими родители должны были бы быть или могли бы все еще стать¹.

Как указывалось ранее, у всех тех девушек, у которых про­являлась невротическая тревога, проявлялся также и субъек­тивный конфликт. И теперь нам нужно задать себе вопрос, какова природа этого субъективного конфликта? Мы, напри­мер, видели, что невротическая тревога Нэнси проявлялась в форме конфликта между ее стремлением во всем зависеть от любви своего жениха и всегда присутствовавшими у нее со­мнениями, можно ли на его любовь положиться. Это тот же самый конфликт, который имел место в детстве в ее взаимо­отношениях с матерью. Мы видели, что Франсис судит о сво­ем друге на основе того же самого сочетания идеализации и подавленной враждебности, которые проявлялись в ее отно­шениях со своими родителями. Можно больше не приводить примеров, чтобы сделать вывод на основании этих историй болезни о том, что конфликт, который проявлялся в сочетании с обнаруживаемой на поздних этапах развития невротической тревогой, был тем же самым конфликтом общего характера, который имел место и существовал реально во взаимоотноше­ниях индивида со своими родителями². В этих случаях первона-

¹ Хотя история болезни Брауна и не из этого ряда, она является показа­тельной, так как исходя из нее можно отметить, что Браун проявлял ту же са­мую неспособность на уровне сознания увидеть мать как тирана, которым она на самом деле и была, и считал, что ее доминирующее поведение было проявлением «любви». Конфликт, который здесь имел место, можно легко видеть по тому обстоятельству, что в сновидениях Брауна можно было на­блюдать на более глубоком уровне, что он на самом деле понимал, что мать его подавляет и является тираном.

² Это утверждение является основанием для предположения о существо­вании причинной связи между отвержением со стороны родителей, которое обычно имело существенное значение в ранние годы, с предрасположенно­стью к невротической тревоге, существовавшей на момент обследования. Теоретическое обоснование представления о такой причинной связи дано в предыдущих главах (наряду с клиническими данными, подтверждающими такое предположение), когда мы обсуждали взгляды Салливана, Харни, Фромма, и на самом деле практически любого автора, работающего в русле психоанализа начиная с Фрейда. Все предыдущие рассуждения основаны на постулате о наличии преемственности в структуре характера индивида.

чальный конфликт с родителями интроецировался, интерна-лизировался (то есть становился субъективным конфликтом), в результате чего возникала душевная травма и глубокая пси­хологическая дезориентация в установках по отношению к са­мому себе и другим людям. Такое положение не только явля­лось источником постоянной обиды на своих родителей, но также и источником постоянной неудовлетворенности собой. Это не означает только то, что именно первоначальный кон­фликт с родителями вновь активизировался и представал в другой форме — в форме невротической тревоги. Это означа­ет, если попытаться охватить все стороны явления и сказать более точно, что первоначальный конфликт в отношениях с родителями ведет к формированию структуры характера ин­дивида в том, что касается межличностных отношений, и что индивид реагирует на будущие ситуации на основе той же структуры характера. Например, ясно, что смешение реально­сти с ожиданиями по отношению к родителям сделало бы ин­дивида неподготовленным к тому, чтобы оценивать свои бу­дущие отношения с другими людьми реалистично, и поэтому он бы постоянно подвергался воздействию повторяющегося внутреннего конфликта и сопутствующей ему тревоги.

Совершенно другой комплекс эмоционально окрашенных представлений мы видим у девушек, которые переживают от­вержение, но не проявляют какой-либо заметной невротиче­ской тревоги, а именно Бесси, Луизы и в некоторых отноше­ниях Долорес¹. Эти девушки не возлагали идеализированных надежд на своих родителей; они оценивали их реалистично. Луиза и Бесси рассматривали своих матерей как наказываю­щих и испытывающих к ним отвращение людей, которыми они на самом деле и были. Ни одна из девушек не питала ка­ких-либо иллюзий по поводу того, что родители в какой-то день станут «хорошими», или что родители завтра будут их

¹ Различие между поведением этих девушек в ответ на отвержение и по­ведением предыдущей группы наглядно проявилось в удивлении Долорес по поводу того, что психолог захотел затронуть вопрос о том, не сожалеет ли она, что отец никогда не играл с ней, когда она была ребенком. Для любой из девушек первой группы такой вопрос был бы полным смысла и во многих случаях послужил бы основанием для изложения многочисленных жалоб на родителей; однако, что касается Долорес, то такой вопрос никогда не прихо­дил ей в голову.

любить. Луиза и Бесси принимали отвержение как объектив­ный факт; Луиза беспристрастно называла его «горькой судь­бой», а Бесси стремилась получить любовь во взаимоотноше­ниях других людей, не родителей. Ни одна из девушек не по­зволяла, чтобы поведение родителей изменило ее поведение: Бесси в детстве, например, продолжала играть с братьями и сестрами, несмотря на вызывающее негодование отвержение отца при ее приближении, а Луиза отказывалась демонстри­ровать лицемерную любовь к матери, к которой она не испы­тывала положительных чувств. У этих девушек не было расще­пления, не было противоречия между надеждой и реальностью в отношениях с родителями. Конфликты, которые эти девушки переживали в своих взаимоотношениях с другими людьми, точно так же, как и с родителями, осознавались и основыва­лись на реальном положении вещей. Решающую роль в том, почему они были свободны от невротической тревоги, играло то обстоятельство, что отвержение не было ими интроецировано; оно не стало источником внутреннего конфликта и поэтому психологически не дезориентировало их в оценке самих себя и других людей.

Хотя в настоящем исследовании и содержатся данные о том, что конфликт, лежащий в основе невротической тревоги, имеет своим источником отношения индивида с родителями, оно не подтверждает положение, что отвержение как таковое предрасполагает к невротической тревоге. Скорее источником предрасположенности к невротической тревоге является тот конкретный комплекс эмоционально окрашенных представлений, проявляющийся во взаимоотношениях ребенка со своими родите-лями, при котором ребенок не может реалистично оценить по­зицию родителей и не может отнестись к отвержению как к объективно данному. Невротическая тревога возникает не вследствие того обстоятельства, что у ребенка «плохая» мать, если использовать терминологию Салливана, но вследствие того, что ребенок никогда не уверен в том, является ли мать «хорошей» или «плохой». Что порождает лежащий в основе невротической тревоги конфликт, если посмотреть на про­блему с точки зрения поведения родителей по отношению к ребенку, так это отвержение, которое скрывается под маской любви и заботы. В случае Луизы и Бесси родители — такие грубые в обращении и жестокие — по крайней мере, не пыта-

лись скрыть свою ненависть к детям¹. Поэтому Луиза и Бесси смогли принять отвержение именно за то, чем оно и явля­лось, — и в случае Бесси искать любовь и отсутствие отверже­ния где-нибудь в другом месте. Таким образом, когда матери Луизы и Бесси отвергали их в позднем детском и подростко­вом возрасте, не существовало угрозы для каких-то жизненно важных ценностей; так или иначе, девушки не ждали ничего лучшего от своих родителей. Утверждение Луизы о том, что «когда ты ребенок, ты не страдаешь, ты принимаешь вещи та­кими, каковы они есть», как можно полагать, означает, что ты не страдаешь на самом базовом уровне, — то есть не воспри­нимаешь угрозу базовым ценностям, если ты можешь, как смогла она, назвать позицию матери своим настоящим име­нем. Но девушки, имевшие субъективный конфликт, стреми­лись спрятать отвержение с помощью того, что они вынаши­вали идеализированные ожидания (предположительно суще­ствовавшие вследствие того, что родители в ранних взаимо­отношениях с ребенком притворялись), и, таким образом, ре­бенок никогда не мог приспособиться к существующей ситуа­ции как к реальности². В свете этих наблюдений можно грубо представить себе три типа родительского поведения: а) роди­тель отвергает ребенка, но это отвержение существует откры­то и принимается обеими сторонами; родитель отвергает ре­бенка, но скрывает отвержение, притворяясь, что любит его;

' Мелитта Шмидеберг (Schmideberg) задает вопрос, почему так получает­ся, что дети современных родителей, которые явно более доброжелательны по отношению к ним, тем не менее обладают той же самой или большей тре­вогой, чем дети строгих, суровых родителей викторианской эпохи. Она счи­тает, что причина состоит в том, что современные родители не разрешают детям их бояться, и поэтому ребенок должен смещать свой страх и враждеб­ность на что-то другое и страдать от возникшей вследствие этого тревоги. Ес­ли родители не могут удержаться от того, чтобы не обращаться с ребенком грубо, добавляет она, то по крайней мере они должны дать ребенку право бо­яться их. (См. ее работу «Тревожные состояния», Psychoanal. Rev., 1940, 27: 4, 439—449). Не углубляясь в вопрос сравнения тревоги в различные историче­ские периоды и оставляя в стороне исследование сложных причин этого раз­личия, мы тем не менее полагаем, что внимание доктора Шмидеберг к проблеме разрешения ребенку оценивать взаимоотношения с родителями объективно является обоснованным.

² Ср. точку зрения Кардинера о том, что арена для развития невротиче­ской тревоги у человека с западной психологической структурой роста уста­навливается, помимо других факторов, посредством непоследовательности в родительском воспитании детей (гл. 5 выше).

и в) родитель любит ребенка, и его поведение по отношению к нему определяется этой основой. Данные настоящего ис­следования говорят о том, что именно второй тип отношения предрасполагает к невротической тревоге¹.

Проблема, которую мы сейчас обсуждаем, является на­столько важной, что мы хотим процитировать некоторые за­мечательные места из сочинения Анны Хартох Шахтель (Hartoch Schachtel), которая исследовала детей и лришла к похожим выводам, описывая одну девочку, которую мать от­вергала, но делала вид, что любит, и проявляла ревность соб­ственника к любви девочки к бабушке. Госпожа Шахтель за­мечает: «Эта девочка живет в воображаемой ситуации; она должна избегать сталкиваться с реальной ситуацией, в кото­рой ее не любят; она живет, основываясь на желанных ожида­ниях, и все ее интересы, опасения, надежды и стремления держатся на зыбкой основе». Этот ребенок очень похож на де­вушек первой группы, которых мы описывали. Госпожа Шах­тель рассказывает о другой девочке, у которой не было отца, ее часто били дома и говорили, какая она вредная. «То, что ее не любят, было для этой девочки реальным фактором, но это ни в коей мере не уменьшило ее собственную способность любить». Она была независимой, довольно грубой, агрессив­ной, склонной к сотрудничеству и надежной девочкой, кото­рая «не преуменьшала и не приукрашивала жестоких и враж­дебных действий, которые ей пришлось пережить». Эта де­вушка кажется автору поразительно похожей на Бесси. Точно так же, как в случае Бесси, эта девочка устанавливала добро­желательные отношения с друзьями, братьями и сестрами, несмотря на то, что родители ее отвергали. Госпожа Шахтель указывает, что «для ребенка лучше, если его не любят, чем ес­ли ему показывают ненастоящую любовь». Данные нашего исследования, как кажется, указывают на то, что все это со-

¹ Если отвержение является полным — то есть если у ребенка в первый месяц жизни отсутствует ощущение связей с другими людьми, даже враждеб­ной природы, с родителями или теми, кто их заменяет, — то следствием будет психопатическая личность. Этому типу взаимоотношений также свойственно отсутствие невротической тревоги. Можно посмотреть прекрасное изложе­ние этой проблемы у Лоретты Бендер (Bender) «Тревога у детей с нарушен­ным душенным равновесием», статья представлена на симпозиум по тревоге Американской психопатологической ассоциации, июнь, 4, 1949 (должна быть опубликована).

вершенно правильно в том, что касается предрасположенно­сти к невротической тревоге¹.

Может ли невротическая тревога вообще быть описана в форме, которую мы обнаружили во взаимоотношениях этих девушек со своими родителями, а именно как внутренняя дез­ориентация, возникающая вследствие фундаментального про­тиворечия между ожиданиями и реальностью? Этот вопрос вы­вел бы нас за пределы области, которую мы исследуем непо­средственно, но автор предлагает вышеприведенную форму­лировку как гипотезу, которая имеет отношение как к психо­логии, так и к философии².

3. Социоэкономический класс и невротическая тревога

Еще одна проблема возникает вследствие того обстоятель­ства, что все девушки первой группы, то есть обладающие невротической тревогой, все были из среднего класса, а девуш­ки второй группы, которых отвергали, но они приняли это, и невротическая тревога не появилась, были все из рабочего клас­са³. Действительно, из четырех девушек, принимавших уча­стие в исследовании и имевших пролетарское происхожде­ние — Бесси, Луизы, Сары и Долорес, — ни одна не проявляла какую-то выраженную невротическую тревогу. Это поднима­ет важную проблему того, является ли противоречие между ожиданиями и реальностью, составляющее основу предраспо-

¹ Эти данные содержатся в заключении к неопубликованной статье «Не­которые условия любви в детстве», Анна Хартох Шахтель, март, 1943.

2 Маккинон (MacKinnon) представил подход к проблеме тревоги, кото­рый, если не считать топологического описания (являющегося довольно спорным), близок к высказанной гипотезе. «Человек, страдающий от трево­ги... в одно и то же время воспринимает вещи и как более лучшие, и как бо­лее худшие, чем они есть на самом деле... Его позитивная сущность, относящаяся к области нереального, искажает структуру уровня его реали­стического подхода в соответствии с его надеждами, в то время как его нега­тивная, относящаяся к области нереального сущность вносит искажения в соответствии с его страхами... Это означает, что психологически человек сто­ит на зыбкой почве, так как уровень его реалистического подхода к жизнен­ному пространству лишен ясной когнитивной составляющей из-за того, что она одновременно несет в себе противостоящие друг другу представления о возможности успеха и возможности неудачи». — Дональд В. Маккинон, Ак­туальные проблемы тревоги, Character & Pers. 1944, 12—3, 163—76.

³ Единственной трудностью для классификации был случай Ады. Можно отметить, что девочка, принимавшая отвержение как реально существующий факт, которую описала госпожа Шахтель, тоже была из рабочей среды.

ложенности к невротической тревоге, свойством в нашей культуре, прежде всего среднего класса, и точно так же, не рас­пространена ли невротическая тревога прежде всего в сред­нем классе. Классическая гипотеза, касающаяся отвержения и предрасположенности к невротической тревоге, основана на клинической и психоаналитической работе с индивидами, которые почти исключительно принадлежали к среднему или верхней части среднего класса¹. Возможно, гипотеза является верной в отношении среднего класса, но не других классов. Существуют важные теоретические основания, а также дан­ные, основанные на опыте, позволяющие утверждать, что невротическая тревога в нашей культуре в особенности при­суща среднему классу. Трещина между реальностью и надеж­дами особенно очевидна, как с точки зрения психологии, так и экономики, у среднего класса². Ранее указывалось (гл. 4), что стремление индивида к соперничеству, черта, которая в на­шей культуре тесно связана с современной тревогой, свойст­венна в основном среднему классу³. Сара разработала хитро­умную систему, чтобы ее честолюбие не было связано с со­перничеством. «Я стремлюсь быть не наверху, не внизу, а посе­редине». Фашизм, современный заметный тревожный сим­птом, проявляющийся в нашей культуре, зарождался как дви­жение нижней части среднего класса. Вилоби предположил, что «груз тревоги лежит тяжелым бременем прежде всего на «среднем классе», который остается опутанным трудными для выполнения нормами поведения и не получает важную мате­риальную поддержку»⁴. Этот абзац направлен не на то, чтобы сделать какие-то выводы, но скорее на то, чтобы поднять в качестве вопроса, заслуживающего дальнейшего исследова­ния, проблему связи невротической тревоги с положением среднего класса.

¹ Это является истиной в отношении больных, которых лечил Фрейд, и в отношении большинства больных, которых с тех пор лечили психоанали­тики.

² Карл Маркс описывает рабочий класс как тот класс, у которого нет другой надежды, кроме как на революцию.

³ Девушки из рабочих семей в этом исследовании демонстрировали меньшее стремление к соперничеству, чем девушки из среднего класса (см. истории болезни Бесси, Луизы).

⁴ Р.-Р. Вилоби, Магия и родственные явления: гипотеза, в Карл Марчисон (ред.), Руководство по социальной психологии (Вочестер, Массачусетс, 1935, с. 502).

4. Взаимоотношения тревоги и враждебности

В этом исследовании были приведены примеры того, что тревога и враждебность (скрытая или открытая) усиливаются и ослабляются одновременно. Когда обследуемые лица (напри­мер, Браун, Агнесса) были относительно более тревожны, на­блюдалась большая враждебность, скрытая или открытая, а когда тревога ослаблялась, то же самое происходило и с враж­дебностью. Мы видели, что одна из причин такой связи со­стоит в том, что сильное страдание и чувство беспомощности, которые проявляются при переживании тревоги, вызывают враждебность по отношению к тем людям, которых индивид считает ответственными за то, что он оказался в таком поло­жении. Мы видели, что другая причина, лежащая в основе этой взаимосвязи, состоит в том, что враждебность (особенно подавленная враждебность) ведет к тревоге: например, подав­ленная враждебность Брауна по отношению к своей матери, если бы она проявилась, привела бы к отчуждению того само­го человека, от которого он зависит, и поэтому существова­ние враждебности порождало тревогу. Таким образом, когда враждебность появляется у людей с невротической тревогой, враждебность обычно подавляется и может принять реактив­ную форму повышенного стремления к тому, чтобы нравить­ся другим людям и умиротворять их (например, Нэнси). Была, однако, одна история болезни (Агнессы, чья структура харак­тера являлась садомазохистской), при которой враждебность и агрессия использовались как защиты против вызывающей тревогу ситуации; например, с помощью враждебного и аг­рессивного поведения она пыталась заставить своего друга не делать ее более тревожной, уйдя от нее.

⇐ Предыдущая891011121314151617Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: