Глава 31. . Кратко об авторе книги

ГЛАВА 31.

КРАТКО ОБ АВТОРЕ КНИГИ

Выше уже говорилось о том, что я, Ваш покорнейший слуга, в раджабе 915 (октябрь — ноябрь 1509) года приехал в Кабул от Мирза хана и удостоился [343] счастливых взоров падишаха. Он устроил меня наилучшим образом в келье своего воспитания, оказывая мне разные мелкие милости. Внешне он причислял меня к братьям и племянникам, но в душе воспринимал как сына. Он относился ко мне с состраданием, любовью и с отеческой благодарностью, ласкал как только мог, так что с уголков моей души полностью исчезли печаль сиротства и горе скитания по чужбине. Моя жизнь протекала в благополучии и полном спокойствии.

Тем временем Падишах решил отправиться с войском в Кундуз, как об этом было уже упомянуто. Было время созвездия Козерога, стояли холода. Проявляя ко мне милость, Падишах сказал: “Дорога трудная, стоят холода. Ты в эту зиму оставайся в Кабуле, а когда наступит весна и дороги очистятся от опасности холодов, ты приедешь ко мне”. Однако я решительно возразил: “Я [терпеливо] перенес печаль сиротства на этой чужбине благодаря благосклонности Падишаха. Если я, отстану от Падишаха, то как перенесу печаль скитания по чужбине”? Когда Падишах увидел, что его предложение мне остаться в Кабуле становится причиной расстройства моей души, то он, как позволяло время, подготовил необходимое снаряжение для моего путешествия и взял меня с собой в Кундуз.

Поскольку среди моголов было много мулазимов моего отца, то они, [следуя обычаю], спешили служить мне и / 171а /встречали меня с дарами, какие могли сделать. Одним словом, у меня появились снаряжение и люди. В частности сочли нужным поступить ко мне на службу мой воспитатель Джан Ахмад атака, о котором будет упомянуто дальше, и близкие мулазимы моего отца. Этот упомянутый [атака] был человеком авторитетным. Когда [происходили столкновения] с узбеками, он проявлял доблесть. Создав себе имя, окруженный хорошими людьми, он собрал много коней и оружия и все это тратил на мои нужды.

Зимой состоялся поход в Дашт-и Кулак, о чем уже говорилось, и я участвовал в нем. Весной вернулись из того похода. [Падишах] разрешил [Са'ид] хану отправиться в Андижан. [Са'ид] хан уговаривал меня идти к нему на службу. У меня тоже было сильное желание идти с ханом. Я спросил разрешения у Падишаха. Тот очень обиделся и не подпускал меня к себе. Хан уехал в Андижан, а я остался с Падишахом.

Вскоре после этого войско двинулось в Хисар, где [344] произошло сражение с Хамза султаном и поражение узбеков. Вначале в бой пошел упомянутый выше Джан Ахмад атака, возглавив моих мулазимов. Он привел [к Падишаху], взяв живым, одного знатного узбека. [Падишах] обещал ему награду за храбрость и сказал: “Это — первое дело Мирзы Хайдара и пусть бахши-писари запишут в книги награду на его имя”. Подробный рассказ об этом приведен выше.

Я находился при Падишахе, когда он захватил Самарканд. При рассказе о детях моего отца было сказано, что старшей из них была Хабиба Султан ханим, которая попала к 'Убайдаллах хану. Когда 'Убайдаллах хан бежал из Карши и отправился в Бухару, а затем ушел в Туркестан то он не смог должным образом сберечь свой гарем. У кого была возможность уйти по трудной дороге, ушел, а кто не мог, остался. Осталась в том числе и моя сестра Хабиба Султан ханим. Я присоединился к ней в Бухаре.

Когда мы приехали [с Падишахом] в Самарканд, в ту зиму прибыл из Андижана и мой дядя от [Са'ид] хана по делам государства. Сделав свои дела, сколь было возможно, он увез мою сестру в Андижан и отдал в жены [Са'ид] хану.

Весной того года, когда Падишах выступил на бой с 'Убайдаллах ханом в Кул-и Малик, у меня начался приступ лихорадки, и я остался в Самарканде. Когда потерпевший поражение Падишах вернулся в Самарканд, а затем покинул его, я уже поправился. Как бы то ни было, в свите Падишаха я приехал в Хисар. [Са'ид] хан несколько раз посылал людей к Падишаху с просьбой отпустить меня. Наконец, огорчившись и обидевшись, Падишах разрешил мне уехать. Я же по своей юности не удовлетворил желания его души, что следовало бы мне сделать. Когда Мир Наджм приехал и Падишах, оседлав коня, отправился в поход, я уехал в Андижан. Падишах присоединился к Мир Наджму. Об этом уже рассказывалось.

Я приехал в Андижан. До моего прибытия [Са'ид] хан, потерпев поражение от Суйунджик султана, вернулся в Андижан как раз тогда, когда прибыл туда я. Это случилось в раджабе 918 (сентябрь 1512) года. Начиная с этого времени и до зу-л-хидджа 930 (июнь 1533) года, который был концом жизни покойного хана, я всегда был нужен ему и удостаивался чести великодушных ханских милостей. Короче говоря, я ни на [345] миг не отлучался от службы ему, пока он не женил меня и не дал титул “гураган”. Ночью в той комнате, где стелили для сна его счастливую постель, с другой стороны стелили постель покоя для меня. Если собирался совет по [делам] государства, а мой дядя непременно возглавлял его, то [хан] сажал меня выше дяди, и возможно, он делал это / 172а / по просьбе моего дяди. Дядя не раз заявлял хану, что “его близкое родство и многочисленные родственные связи с Вашим величеством находятся в такой степени, что, несмотря на то, что он является сыном моего брата, я считаю для себя достойным и даже необходимым, чтобы он сидел выше меня”.

Если [Са'ид] хан выезжал на коне, я непременно ехал с ним рядом. Если он устраивал охоту, то обязательно находил время обучать меня охоте. Если он возглавлял охоту, то с жаром приступал к этому делу и меня не отдалял от себя, побуждая к этому занятию. А если я не шел навстречу этому, то он ненавязчиво обязывал меня к этому. Он поручал мне разные дела и так говорил об их пользе: “Если наши юноши не будут нести службу, то они не станут благовоспитанными людьми. Они будут теряться в крупных делах и перед толпой и в собраниях, где собираются благородные представители разных слоев населения как из хаканов и султанов, так и из эмиров и накибов, и люди не будут соглашаться с ними. Но если юноши будут служить старшим, то их глаза и душа привыкнут к такого рода делам и к их особенностям, и они будут чувствовать себя уверенными на тех и им подобных собраниях людей. Благодаря этой уверенности они обретут веру в глазах и в душе народа, а их достоинство станет причиной могущества в управлении миром. Если эту службу будет исполнять человек без знания и умения, то он не сможет давать соответствующие поручения другим, не будет видеть недостатки в их пополнении и пути их исправления. Пока я находился на службе у моего отца и дяди, они начертали эту мудрость в моем сердце подобно рисунку на камне, они обязывали меня исполнять множество служб и принесли мне этим большую пользу. Я говорю тебе то, что узнал от старших, и ты также получишь пользу от них в своей жизни”.

До двадцати четырех лет / 172б / я проявлял усердие во всех службах; в течение всего этого времени я без напоминания выполнял как крупные, так и мелкие дела [346] хана. Однако в диване и в собрании эмиров, соблюдая субординацию, я садился на свое место. И если там я находил удобный случай оказать ему какую-то услугу и пытался сделать это, то он останавливал меня, говоря: “В собрании людей следует соблюдать чин, чтобы люди не заметили истинное положение дел”. Когда мне пошел двадцать пятый год, он полностью освободил меня от этих услуг и сказал: “То, что я поручал тебе делать, ты довел до совершенства. Теперь же приступай к тому, что мы от тебя ждем”. Когда мне исполнилось тридцать лет, он доверил мне дела войска, однако он приставил ко мне людей опытных и известных эмиров и сказал: “Ты никогда не отступай от совета этих людей, слушайся их и повинуйся им во всех делах”. После того, как было совершено несколько походов таким образом, он вновь повелел мне, чтобы я в собраниях и советах излагал свое мнение. До тридцати лет не было приказа, чтобы я на советах у хана высказывал свое мнение, поэтому в собраниях я был “нем, как рыба”. После того, как мне было разрешено говорить, если я выступал в собрании и выражал свое мнение, то [хан] говорил: “Изложи, на каком это основании и в чем его правильность”. Если ответ мой был обоснован и изложение такое соответствовало сути [дела], то он одобрял его и просил одобрения у присутствующих и останавливался на этом решении. А если я излагал неточно, то он, [подправляя меня], говорил: “Он хочет сказать то-то и то-то”, и сам наилучшим образом, ясно разъяснял дело и доводил его до умов эмиров. А если в самой основе моего суждения был изъян, он так преподносил это [в собрании], / 173а / что мне становились ясными тонкости того дела.

Так прошло некоторое время. Потом хан сказал: “Теперь я полностью доверяю твоему мнению”. После этого он вверил мне все дела войска и государства, дал мне в руки неограниченную власть во всем. Ханские указы и фирманы, которые он мне направлял, сопровождались приветственными письмами и посланиями. Когда я вернулся из похода в Кашмир и удостоился в Тибете целования славных ног [хана], то и наедине и при людях он обращался ко мне не иначе, как “брат”. Подробности этого будут приведены позже, при изложении жизни хана. После этого я не буду специально писать о себе, потому что при описании жизни хана, вплоть до его смерти, будет сказано и обо мне. [347]