Виссарион Григорьевич белинский (1811-1848)

Итак, если вы хотите писать для детей, не забывай­те, что они не могут мыслить, но могут только рассуждать, или, лучше сказать, резонерствовать, а это очень худо!

Если несносен взрослый человек, который все великое в жизни меряет маленьким аршином своего рассудка и о религии, искусстве? и знании рассуждает, как о посеве хлеба, паровых машинах иди выгодной партии, то еще отвратительнее ребенок-резонер, кото­рый «рассуждает», потому, что еще не может «мыслить». Резонерство иссушает в детях источники жизни любви, благодати; оно делает их молоденькими старичками, становит на ходули. Детские книжки часто развивают в них эту несчастную способность резонерства, вместо того, чтобы противодействовать ее возникновению и развитию. Чем обыкновенно отличаются, например, повести для детей? – Дурно склеенным рассказом, пересыпанным моральными сентенциями. Цель таких повестей – обманывать детей, искажая в их глазах действительность. Тут обыкновенно хлопочут из всех сил, чтобы убить в детях всякую живость, резвость и шалов­ливость, которые составляют необходимое условие юного возраста, вместо того, чтобы стараться дать им хорошее направление и сообщить характер доброты, от­кровенности и грациозности. Потом стараются приучить детей и взвешивать всякий свой поступок, словом, сде­лать их благоразумными резонерами, которые годятся только для классической комедии или трагедии, а не думают о том, что все дело во внутреннем источнике духа, что если он полон любовию и благодатию, то и внешность будет хороша, и что, наконец, нет ничего отвратительнее, как мальчишка-резонер, свысока рас­суждающий о морали, заложив руки в карман. А потом, что еще? – Потом стараются уверять детей, что всякий проступок наказывается и всякое хорошее действие награждается. Истина святая – не спорим; но объяс­нять детям наказание и награждение в буквальном, внеш­нем, а следовательно, и случайном смысле, значит об­манывать их. А по смыслу и разумению (конечно, крайнему) большей части детских книжек, награда за добро состоит в долголетии, богатстве, выгодной женить­бе... Прочтите хоть, например, повести Коцебу, написан­ные им для собственных его детей. Но дети только не­опытны и простодушны, а отнюдь не глупы – и от всей души смеются над своими мудрыми наставниками.

И это еще спасение для детей, если они не позволят так грубо обманывать себя; но горе им, если они поверят: их разуверит горький опыт и набросит в их глазах тем­ный покров на прекрасный божий мир. Каждый из них собственным опытом узнает, что бесстыдный лентяй часто получает похвалу на счет прилежного, что наглый затейник шалости непризнательностию отделывается от наказания, а чистосердечно признавшийся в шалости нещадно наказывается; что честность и правдивость часто не только не дают богатства, но повергают еще в нищету. Да, к несчастию, каждый из них узнает все это; но не каждый из них узнает, что наказание за худое дело производится самим этим делом и состоит в отсутствии из души благодатной любви, мира и гармонии – един­ственных источников истинного счастия; что награда за доброе дело опять-таки происходит от самого этого дела, которое дает человеку сознание своего достоинства, сообщает его душе спокойствие, гармонию, чистую радость... <...>

Они должны показать им, что в добровольном и свободном страдании, вытекающем из отречения от своей личности и своего эгоизма, заключается твердая опора против несправедливости судьбы и высшая на­града за нее. И все это детские книжки должны пере­давать своим маленьким читателям не в истертых сен­тенциях, не в холодных нравоучениях, не в сухих рассказах, а в повествованиях и картинах, полных жизни и движения, проникнутых одушевлением, согретых теплотою чувств, написанных языком легким, свобод­ным, игривым, цветущим в самой простоте своей, – и тогда они могут служить одним из самых прочных оснований и самых действенных средств для воспита­ния. Пишите, пишите для детей, но только так, чтобы вашу книгу с удовольствием прочел и взрослый и, прочтя, перенесся бы легкою мечтою в светлые годы своего младенчества... Главное дело – как можно мень­ше сентенций, нравоучений и резонерства: их не лю­бят и взрослые, а дети просто ненавидят, как и все, наводящее скуку, все сухое и мертвое. Они хотят ви­деть в вас друга, который забывался бы с ними до того, что сам становился бы младенцем, а не угрюмого на­ставника; требуют от вас наслаждения, а не скуки, рассказов, а не поучений.

Дитя веселое, доброе, живое, резвое, жадное до впечатлений, страстное к рассказам, не столько чувствительное, сколько чувствующее, – такое дитя есть дитя божие: в нем играет юная, благо­датная жизнь, и над ним почиет благословение божие. Пусть дитя шалит и проказит, лишь бы его шалости и проказы не были вредны и не носили на себе отпечат­ка физического и нравственного цинизма; пусть оно будет безрассудно, опрометчиво, – лишь бы оно не было глупо и тупо; мертвенность же и безжизненность хуже всего. Но ребенок рассуждающий, ребенок бла­горазумный, ребенок-резонер, ребенок, который все­гда отгорожен, никогда не сделает шалости, ко всем ласков, вежлив, предупредителен, – и все это по рас­чету... горе вам, если вы сделали его таким!.. Вы убили в нем чувство и развили рассудок; вы заглушили в нем благодатное семя бессознательной любви и возрасти­ли – резонерство... Бедные дети, сохрани вас бог от оспы, кори и сочинений Беркена, Жанлис и Бульи! <...> Мы сказали, что живая, поэтическая фантазия есть необходимое условие, в числе других необходимых условий, для образования писателя для детей; чрез нее и посредством ее должен он действовать на детей. В детстве фантазия есть преобладающая способность и сила души, главный ее деятель и первый посредник между духом ребенка и вне его находящимся миром действительности. Дитя не требует диалектических выводов и доказательств, логической последователь­ности: ему нужны историйки, повести, сказки, расска­зы, – посмотрите, как сильно у детей стремление во всему фантастическому, как жадно слушают они рас­сказы о мертвецах, привидениях, волшебствах. Что это доказывает? – Потребность бесконечного, предощу­щение таинства жизни, начало чувства поэзии, кото­рые находят для себя удовлетворение пока еще только в одном чрезвычайном, отличающемся неопреде­ленностью идеи и яркостию красок. Чтобы говорить образами, надо быть если не поэтом, то, по крайней мере, рассказчиком и обладать фантазией живою, рез­вою и радужною. Чтобы говорить образами с детьми, надо знать детей, надо самому быть взрослым ребен­ком, не в пошлом значении этого слова, но родиться с характером младенчески простодушным.

Есть люди, которые любят детское общество и умеют занять его и рассказом, и разговором, и даже игрою, приняв в ней участие: дети, со своей стороны, встречают этих людей с шумною радостью, слушают их с вниманием и смот­рят на них с откровенной доверчивостью, как на своих друзей. Про всякого из таких у нас, на Руси, говорят: «Это детский праздник». Вот таких-то «детских празд­ников» нужно и для детской литературы. Да, – много, очень много условий! Такие писатели, подобно поэтам, родятся, а не делаются…

Белинский В.Г. Полн. собр. соч. М., 1954. Т. IV.