Глава: Глава 9. Святитель Григорий Палама.

Протоиерей Иоанн Мейендорф. Введение в Святоотеческое Богословие.

Глава: Глава 9. Святитель Григорий Палама.

...Монашеское движение того времени связано с поня­тием «исихазма». Слово это происходит от греческого ησυχία (исихия), означающего «тишина», «молчание». Первоначально исихастами назывались отшельники, мо­нахи, ведущие созерцательный образ жизни, в отличие от общежительного. Вся жизнь исихастов была посвя­щена Иисусовой молитве. Идея постоянной «умной» мо­литвы, как мы знаем, восходит к Евагрию Понтийско-му. К XIV веку традиция «умной» молитвы была знако­ма не только отшельникам, но и считалась основным «деланием» во всех монастырях и даже среди мирян. Су­ществовало несколько «психосоматических» методов (ве­роятно, восходивших к эпохе древнего христианства) для сосредоточения внимания в умной молитве путем дис­циплины дыхания. Один из этих методов неправильно приписывается Симеону Новому Богослову, а другой -Никифору Исихасту («Уединеннику») - итальянцу, об­ратившемуся в Православие и ставшему афонским мо­нахом (XIII век). С его именем связаны споры о приро­де и назначении исихазма. В своем трактате Никифор предлагает практические указания для достижения по­стоянной молитвы. Основным препятствием для посто­янной молитвы, утверждает он, является рассеяние: пад­ший человеческий дух привязан к внешним объектам, не имеющим ничего общего с образом Божиим в нас. Поэтому первой задачей должно быть «собрание ума», объединение своего «я» в единое целое. Для достижения этого можно пользоваться дыханием как постоянным элементом нашего психосоматического бытия:

Ведомо тебе, что дыхание наше... есть естественный путь к сердцу. Итак, собрав ум свой к себе, введи его в путь дыхания, коим воздух доходит до сердца, и вместе с сим вдыхаемым воздухом понудь его сойти в сердце и там остаться... Подобает же тебе при сем знать, что ко­гда ум твой утвердится в сердце, то ему не следует оста­ваться молчащим и праздным, но непрестанно творить молитву: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, поми­луй мя!» - и никогда не умолкать.

(«О трезвеиии и хранении сердца»)

Очевидно, что этот метод коренится в ветхозавет­ном понимании крови как обиталища души. Человек рассматривается как нераздельное психофизическое единство, в котором любое движение души неизбежно вызывает телесную реакцию. Имеются и другие вари­анты этого метода, и все они основаны на связи меж­ду дыханием и молитвой, на объединении разума и сердца. Согласованная с ритмом входов и выходов мо­литва становится постоянной. Как уже отмечалось, нет основания думать, что метод дыхания в молитве яв­ляется нововведением этой эпохи. Он, по всей види­мости, восходит к древности и имеет параллели в разных религиях. Уже Иоанн Лествичник (VII век) учил, что имя Иисуса должно «прилепиться» к дыха­нию молящегося.

Богословское обоснование исихазма было сделано святым Григорием Паламой. Наличие фамилии - Па­лама - указывает на знатность его происхождения (про­стые люди того времени различались лишь именами и прозвищами). Он был родом из семьи беженцев из Ма­лой Азии. Отец его был сенатором и очень набожным человеком. Сохранились сведения, что он практиковал Иисусову молитву и иногда даже во время заседаний сената погружался в нее. Рассказывают, что в одном таком случае император Андроник II сказал: «Не бес­покойте его, пусть молится».

Григорий Палама получил образование в Констан­тинополе и завоевал репутацию блестящего знатока Аристотеля. Этим опровергается распространенное убеждение, что Восток интересовался только Платоном, а Запад - Аристотелем: по всей видимости, такого чет­кого разграничения не существовало.

После смерти отца, когда Григорию было около 20 лет, все оставшиеся члены семьи удалились жить в мо­настыри. Около 1315 года Григорий и его брат стали монахами на Афоне, который к тому времени уже был крупным монашеским центром. Впоследствии Григорий много странствовал из одного монастыря в другой: оче­видно, византийские монахи того времени не почитали необходимым принадлежать постоянно к какой-то оп­ределенной общине. Любимым монастырем Паламы стала Великая Лавра святого Афанасия. На короткий срок он сделался игуменом монастыря «Эсфигмен» и, наконец, осел постоянно в скиту святого Саввы (около Великой Лавры), где жил отшельником и где начал пи­сать. Он вел жизнь «умеренного» исихаста, на ежед­невные службы не ходил, но и сакраментального об­щения с Церковью не прерывал, что опровергает пред­положения о его принадлежности к мессалианству -еретической традиции, отрицающей необходимость таинств.

Григорий Палама так бы и остался просто еще од­ним христианским писателем, если бы ему не довелось вмешаться в полемику с Варлаамом Калабрийцем. Вар-лаам был итальянским греком, который из привержен­ности истинной вере прибыл из Италии в Константино­поль (1329 год). Он был сложной личностью, принад­лежа одновременно двум культурам - восточной и за­падной. Его родным языком был греческий, но он был также знаком и с латинским богословием своего вре­мени. В интеллектуальной жизни Запада тогда преоб­ладали номинализм и реализм. Номинализм представ­ляет собой такой подход к действительности, при ко­тором слова - всего лишь условные обозначения, не имеющие отношения к сущности предмета. Реализм же утверждает, что язык адекватен реальности, что «име­на» не случайны, а действительно связаны с обознача­емыми реалиями. В богословском контексте номиналистский подход может существенно изменить смысл учения о богопознании. Он особенно связан с именем Вильяма Оккама, критиковавшего «реалистическую» томистскую школу, распространенную на Западе.

По приезде в Константинополь Варлаам, будучи че­ловеком необычайным, привлек всеобщее внимание и сделал молниеносную карьеру. Он подружился с Иоан­ном Кантакузином, «Великим доместиком» (премьер-министром) и приближенным императора Андроника III. С его помощью Варлаам стал профессором в Кон­стантинополе с узкой специализацией толкователя псев­до-Дионисия Ареопагита.

В 1333 году в Константинополь прибыли два рим­ских легата-доминиканца. Один из них, венецианец по происхождению, был епископом Босфора Киммерийско­го (как тогда называлась Керчь), в то время колонизи­рованного итальянцами, куда епископ и направлялся по назначению. Будучи проездом в Константинополе, ле­гаты провели совещание с греками о возможности со­единения Церквей. Речь, как всегда, шла о Filioque. Греческим представителем был назначен Варлаам. Он был энергичен, хорошо знаком как с западным, так и с. восточным менталитетом и культурными особенностя­ми - словом, как нельзя лучше подходил для диалога с латинянами. Еще одно немаловажное удобство состоя­ло в том, что он не занимал никакого официального положения в Церкви, так что в случае недоразумений или затруднений от него всегда можно было отречься. По случаю предстоящей дискуссии Варлаам опубли­ковал 21 короткий трактат, в которых яростно напа­дал на Фому Аквинского. Фома в своих писаниях пользовался Аристотелевым методом силлогизмов и, придерживаясь философского реализма, доказывал возможность познания Бога. Варлаам же в своих трак­татах призывал западных коллег читать Дионисия, ко­торый доказывает, что человеку не дано знать Бога. В таком же духе он отвергал силогизмы своих оппо­нентов, заявляя, что нам ничего неизвестно об исхож­дении Святого Духа вследствие невозможности бого­познания, и поэтому следует просто подчиняться авторитету Церкви и Предания. Вдобавок Варлаам позво­лил себе иронизировать над схоластическим методом доминиканцев, и те, оскорбленные, уехали в Керчь.

Трактаты Варлаама продолжали циркулировать и в конце концов попали на Афон, где их прочитал Гри­горий Палама. Около 1335 года Григорий написал Вар­лааму чрезвычайно вежливое письмо. В этом письме он напоминал Варлааму о Боговоплощении и, ссыла­ясь на афонских исихастов, говорил о непосредствен­ном христианском опыте богообщения. По мнению Григория, отрицание возможности богопознания, про­поведовавшееся Варлаамом, было наихудшей ересью.

Письмо Григория Паламы привело Варлаама в край­нее раздражение, но в то же время возбудило его любо­пытство. Он решил лично познакомиться с исихазмом и навестил местных исихастов в Фессалониках и Констан­тинополе. То, что он увидел, глубоко возмутило его гуманистический склад ума, взлелеянный греческой фи­лософией и проникнутый духом классической культуры.

Они посвятили меня, - писал он, - в свои чудовищ­ные и абсурдные верования, описывать которые унизи­тельно для человека, обладающего хоть каким-то интел­лектом или хоть малейшей каплей здравого смысла, -верования, являющиеся следствием ошибочных убежде­ний и пылкого воображения. Они сообщили мне об уди­вительном разлучении и воссоединении разума и души, о связи души с демоном, о различии между красным и белым светом, о разумных входах и выходах, производи­мых ноздрями при дыхании, о заслонах вокруг пупа и, наконец, о видении душой нашего Господа, каковое ви­дение осязаемым образом и в полной сердечной уверенно­сти происходит внутри пупа.

(Послание 5, к Игнатию)

В этом описании трудно распознать, имеем ли мы дело с невежественным искажением методов Никифора Исихаста или псевдо-Симеона или же с сатирой само­го Варлаама. Как бы то ни было, Варлаам принял свои открытия всерьез и отождествил монахов-исихастов с мессалианами или же богомилами-еретиками, навод­нявшими тогда Балканские страны.

Последовавшая полемика между Варлаамом и Па­ламой сводилась к вопросу о богопознании, христиан­ской антропологии и духовной жизни. Замечательно, что в этой полемике обе стороны ссылались на авто­ритет все того же псевдо-Дионисия.

В ответ на выпады Варлаама Григорий написал три трактата «В защиту священно-безмолвствующих», то есть исихастов. Это были первые три из девяти тракта­тов, посвященных этой теме и составлявших три триа­ды, - в традиции Дионисия. В полемическом пылу Вар­лаам обозвал исихастов όμφαλόψυχοα (омфалопсихи), «пуподушники». Его обвинения монахов в мессалианизме и богомильстве могли иметь серьезные последствия, ибо он все еще был в фаворе в Константинополе.

В 1339 году Варлаам был послан к папе римскому в Авиньон для очередных переговоров о соединении Цер­квей и для запроса о крестовом походе против турок. Папа требовал сначала соединения, а лишь потом обе­щал послать войско. Варлаам просил посылки войска в обмен на обещание соединения. Тогда же он написал трактат, в котором излагалась его программа соедине­ния Церквей. Программа состояла в том, что, посколь­ку об исхождении Святого Духа никому ничего неизве­стно, следует выкинуть Filioque из Символа веры, а рас­суждения на эту тему оставить на совести богословов пусть думают, кому как нравится. Папа отверг про­грамму Варлаама, сказав, что римская Церковь уже решила вопрос об исхождении Святого Духа от Сына и что от греков требуется одно: признать это решение. Варлаам уехал домой в Константинополь с пустыми руками, не добившись ни войска, ни церковного един­ства. В Константинополе он столкнулся с оппозицией монахов, которые тоже отрицали, что вопрос о Свя­той Троице можно решить по-варлаамовски, то есть простой ссылкой на «незнание» Бога.

Тут можно заметить, что современная западная культура характеризуется такой же «варлаамовской» мыслью. Отвергая понятие причастия божественной жизни, доступного всем людям во Христе, христиан­ский Запад в основном трактует христианскую веру как зависящую от внешнего авторитета, что хорошо понял еще А. С. Хомяков. Протестанты утверждают (или во всяком случае утверждали) формальный авторитет бук­вы Писания. Реакцией на такой подход было установ­ление незыблемого папского авторитета. Обе стороны в равной степени чужды восточному опыту, основан­ному на опыте самой Церкви, доступном всем ее чле­нам и только ограждаемом, а не создаваемом автори­тетом Писания, епископов и соборов.

В результате спора Варлаам опубликовал свой по­следний трактат - «Против мессалиан», а Григорий -свои три триады в защиту исихастов. В 1340 году Па­лама уезжает из Салоник на Афон, где вместе со сво­ими друзьями и единомышленниками составляет «Святогорский Томос». Этот документ в поддержку Пала­мы против Варлаама был подписан всеми афонскими игуменами на нескольких языках.

В конце концов спор был представлен на рассмо­трение собора, который состоялся в Константинополе в 1341 году и осудил Варлаама (10 июня). Варлаам не­медленно покаялся и принес свои сожаления, которые, однако, вряд ли были искренними, ибо в тот же вечер он отплыл в Италию, где вскоре был рукоположен в епископы папой римским. Не найдя применения своим богословским талантам, он впоследствии преподавал греческий язык великому Петрарке.

Собор 1341 года подтвердил учение святого Григо­рия Паламы о возможности непосредственного знания Бога. Но это учение, которое предполагало различе­ние в Боге непознаваемой сущности и «нисходящих энергий», подверглось критике со стороны некоторых византийских богословов - Григория Акиндина и Ни­кифора Григоры. Как часто бывало, богословские спо­ры оказались неотделимыми от борьбы политических партий. Оказавшись в противном политическом лаге­ре, Палама подвергся преследованиям со стороны константинопольского патриарха Иоанна Калеки в тече­ние гражданской войны 1341-1347 годов. Критики его богословия получили поддержку правительства.

Но за победой Иоанна Кантакузина в 1347 году по­следовало торжество паламитского богословия. Сам святитель Григорий был поставлен митрополитом Фессалоникийским. В 1351 году большой собор в Констан­тинополе вынес определение, подробно излагая его уче­ние. После смерти Григория (1359) скоро последовало причтение его к лику святых (1368).

Творения святителя Григория Паламы

1. «Слова аподиктические» («доказательные») содержат обсуждение проблемы Filioque.

2. Несколько писем к Варлааму и к более позднему оппоненту, Акиндину, на тему Filioque, а также о вопросе богопознания.

3. Три триады (9 трактатов) «В защиту священнобезмолвствующих» (исихастов) - это основной труд Паламы.

4. С этими триадами связан манифест афонских монахов, составленный святителем Григорием, - так называемый «Святогорский Томос».

 

5. Трактаты на различные темы, среди которых наиболее важны семь трактатов против Акиндина, содержащих полемику о божественных энергиях.

6. Трактаты, написанные против последнего оппонента, Никифора Григоры (ок. 1355 г.).

7. Несколько сочинений духовного содержания, сре­ди которых находим жизнеописание святого Петра Афонского, знаменитого отшельника X века.

8. «Слова» («гомилии»), содержащие проповеди на все 53 воскресенья в году. Согласно существовавшему обычаю, епископы в конце жизни публиковали собрание своих проповедей. «Слова» святителя Григория не содержат почти ничего, касающегося спора об энергиях Божиих, отличаются живым стилем и свидетельствуют о Григории как об ответственном епископе и хорошем пастыре.

Богословские взгляды святителя Григория

Григорий Палама стоит в одном ряду со всеми тра­диционными православными богословами. Централь­ными для его мысли являются следующие два утверж­дения. Во-первых, тварный характер мира, отличающий его от Бога именно своей тварностью, которая выра­жается словом φύσις (фисис), природа, естество. При­рода хотя и не божественна, но в силу своей «сотворенности» отражает божественный замысел о мире и человеке. Во-вторых, природа проявляется в наиболее совершенном виде только в общении с Богом. Именно поэтому совершенство явилось нам в виде Богочелове­ка Христа. Но естественный тварный разум даже в пад­шем виде также обладает доступом к Богу. Постулируя такую возможность, следует в то же время иметь в виду, что исчерпывающее видение сущности Божией тварному разуму недоступно, - он может познавать Бога лишь по аналогии или посредством отрицания, отбрасывая все то, что не есть Бог.

В этом контексте Палама подробно обсуждает роль греческой философии в христианской мысли. В общем и целом к греческой философии он относится недобро­желательно, что проявляется в его полемике против Варлаама. Варлаам, так же как и Палама, настаивал на невозможности познания Бога, но свои доводы он строил, пользуясь Аристотелевой логикой: эта послед­няя неприменима к богопознанию, ибо у Аристотеля всякое знание начинается с чувственного опыта. Конеч­но, и Палама признает, что Бог непознаваем, но не из-за чувственности человеческого опыта, а по причине Своей собственной абсолютной трансцендентности. Но, с другой стороны, Палама утверждает возможность некой интуиции божественного через творение Божие, через окружающий мир, где присутствуют божествен­ные идеи, силы или энергии. Греческие философы, по его мнению, «промахнулись» (интересно, что греческое άμαρτάνω (амартано), грешить, как раз и означает «промахнуться»), гордость омрачила их разум (см. Рим. 1, 21; 1 Кор. 1, 20): им дано было все необходимое для обладания мудростью, но они не воспользовались сво­им знанием по назначению. Святитель Григорий счи­тал, что христиане должны обращаться с греческой фи­лософией, как фармацевты со змеями: сначала нужно их убить, затем препарировать, извлечь яд и пригото­вить из него противоядие.

Не следует, однако, зачислять Паламу в ряды об­скурантистов. Нужно всегда иметь в виду, что его богословствование не было систематическим, - он писал полемические сочинения, а в контексте полемики неко­торые преувеличения вполне объяснимы и оправданы. Как уже отмечалось, в споре между Варлаамом и Па­ламой большую роль играли писания псевдо-Дионисия Ареопагита, которого Варлаам считал классическим примером совместимости богословия с греческой фи­лософией. Святитель Григорий также ссылался на псевдо-Дионисия, но в несколько «христианизированном» варианте.

Возникал вопрос: если греческая философия не мо­жет дать нам видения Бога, то что же может дать его? Палама ссылался на опыт исихастов, опыт постоянной молитвы, ведущий монахов к созерцанию божествен­ного света, - опыт Церкви во Христе и во Святом Духе, конечно, недоступный естественному падшему разуму. В интерпретации Варлаама монахи были попросту не­веждами, предававшимися бессмысленному созерцанию собственных пупов, которое они выдавали за опыт бо­гообщения. Ничего большего Варлаам в них не уви­дел. Выступая на стороне афонских монахов, Палама защищал не просто один из способов молитвы, но це­лое мировоззрение. Для него защита исихастов была в то же время утверждением возможности богопознания, возможности еще в этой жизни видеть нерукотворный свет Преображения, о котором писал преподобный Си­меон Новый Богослов.

Начиналось это утверждение с антропологии. Для святителя Григория Паламы, как и для святителя Ири­нея Лионского, и, можно сказать, для всей святооте­ческой традиции, человек представляет собой единство тела, души и духа. При этом дух человека неотделим от жизни самого Бога - от Духа Святого. Если чело­век отказывается от этого природного, естественного родства с Творцом, он сам подвергает себя смерти, те­ряет свою человечность. В этом родстве человека с Богом через дух состоит смысл и содержание «образа Божия» в человеке. Однако образ Божий не ограничи­вается лишь одним духом. Христос явился нам во пло­ти, почтив тем самым и человеческое тело, чтобы - по риторическому выражению Паламы - пристыдить ан­гелов, которые в противном случае слишком бы воз­гордились. Ангелы - всего лишь вестники, тогда как человек - венец и царь творения именно потому, что в нем сосредоточено все творение, включая духовный и материальный мир. Душа человеческая не живет, как утверждали платоники, в ожидании освобождения от рабства телу; напротив, душа любит тело и пребывает с ним в неразрывном единстве. Помимо греха в чело­веческой жизни нет ничего дурного. С приходом Хри­ста даже смерть превратилась в блаженный покой, пе­рестав быть ужасным и бессмысленным концом.

Такой взгляд на человека как на единое целое, как на союз души и тела, объясняет, почему согласно иси­хастам в молитве должно участвовать и тело, - душа не может молиться одна. Мы в церкви также всегда имеем дело с материей и с нашим телом: мы падаем ниц, преклоняем колени, осеняем себя крестным зна­мением, целуем иконы и почитаем мощи святых угод­ников. Более того, в качестве питания мы получаем Тело и Кровь Спасителя. Связь молитвы с дыханием -лишь выражение общего положительного отношения к телу, постоянно подчеркиваемого Паламой в его писа­ниях. Тело следует подавлять и ограничивать лишь тогда, когда оно восстает против духа и стремится к независимости от него.

Как уже отмечалось, Палама считает сердце цент­ром психосоматической жизни человека. В этом он сле­дует скорее традиции преподобного Макария Египет­ского, нежели Евагрия или же святителя Григория Нисского, традиции, восходящей к библейской физиологии человека. В библейском, ветхозаветном понимании жизнь нельзя свести лишь к интеллектуальному суще­ствованию, ибо она сосредоточена в крови. Поэтому сердце и представляет собой центр жизни человека. Конечно, нет нужды понимать такую физиологию бук­вально, но основной смысл ее - что тело и душа со­ставляют единое целое - необходим для понимания смысла Боговоплощения. Христос в Воплощении вос­принял именно это единство, всего человека, его тело и душу. На этом основании святитель Григорий стро­ит свое учение о молитве сердца. Когда монах молит­ся, помещая свой ум в сердце, ему открывается сама божественная жизнь. То же самое происходит при ос­вящении нашего тела в причащении Таинствам:

В Своей несравненной любви к людям Сын Божий не просто соединил Свою божественную Ипостась с на­шей природой, облекшись живым телом и разумной душой, дабы появиться на земле и жить с людьми (Вар. 3, 38), - о, несравненное и прекрасное чудо! - Он также соединяется с человеческими ипостасями, сливаясь с каж­дым верующим через причащение Его святому Телу. Ибо Он составляет с нами одно тело, σύσσωμα (сиссомос, «со-телесен», - Еф. 3, 6), превращая нас в храм целокупного Божества, - так как в Теле Христа «обитает вся полнота Божества телесно» (Кол. 2, 9). В таком случае невозможно Ему не просветить тех, кто достойным образом участвует в божественном сиянии Его Тела внутри нас, проливая сияние на их души, как некогда на тела апостолов на Фаворе. Ибо, поскольку это Тело, источник благодатно­го света, в то время еще не соединилось с нашим телом, оно сияло внешним образом на тех, кто был достоин при­близиться, передавая свет их душам через очи разума. Но сегодня, соединившись с нами и обитая внутри нас, оно освещает нашу душу изнутри.

(«Триады», 1, 3, 38)

В этом отрывке с несомненной ясностью утвержда­ется реальность общения Христа с человеком в Теле Христовом. С момента Воплощения Бога не следует искать вовне - Он находится внутри нас. Апостолы ви­дели лишь внешний свет, ибо Христос еще не умер и не восстал из мертвых, но после Воскресения мы все, все без исключения, являемся самым реальным, живым образом, членами Его Тела, Церкви. Это учение пред­ставляет собой основу всей христианской этики.

Со взглядами Григория Паламы связан целый ряд проблем - их соотношение с неоплатонизмом, так как неоплатоники также говорили о внутреннем свете, а также вопрос о связях между монахами-исихастами, от имени которых говорил Палама, и мессалианством -ересью, отвергающей все учение Церкви о иерархии и таинствах во имя личного мистического опыта. Имен­но в этой ереси упрекал исихастов Варлаам, о чем речь уже шла выше. Несостоятельность этих упреков оче­видна, ибо мессалиане отрицали необходимость учас­тия в таинствах, тогда как для святителя Григория таинства составляли основу созерцательной жизни. Палама прямо пишет, что восприятие Христа соверша­ется через крещение и Евхаристию - таинства, пред­ставляющие основу и центр всей церковной жизни, без которых Церковь перестает быть Церковью.

Неизбежным следствием христоцентрической антро­пологии и мистицизма Григория Паламы явился поло­жительный взгляд на историю, совершенно чуждый языческому эллинизму (включая неоплатонизм), для которого всякое движение или изменение реальности есть признак падения, тогда как красота и добро все­гда воспринимаются в категориях неподвижности. Для Паламы история, то есть движение и процесс, важна, так как Христос явился в наш мир во времени, изме­нив отношения между человеком и Богом и открыв человеку путь к истинному общению с Богом. Христос облекся человеческим естеством и тем самым открыл каждому из нас возможность единства с Собой через таинства. Наша жизнь в истории обращена в будущее и состоит в осуществлении всех возможностей, данных нам Богом во Христе, для достижения спасения себя и всего творения во Втором Пришествии. Но Второе Пришествие есть живая, уже совершающаяся для хри­стианина реальность в его сакраментальном и ду­ховном опыте: будущее Царство уже «внутри нас» (Лк. 17, 21), в ожидании полного обнаружения своей славы в последний день. Эта эсхатологическая перспектива мысли святителя Григория объясняет терминологию и образы, употребляемые исихас-тами. Они отождествля­ют божественную реальность, являющуюся святым, со светом, который видели ученики Господа при Его Пре­ображении на Фаворе. Этот «Фаворский свет», свет Преображения, и есть «свет будущего века», пред­восхищение Царства Божия.

Помимо других претензий Варлаам обвинил паламизм в «навязывании мистицизма», имея в виду хариз­матический аспект, присущий учению исихастов. И в самом деле, восточному христианству в целом всегда было свойственно личное измерение духовного опыта, в нем всегда подчеркивалось, что Христос пришел каж­дого из нас спасти, а не учредить организацию. Одна­ко сведение паламизма к одному лишь харизматиче­скому опыту есть искажение и обеднение этого богато­го оттенками и утонченного учения. К тому же, как мы знаем, Палама отнюдь не призывал всех стать иси­хастами, его учение выходило за рамки руководства к духовной жизни. Скорее, оно было реакцией на воз­никновение номинализма в христианстве, торжествен­ным утверждением божественной имманентности в ис­тории и в человеческой личности.

* * *

Таким образом, сущность полемики между Варлаа­мом и Паламой сводилась к проблеме богопознания. Варлаам утверждал, что человеку доступно лишь сим­волическое представление о Боге, а не реальное обще­ние с Богом. Согласно учению святого Григория, ре­альное общение и соединение человека с Богом, при котором Бог и человек причастны общей жизни, воз­можно объективно, и основой для этого соединения служит ипостасное единство человеческой и божествен­ной природ во Христе. Фактически Палама защищает Христологию на уровне веры. Видение Бога возможно, когда божественная энергия сообща-ется человеку, по-настоящему им усваивается. В этом состоит смысл спа­сения. Сообщение божественной энергии происходит в таинствах крещения и Евхаристии, и поэтому паламизм нельзя упрекнуть в мессалианстве.

Следуя преподобному Макарию Египетскому, свя­титель Григорий понимает крещение как воскресение души, умершей в результате грехопадения. После кре­щения личность начинает новую жизнь уже не одна, а со Христом. Такое вполне реалистическое понимание крещения как начала новой жизни во Христе исключа­ет всякое сведение смысла таинств к одной лишь сим­волике. Для Варлаама Бог превыше света. Свет, кото­рый ученики Спасителя видели на Фаворе, - лишь сим­вол божественного присутствия, которым Христос воспользовался, чтобы «произвести впечатление» на апо­столов. Для Паламы такой подход был бы законным до Христа. В Ветхом Завете мы видим лишь тени, сим­волы, предвещающие реальность. Но Христос действи­тельно, а не символически вошел в историю; Фаворский свет был реальным божественным светом, которым дей­ствительно сияло тело Спасителя.

Такой подход очень трудно совместить с иерархия­ми псевдо-Дионисия: после прихода Христа нам не нужны ни посредники, ни промежуточные инстанции для истинного общения с Богом. Палама разрешает эту трудность следующим образом: иерархические триады отражают действительность, существовавшую до Хри­ста. Воплощение упразднило необходимость посредни­ков. Архангел Гавриил, принадлежащий к одному из низших ангельских чинов, был послан к Деве Марии с благой Вестью именно в знак отмены всех ветхозавет­ных рангов и структур. Точно так же и при Вознесе­нии Христос привел в изумление всех ангелов - при­выкшие к определенному порядку, они вдруг увидели Человека, возносящегося превыше них во славу Отца.

В свете этого становится понятна терминология свя­тителя Григо-рия. В употребляемых им терминах -«сущность», «энергия», «природа» - нет ничего специ­фически христианского, все они восходят к Аристо­телю. Согласно Аристотелю, всякая природа проявля­ется через энергию. Поэтому не существует предметов, не обладающих энергией, и, наоборот, при отсутствии энергии перестает существовать предмет. Кроме того, у Аристотеля знание о предмете дается исключительно посредством ощущения.

Святые Григорий Нисский и Максим Исповедник тоже пользовались термином «энергия». Отстаивая кап­падокийское богословие, Григорий Нисский отвергал обвинения в тритеизме на основании того, что три Лица божественной Троицы обладают одной энергией, а потому в каждом божественном действии участвуют все три вместе, а следовательно, есть лишь один Бог и одно Спасение.

Преподобный Максим Исповедник учил, что во Христе присутствуют два естества и две энергии. В Нем человеческая и божественная природы соедини­лись ипостасно, но сохранили каждая свои свойства (энергию и волю). Поэтому, соединяясь со Христом (то есть с Его единосущным нам человечеством), мы причащаемся Его божественной энергии (но не Его бо­жественной природе), пронизывающей Его человече­скую природу.

В таком же духе рассуждал и Григорий Палама. Поскольку Спаситель обладает нетварной божествен­ной природой, Он является также источником нетвар­ных энергий, а потому и свет Фаворский, который есть не что иное, как энергии Бога, также нетварен. Имен­но этот свет пронизывает Его тварную человеческую природу и делается доступным нам потому, что «бо­жественность», то есть нетварностъ, есть «качество», способное передаваться от одной природы к другой. В этом смысл традиционного понятия обожения: тварь, причащаясь Богу, обретает «божественность», стано­вится «нетварной», приобщается вечной жизни.

Отсюда Палама переходит к вопросу о божествен­ной благодати. Благодать не есть нечто внешнее по от­ношению к Богу, она есть Сам Бог. В Воплощении Христа вследствие ипостасного единства человеческая природа обрела божественность и нетварность - сущую природу Бога. Пребывая во Христе, мы тоже обретаем нетварную природу по благодати.

Западная мысль, в частности томизм, категорически возражает против концепции нетварной благодати. Со­гласно томистским взглядам, наша природа всецело тварна, и ничего нетварного нам принадлежать не мо­жет по определению. Мы не можем участвовать в бо­жественной жизни, мистический опыт нам недоступен, а Христос принес в наш мир лишь прощение грехов, «оправдание» или своего рода амнистию. Святитель Григорий же, напротив, утверждает, что во Христе нам открылась возможность божественной жизни.

Противники учения Паламы часто неправильно при­писывают ему утверждение о существовании как бы двух божеств, высшего и низшего, познаваемого и не­познаваемого. В действительности Палама говорил не­что совсем другое, а именно, что

поскольку общение с Богом возможно и поскольку в Своей сверхсущностной сущности Бог абсолютно выше всякого общения, то между сущностью, в которой уча­ствовать нельзя, и теми, кто участвует, существует не­что, делающее участие в Боге возможным.

(«Триады», 3, 2, 24)

Иными словами, святитель Григорий утверждает ан­тиномию двух логически несовместимых истин: во-пер­вых, что Бог по природе непознаваем, а во-вторых, что Откровение Божие в Иисусе Христе есть полное Откро­вение, устанавливающее интимность и единство между Богом и человеком, описанные святым Павлом как об­раз Тела, дающего человеку видение Бога «лицом к лицу». Для Паламы это не означает «видеть божествен­ную сущность». Сверхсущий Бог никоим образом не может быть отождествлен ни с какой тварной идеей и менее всего с философской идеей сущности. Бог есть личный Бог.

Когда Бог беседовал с Моисеем, Он не сказал: «Я есмь сущность», но «Я есмь Сущий» (Исх. 3, 14). Ибо не Су­щий исходит из сущности, но сущность - из Сущего, так как Сущий объемлет в Себе целокупность Бытия.

(«Триады», 3, 2. Пар. 12)

Святитель Григорий настаивает, что Бог не есть идея или сущность. Он - не энергия и не Бог филосо­фов. Он - личный Бог. Он беседует с человеком. Мо­исей действительно слышал Его голос, он говорил не с сущностью, не с философской абстракцией. Личный Бог делится Собою с нами самым реальным образом, и это осуществляется через божественные энергии. Энергии, жизнь, присутствие - какое бы название мы ни дали тому, что дает нам Бог, - все они не есть сущ­ность Бога, но через них нам сообщается вся полнота Его присутствия. Когда Святой Дух сошел на апосто­лов в Пятидесятницу, это было реальное присутствие Бога, а не абстрактной философской категории.

Энергии сообщаются личностям и сами носят лич­ный характер, принадлежа, по существу, личному Богу. Они как бы «ипостасируются» в отдельных лицах. Ко­гда мы почитаем святых, мы на самом деле чтим бо­жественное присутствие в том или ином праведнике. Отдельные лица в истории были названы «друзьями Бога», и вообще люди могут действовать божествен­ным образом, и поэтому в своем ближнем мы можем видеть Христа.

Из всего этого следует, что даже о спасении мы мо­жем говорить лишь в личном смысле. Нельзя спасти вещи, культуру или абстрактные идеи - спасены могут быть лишь люди, то есть личности, творящие культу­ру, идеи и пр. Через людей спасаются природа и до­стижения цивилизации, ибо человека невозможно изо­лировать от окружающей его среды, естественной и культурной, от его собственного творчества. Мы освя­щаем воду, елей и даже пчел, но освящаем их не самих по себе, а чтобы использовать их для человеческих нужд. В каком-то смысле мы освящаем не воду, а наше пользование водой. Даже Евхаристия не может служить ничем другим, кроме как пищей человеку. Поэтому Православию чужды западные догматы о пресуществ­лении и поклонении Святым Дарам вне евхаристиче­ской трапезы. Еще один интересный пример: говоря о крещении Византийской империи или же Руси, мы дол­жны принимать во внимание древний подход. Креще­ние принималось через личность властителя, который олицетворял свою страну, страну же как таковую кре­стить нельзя.

Христианское понимание спасения как события лич­ного привело к десакрализации природы, разрушив восточный и античный мифы о божественной природе элементов тварного бытия. Отныне все они устремле­ны к человеку, который, осуществляя свое личное спа­сение, увлекает за собой все свои взаимоотношения, все жизненные атрибуты, все, что связано с ним, - друзей, родственников, таланты, творения своих рук и тому подобное. К примеру, можно думать, что Моцарт бу­дет спасен вместе со своею музыкой. С другой сторо­ны, поскольку святой Савва был сербом, он и спасется как серб, но это не значит, что благодаря ему спасется вся сербская нация как целое.

Возвращаясь к западным возражениям против не­тварной благодати, следует сказать, что они вытекают из схоластического учения о «божественной простоте», понимаемой в чисто философских категориях. Остав­ляя в стороне вопрос о правильности этой догмы, остановимся на вопросе о соотношении между сущно­стью и энергией. Для Паламы - это два действительно различных понятия, но из этого не следует, что мно­жественность энергий свидетельствует о наличии слож­ности в Боге. Бог не «разделен» на три Лица, так же как и нельзя сказать, что три Лица божественной Тро­ицы «составляют» Бога. Напротив, каждое божествен­ное Лицо содержит полноту Бога, и точно так же каж­дая божественная энергия

1234567Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: