Доминирование 14

Его мать всегда дожидалась кануна Рождества, чтобы поставить елку. Она говорила, что в этом все волшебство, что еловый запах и хлопоты по украшению дерева – самое лучшее, что есть в Рождестве, и просто стыдно заниматься этим заранее. Дерево всегда устанавливали у переднего окна, чтобы любой прохожий, идущий после полуночной мессы, мог увидеть свет. Отец мог все утро возиться с освещением, а Тобиас с матерью развешивали гирлянды, болтая обо всем. Весь день играла музыка, и они съедали добрую порцию печенья, цепляя на елку крошечные золотые и серебряные шарики, а из кухни доносился аромат сладких пирогов.
Это было прекрасно, пока они жили втроем. А потом Тобиасу пришлось привыкнуть к одиночеству. По крайней мере, елка и музыка остались неизменными атрибутами Рождества. Миссис Миллер оставляла ему печенье, но он не мог заставить себя съесть хоть кусочек орехового, которое очень любил его отец. В такие минуты особенно сильно чувствовалось его отсутствие, и Тобиас отвлекал себя, развешивая гирлянды на елке. Он сам готовил пироги, справедливо полагая, что они были бледным подобием тех, которые пекла мать. Да что тут поделаешь.
Он провел день, носясь туда-сюда между елкой, установленной, как положено, у переднего окна, и кухней, где он готовил рождественский ужин. Ноа, скорее всего, предполагал, что готовить придется ему, и освобождение от кулинарных трудов было частью подарка со стороны Тобиаса. А то, что он предпочитает не готовить, еще не означает, что он не умеет это делать. Миссис Миллер в свое время добилась, чтобы он мог позаботиться о себе в раннем возрасте.
Индейка на противне ожидала отправки в духовку. Картофель, конечно же, пока не на плите, но по крайней мере, про него не забыли. Клюквенный соус от миссис Миллер, хотя Тобиас подозревал, что на самом деле его делала её невестка. Овощи уже готовы, начинка для пирога на последней стадии приготовления, а чуть позже будет и сам пирог.
В доме витали правильные запахи хвои и снега, и звучали правильные звуки рождественных песенок. И было вполне естественным в полночь поставить индейку в духовку, установить таймер, чтобы позже включить, взять сигареты и бутылку виски и выйти на крыльцо. Ноа появится утром, и у Тобиаса довольно времени, чтобы побаловать себя воспоминаниями о Рождестве и пролить несколько слез над утратой своей семьи.
Он выкурил одну сигарету и вернулся в дом за одеялом. По пути включил елочную гирлянду, так чтобы с улицы было видно веселое сияние огоньков. – Счастливого рождества, папа, – прошептал он, наливая немного виски в стакан. – Тебе бы понравилась елка в этом году.
Он отпил напиток, выкурил еще одну сигарету. – А ты, мама, осталась бы довольна пирогом. В прошлый раз я его пересушил, но, все-равно, съел.
Помолчал какое-то время, оглядывая свои владения. – Фан, ты такого не потерпел бы. Для тебя слишком холодно. Тебе бы на Гавайи.
Он смахнул слезу с щеки, отхлебнул напиток и повернулся посмотреть на сияющую елку. – А вот папе бы понравилось. Интересно, позволил бы он мне возиться с освещением или предпочел бы сделать все сам?
Затушил сигарету и уделил внимание напитку. Хороший виски, приятный и мягкий, стоящий того, чтобы не глотать его залпом, а какое-то время посмаковать. Он отпил половину и решился на третью сигарету. Вздохнул, сел на скамью и плотнее завернулся в одеяло.
На дороге показались огни. Он взглянул на часы и выругался. Час ночи. Это должен быть Ноа. Тобиас посмотрел на виски в руке и вздохнул. Оставалось надеяться, что у Ноа была хорошая смена.
Автомобиль медленно подъехал, и Ноа припарковал его прямо перед домом. Заглушил двигатель, и крыльцо снова погрузилось в темноту, нарушаемую только светом елочной гирлянды из окна. Ноа вышел и присмотрелся к нему. – Сэр? Вы все еще не спите? – окликнул он Тобиаса, вытаскивая из багажника сумку.
На нем были джинсы и кожаная куртка, из-под которой уютно выглядывал вязаный свитер. Перескочив через две ступеньки, он оставил сумку у двери и присоединился к Тобиасу. – Елка выглядит великолепно, сэр, – сказал он с улыбкой и наклонился для быстрого поцелуя. – Сюрприз. Счастливого рождества.
– Счастливого рождества, Ноа. Извини, я не ожидал тебя и выпил немного виски. Говорю, чтобы ты знал. Я прошу прощения, дорогой. – Тобиас улыбнулся. – Тем не менее, я рад, что ты здесь.
– Я знаю, что вы меня не ждали. Все хорошо. – Ноа присел рядом. – Конечно, немного эгоистично с моей стороны приехать так поздно. Но я не смог представить, как рождественским утром проснусь в одиночестве у себя в квартире, когда я мог бы сделать это здесь с вами. Что вы делаете на улице, сэр? Вы не замерзли?
– На то у меня есть одеяло, – произнес Тобиас. Он приподнял руку и показал сигарету. – И внутри не накурено. – Сделал последнюю затяжку и бросил окурок за крыльцо. – Напомни мне все убрать тут до шестнадцатого января, пожалуйста.
Ноа нахмурился и задумчиво хмыкнул, отвоевывая кусочек одеяла. – Что мне сделать, сэр?
– Не знаю, малыш, – вздохнул Тобиас. – Если бы я знал, что ты приедешь, я бы приготовил цветок для тебя.
Ноа кивнул, а затем подмигнул ему, поднялся и, ни слова не говоря, исчез в доме, унося с собой сумку. Он отсутствовал всего минуту. Вернулся с диванной подушкой и кинул ее на подлокотник скамьи. Уселся, опираясь на нее, и подозвал Тобиаса жестом руки. – Идите сюда, – позвал он, похлопав рукой по коленям. – Идите, ложитесь прямо здесь. Устраивайтесь поуютнее. У меня вся ночь впереди.
Тобиас приподнял бровь, но отставил стакан от греха подальше и повернулся на скамье, не очень широкой, но удобной и достаточно длинной. Ну и одеяло не повредит.
– Ты странный, – заявил он Ноа, устраиваясь, как было предложено, укутывая одеялом их обоих. Пришлось немного поерзать, чтобы найти комфортную позу. Тобиас устроился головой на груди у Ноа.
– Я не странный. Если вы настаиваете на отравлении своего организма табаком, то лучше делать это снаружи, на скамье, так? – По тону Ноа было ясно, что сказанное лишь отчасти было шуткой.
Тобиас фыркнул. – Не то, чтобы я много курил, Ноа. Избавь меня от лекций, пожалуйста. Я не в настроении. – И прижался чуть сильнее, смягчив слова. – Только когда я расстроен, – добавил со вздохом.
– Понимаю. Извините, – ответил Ноа, и обнял Тобиаса.
– Думаю, все из-за Рождества, – продолжил Тобиас. – И этого места. Обычно я уезжаю, к друзьям, или просто куда-нибудь. – Он сглотнул и прикрыл глаза. – Я усиленно об этом не думаю. Первые несколько лет дались тяжело. Иногда так больно, понимаешь?
– Да. Похоже, я скучаю по своему отцу только в Рождество. Это больно. – Ноа стянул перчатку и провел рукой по волосам Тобиаса. – Сколько времени вы не бывали здесь в праздники?
– Хм. Еще до Фана, так что около десяти лет. Я оставался здесь два раза после их смерти, а после уезжал в течение нескольких лет. Потом еще два года подряд был, ну а затем, уже с Фаном мы всегда путешествовали. Проводили праздник то на юге, то в Испании или в Италии.
Ноа вздохнул. – И потому, что мне пришлось работать, вы оказались здесь в одиночестве под Рождество. Черт. Мне, правда, жаль, Тобиас.
– Ты не виноват. Я это планировал. Просто предполагалось, что ты этого не увидишь.
– Ох. – Ноа постарался сменить тему. – Такие приятные запахи доносятся из дома.
– Ты имеешь в виду, лучше, чем сигаретный дым?
Ноа рассмеялся и легонько хлопнул Тобиаса по лбу. – Да нет же, глупость какая. Я имею в виду запах выпечки.
– А. Кроме нее там индюшка в духовке с установленным таймером. Она начнет запекаться через несколько часов. – Тобиас, если бы его прижали, мог бы сознаться в определенной доле гордости за свои приготовления. Он поплотнее натянул одеяло.
– Спасибо, я это ценю. Значит, мы поедим в достойный ранний час. Что остается сделать мне? – Ноа казался горячим, когда потер руки Тобиаса, пытаясь его согреть.
– Ничего. Все готово, и ты освобожден от кухни на весь день. Счастливого Рождества. – Тобиас улыбнулся и немного пошевелился.
– Что? – ошеломленно переспросил Ноа. – Шутите? Вообще ничего? О, господи, вот спасибо! – Он наклонился и чмокнул Тобиаса в макушку. – А я и не представлял, что вы знаете, каким боком подступиться к кухне.
– Я вырос с миссис Миллер, – сухо сообщил Тобиас. – И потом, после аварии… Ладно, она постаралась, чтобы я мог произвести впечатление. Полагаю, она боялась, что я закончу школу, оставлю школьную столовую и никогда больше не буду есть ничего, кроме фастфуда. – Он грустно улыбнулся и добавил, – когда я был мальчишкой, моя мама всегда разрешала мне помогать ей с выпечкой.
– Правда? Так вы испекли что-то, чему она вас научила?
– Только пирожки. Печенье приготовила миссис Миллер.
– Ух ты, печенье, – произнес Ноа с восторгом ребенка. – А у нас никогда не было пирожков с начинкой.
Тобиас поднял глаза на него. – Никогда? Хочешь перекусить? Надеюсь, ты любишь изюм.
– На самом деле я умираю с голода, – признался Ноа. – Вот только правильно ли будет лопать пироги до Рождества?
– И чьи же это правила? Давай, пойдем. Мы можем уютно устроиться на диване, и я избавлюсь от этого настроения еще до рассвета. – Он преодолел желание остаться, заставил себя отстраниться от теплого Ноа и сел.
– Точно, тут наши правила. Или, как минимум, ваши, – засмеялся Ноа. Он поднялся, забирая подушку и одеяло.
Тобиас завел его в дом, включил свет в гостиной. – Садись поудобнее. Я сейчас принесу.
Было до странного комфортно делать это. Он разрезал пирог, заварил чай, нагрузил поднос печеньем, сливками и сахаром. Усмехнувшись, добавил пару морковок, подумывая, как они бросят их на улицу для оленей. Или сами съедят. Когда чай был готов, он отнес все в гостиную и застал Ноа, рассматривающего елку.
– Ну как тебе? – спросил он, устанавливая поднос на кофейный столик. – Нормальная елка?
– Красивая, – сказал Ноа. – И настолько … недетская. Все бусы и шары подобраны, приятный консервативный белый цвет… Это прелестно. В моем детстве елки украшали нелепыми фигурками вроде Гринча и снеговика, всяких оленей и маленьких идиотских поросят с ангельскими крылышками, которых обожала моя мама.
Тобиас кивнул и сел. – Маленький деревянный олень с поддельным снегом на рожках. – Он окинул взглядом елку и подавил новый вздох. – Я потерял все ее украшения лет через пять после их смерти. Вытащил все из подвала, выбросил забытые банки с соленьями и прочий древний мусор. Обнаружил мышиное гнездо в ящике. Все было испорчено. – Он пожал плечами, неожиданно почувствовав себя стариком. Потом я годами обходился без елки. Это … просто вещи. Я выбрал цвет и заказал кучу игрушек. Это не важно.
– Важно. – Ноа пересек комнату и сел рядом с Тобиасом. – Это важно. Вы выбрали время, чтобы все подобрать. Разве это бессмыслица? Вы раздумывали об этом, и может быть о миссис Миллер, и Фантоме или обо мне, цепляя украшения и занимаясь выпечкой. Все имеет значение. – Он взял руку Тобиаса в свою. – Во всяком случае, я вижу, что вы уделили этому массу времени и со свойственное вам дотошностью устроили все так симметрично и повесили эту гирлянду. – Тобиас смотрел, на смущенную улыбку Ноа. – Мне жаль, Тобиас. Я знаю, чего вам это стоило, и я рад, что я здесь.
Тобиас быстро заморгал, сопротивляясь неожиданным и непрошенным слезам. – Прости, Ноа. Я размышлял весь день, и не так-то просто изменить настроение. – Он слегка улыбнулся и сжал пальцы собеседника. – Я действительно рад, что ты здесь, несмотря на то, что сам я в таком смятении.
– Никогда не поздно создать несколько новых воспоминаний, а? Чтобы в следующем году вы думали о чем-то более счастливом. – Ноа поцеловал Тобиаса. – Хотите говорить, и я буду слушать. Хотите сидеть здесь и просто смотреть на елку, и позвольте мне обнять вас, пейте свой виски или свой чай. То и другое будет хорошо, детка. Правда. Но сначала… – он озорно ухмыльнулся, – давайте съедим по кусочку пирога.
Так что они ели пирог, и печенье. И Тобиас пил свой чай без виски и наблюдал, как Ноа решает, чего ему хочется больше: еще пирога или печенья. Тобиас заметил, что чаще улыбается, и чувствует себя растроганным, и все еще печальным, не в силах изгнать призрак прошлого Рождества. Он подозревал, что такова была особенность его характера. Он планировал это погружение в прошлое и не мог полностью переключиться. Смотрел на Ноа и поражался, как тот переходит от «сэра» к «Тобиасу» только потому, что Тобиас в этом нуждается.
– Я люблю тебя, – вдруг сказал он. – Я люблю того, кто ты есть, и кем ты можешь становиться так легко.
Ноа долго смотрел на Тобиаса, изучая его лицо, глаза, и поглаживая плечо ладонью. – Это не так легко, как вам думается, Тобиас. Быть тем, кто я есть. Особенно в это время года. Но вы делаете это проще. С вами я могу отбросить отговорки и условности и расслабиться. Вам известна большая доля правды обо мне. Все становится легче. Я даже сплю лучше.
– Вот и хорошо, – прошептал Тобиас. Он прикусил губу и хрипло рассмеялся. – Прости, дорогой. Чувствую себя так, словно разваливаюсь на части. Я… Ты прав. Я сегодня потратил много времени, думая о моей семье и о потерях. Мне следовало бы подумать о том, что у меня есть. Знаешь, как долго я не разрешал никому увидеть эту сторону моей жизни? Как трудно, зная, что я всю жизнь буду заботиться о таких людях, как ты и Фанттом, не позволять себе привязанностей. Это война двух взаимоисключающих понятий. Так что я теряю и теряюсь и… – Ему надо остановиться, надо дышать и умерить эту боль в груди. – Ох, боже. Прости, – сказал он тихо, ужасаясь потоку слов и беспредельности пропасти, которую он только что обнажил.
Ноа отложил кусочек пирога и отставил поднос в сторону, чтобы сесть на кофейный столик лицом к Тобиасу, всего в нескольких дюймах от него. – Просто говори, детка. Все, что ты скажешь, здесь и останется, клянусь. Выговорись. Говори все, что считаешь нужным и позволь мне слушать. Помоги мне понять. Дай мне тебя утешить. – Он провел теплыми руками по бедрам Тобиаса и оставил их у того на коленях. – Давай, расскажи мне.
Тобиас прикрыл на миг глаза и попытался найти какое-то равновесие. – Я… Я тот, кто я есть. Я понял, что я гей с тех пор, как стал подростком. Выявил свои кинки, как только впервые о них узнал. Я инстинктивно ощущал себя не только Домом, но и учителем. Я не чувствую себя цельным, пока у меня нет сабмиссива, кого-нибудь, о ком я мог бы заботиться, учить и лелеять, наставлять и защищать. – Он уставился прямо перед собой. Слова стали приходить легче и ровнее, когда он позволил себе дать слабину. Довериться Ноа, чтобы тот его удержал.
– Но я несу потери, – продолжил он тихо. – Я потерял Дэнни, когда мне было двенадцать. И своих родителей. Я не мог пройти тренинг достаточно быстро, тогда я потратил годы на практику, игры и оборудование конюшни и манежа. А потом я нашел Фантома. – Он посмотрел Ноа в глаза, словно хотел отпущения вины, – Он рассказал тебе о том, когда мы расстались?
– Нет. Нет. Он сказал, что если ты захочешь, чтобы я знал, то сам расскажешь.
Тобиас кивнул. – Тебе известно, что он был моим рабом. И что мы пытались удовлетворить наши потребности. Мы очень старались, Ноа. Ты и представить не можешь, через какую боль нам пришлось пройти, работая над этим. И все впустую. Он был спокоен, мы работали, и все было хорошо. Мы были счастливы. – Он сделал глубокий вдох, не обращая внимания на дрожь в руках.
– Однажды днем я сидел на диване, читал газету. Фан занимался готовкой на кухне. Я помню, как он зашел в гостиную, устроился на коленях подле меня. Я гладил его по голове, и вроде все было нормально. Мы сидели так около часа, я почти закончил чтение, и тогда он поднялся. Я посмотрел на него, потому что раньше он никогда так не поступал. Вообще. Он был идеальным рабом. По его щекам потоком текли слезы, и он произнес свое стоп-слово. А я, в свою очередь, не мог остановиться. Я ничего не мог поделать, и прекращать было нечего. Он просто посмотрел на меня и повторил стоп-слово. И я ничего не смог сделать для него.
– Ох, – прошептал Ноа, сцепляя свои пальцы с пальцами Тобиаса.
– Я не мог все прекратить, – произнес Тобиас снова, чувствуя покалывание в уголках глаз. – И он вынужден был уйти, потому что не мог остаться, а мне пришлось его отпустить, потому что я не мог ему помочь. О, господи. – Он закрыл глаза, противясь боли и ненависти к самому себе. – И вот теперь здесь, с тобой, я не могу избавиться от беспокойства, хоть это не справедливо по отношению к тебе. И я не знаю, что сказать, и как предостеречь себя, чтобы не причинить тебе вреда.
Ноа перетек со столика на колени перед Тобиасом и заглянул ему в лицо. – Расскажи мне, что тебя тревожит, детка. Не раздумывай, не пытайся найти подходящие слова. Озвучь это. Скажи в точности.
– Я думаю, что ты уйдешь от меня. Я буду удовлетворять твоим потребностям, пока они не изменятся, а потом ты уйдешь, и я снова останусь в одиночестве. – Слова были неприкрыто резкими, и он испытывал физическую боль, произнося их.
Ноа ненадолго положил свою голову ему на колени, а потом посмотрел на Тобиаса, не скрывая переполнявших его эмоций. – Посмотри на меня. Смотри на меня.
Тобиас покачал головой, но встретился взглядом с Ноа и шепнул, – Прости.
– Пожалуйста, не надо, – отрицательно покачал головой Ноа. – Слушай, я знаю, что только глупцы дают обещания навсегда, так что я не буду. Но ты так неизменно встречаешь мои нужды, как я представить себе не мог. Ты доводишь меня до таких состояний, о которых я и мечтать не смел, или же слишком боялся их достичь, и ты возвращаешь меня назад с ощущением безопасности и свободы. Я не хочу оставлять тебя. Никогда. И, кроме того, я люблю тебя, Тобиас. Я никогда никого в жизни так не любил. И никогда не желал любовника так, как хочу тебя. Такова моя правда, Тобиас. Я не боюсь. И не беспокоюсь. Я доверяю тебе.
– Я сам себе не доверяю, дорогой. Я беспокоюсь. Я верю, что ты себя знаешь, но я… всех теряю. Это просто то, что всегда происходит. Единственный постоянный человек в моей жизни – восьмидесятитрехлетняя женщина, которая думает, что ты и Фантом счастливы до безумия быть со мной. Не то, чтобы она ошибалась, но… Господи. – Он поднялся и провел рукой по волосам. – Давай просто условимся, что я неврастеник, и притворимся, что этого разговора никогда не было? И что ты не видел меня в таком состоянии?
– Нет. – Ноа встал перед ним. – Смотри, я понимаю, о чем ты говоришь. Ты ненавидишь чувство беспомощности. Ты не мог помочь… Дэнни, да? Или твоим родителям, или же Фантому. И они все оставили тебя. Я тебя слышу. Но ты можешь помочь мне. Ты уже мне помогаешь. Ты бы хотел остаться на месте и переживать о прошлом, или наслаждаться настоящим? Вот что я тебе скажу. Посмотри мне в глаза, поверь, что я твой прямо сейчас, и отпусти все остальное.
Тобиас изо всех сил старался удержать подступающие слезы. Это было нелегко, в глазах щипало, и он чувствовал дрожь, обхватив себя руками. – Я знаю, Ноа, – тихо сказал он. – Ненавижу такое состояние. И знаю, что должен это преодолеть. – Он потер глаз и выпрямился перед Ноа. – Я люблю тебя. Я знаю, что ты меня любишь, и веришь мне. Обычно удовольствия быть с тобой вместе достаточно, чтобы отвлечься от всего остального. Просто… знаешь ли, я восемнадцать часов настраивался, чтобы выплакаться? – Он обхватил руками ладонь Ноа и попытался улыбнуться.
– Ладно, – проговорил Ноа, поднялся на цыпочки и стал целовать Тобиаса. – Поплачь, если хочешь. – Он целовал подбородок, губы, щеки, лоб, глаза. Всюду, куда смог дотянуться. – Я тебя люблю.
– Не хочу. – Тобиас обхватил Ноа руками за бедра и перехватил поцелуй. – Может и следовало, но не хочу. Могу я предложить отправиться в кровать?
– Можешь, – улыбнулся Ноа. – Поднимайся наверх. Я выключу гирлянду и приберу на кухне. Я буду через минуту.
Тобиас кивнул и еще раз поцеловал Ноа. – Мне, правда, жаль, дорогой. Не самое лучшее Рождество.
– Думаю, это зависит от точки зрения. – Ноа сжал его руку и отпустил.
Тобиас улыбнулся и отправился в свою комнату. Медленно поднялся по лестнице. Ему нравилось слушать шаги Ноа внизу, нравилось думать, как тот заглянет в холодильник, и обнаружит, что там полно всякой всячины, и ему не нужно ничего готовить. Ему нравилось просто, что Ноа с ним. И очень не нравилось терять контроль и позволять своему сабмиссиву видеть его слабости.
Путаница между романтикой любви и отношениями с сабом уже навредила ему однажды. Потеря Фана была сильнейшим потрясением, которое ему пришлось пережить, не считая первых чудовищных недель после смерти родителей. Он испытывал боль оттого, что не был тем, кто нужен Фану и не был готов стать таким. Это было ужасно, и еще ужасней была потеря любимого.
Однако Ноа прав. Глупо беспокоиться о том, что может случиться или не случиться. Даже если это свойственно людям. То, что его любовник проявил такое понимание, почти утешало часть его души, съежившуюся от мыслей, каким он предстал перед своим сабом.
– Он лучше адаптируется, чем я, – пробормотал Тобиас. Включил свет, разделся и прошел в ванную. Почистил зубы, вымыл руки и лицо, стараясь избавиться от запаха сигарет, насколько это было возможно без душа. Когда он забирался в постель, то услышал, как Ноа поднимается вверх по лестнице.
Ноа остановился у ванной, и Тобиас слушал, как тот завершает последние приготовления перед сном. Войдя, Ноа сразу же стянул свитер и положил на стул, медленно снял свои синие джинсы и боксеры, сложив их поверх свитера, и затем забрался в кровать.
– Привет, – тихо шепнул он.
– Привет, – ответил Тобиас. – Хочешь обнять дряхлого старика?
– Нет, я хочу обнимать тебя, – сказал Ноа со смешком, забираясь к нему под одеяло.
– Льстец. – Тобиас протянул руку и Ноа прижался к нему. Через миг он сплелись ногами и руками, обняв друг друга. – Тебе хорошо, – произнес Тобиас, поглаживая Ноа рукой по спине.
– Да, так и есть. Мне очень хорошо. Я встречал Рождество в одиночестве с тех пор, как уехал из дома. Я с нетерпением жду, когда проснусь рождественским утром вместе с… Погоди минуточку, да ведь это и есть рождественское утро! – Он улыбнулся и поцеловал Тобиаса. – Рассвет будет через несколько минут. – Ноа провел рукой по спине Тобиаса, вниз, к ягодице, и сжал ее.
– Правда? – Тобиас не знал, чему он больше удивился: тому, что было настолько поздно, или что Ноа по-своему проводил Рождество. Или руке любовника на своей заднице. Требовалось время, чтобы привыкнуть к этой стороне Ноа. Он сдвинул свою руку ниже, повторяя движения партнера, и немного покачивая бедрами. – Я рад, что ты со мной.
– Я тоже, – Ноа немного поерзал, толкнув Тобиаса в спину. – Я тоже, – повторил он, и поднявшись на кровати на колени, устроился между ног Тобиаса и наклонившись, стал осыпать поцелуями его грудь. Он уделил изрядное внимание каждому соску, лаская их поочередно проворным языком, и время от времени прикусывая.
– Ох, – голос изменил Тобиасу и звучал сдавленно, но он посчитал, что говорить лучше, чем просто беспомощно стонать. – Боже, как хорошо. – Он выгнулся, удерживая Ноа на месте. Его бедра беспокойно вскинулись от нарастающего возбуждения. – Твой способ меня подбодрить довольно мил. Очень мил.
– Веселого Рождества, – побормотал Ноа куда-то в сосок, обхватывая пальцами стоящий член Тобиаса. – Извращенного и развратного веселого Рождества. – Он оставил в покое сосок и проложил дорожку из поцелуев, вниз, по ребрам, мимо пупка, к кудряшкам в паху. – Такой приятный на вкус, – проговорил он томным голосом.
Тобиас лишь застонал, развел ноги шире, а руки завел назад, хватаясь за изголовье кровати. От переполнявших его эмоций и недостатка сна, он чувствовал себя, словно под наркозом, терялся в ощущениях, испытывая необходимость позволить Ноа все, на что тот решится.
Ноа медленно облизал член Тобиаса, его яички, чувствительную кожу промежности. Он не торопился, произвольно переходя с одного местечка на другое и обстоятельно уделяя время каждому. Когда он, наконец, вернулся к члену, то выказал весь свой голод в целеустремленном сосании, плотно обхватив основание пальцами.
– Ох, господи, – ахнул Тобиас. Вцепившись руками в изголовье кровати и приподнимая бедра. Язык Ноа не расставался с головкой члена Тобиаса, легко омывая ее. – Пожалуйста, малыш, сильнее. – Ему необходимо было испытать это, почувствовать что-то яркое и острое. Он согнул ноги, упираясь ступнями в кровать и развел их шире, раскрываясь сильнее.
– О. Ну и кто тут теперь распутник? – пробормотал Ноа.
Последовала короткая пауза, и Тобиас глазом не успел моргнуть, как Ноа распластался ниже на кровати, склонил голову к его члену, проник пальцами в отверстие, расширяя его, и принялся медленно дразнить языком чувствительную коже вокруг.
Ох, ё! – выкрикнул Тобиас, убирая руки с изголовья. Его больше не заботило, ни как он выглядит, ни что о нем можно подумать. Единственным, что имело значение прямо сейчас – был Ноа и то, что он вытворял своим языком. – Господи, да, пожалуйста. Ох, пожалуйста! – Он обхватил руками свои лодыжки, и подтянул их назад, уподобляясь неимоверно распутной и умоляющей шлюхе, идя на поводу своего желания и своей необходимости. – Ноа!
Язык Ноа от поддразнивания перешел к проникновению, зубы царапали чувствительную кожу, и пальцы, оставаясь внутри, расширяли отверстие. Только слышались рычащие, голодные звуки, стоны и шумное дыхание.
Тобиас не сдерживал криков. Его член содрогался от спазмов и был уже на грани оргазма. Но это было слишком редким удовольствием, чтобы позволить ему закончиться. Тобиас сдержался, сохраняя дыхание и вынуждая себя оставаться на грани, едва смог выговорить: – В ящике. Господи, Ноа, пожалуйста. В ящике. Сейчас, немедленно. Пожалуйста.
Ноа дотянулся до ящика и рывком открыл его. Тюбик со смазкой был первым же, что нащупали пальцы, но Тобиас отрицательно покачал головой. После пары секунд поиска Ноа извлек то, что требовал Тобиас.
Красное ребристое дилдо конической формы с узким концом и широким основанием. – Это? – спросил Ноа, рассматривая находку. Тобиас надеялся, что его взгляд достаточно красноречив для ответа, потому что вымолвить хоть слово он был не в состоянии.
Ноа что-то тихо и неразборчиво пробормотал, Тобиас не расслышал. Он смазал игрушку лубрикантом и осторожно прижал ее к сфинктеру, медленно преодолевая напряжение мышц, пока снаружи не осталось лишь плоское основание.
А потом он начал двигать ее, но раскачивал слишком медленно. Болезненно медленно. Чертовски медленно.
– Ноа, – Тобиас пытался придать властность своему голосу, но подозревал, что не преуспел в этом, и его возглас был скорее похож на нытье. – Выеби меня, или я сам этим займусь, – рявкнул он. Это прозвучало лучше. Рычание в конце перешло в стон, но он своего добился, и смог сосредоточиться на движении бедер, чувстве жжения и прочих ощущениях.
– Господи, терпеть не могу управление снизу, – посетовал Ноа.
Наверное, он шутил. Лучше бы он шутил, но Тобиас не стал останавливаться и выяснять, потому что Ноа подчинился его приказу и занялся игрушкой всерьез. Он задел ею простату, еще раз, и начал двигать дилдо туда-обратно, одновременно обхватив губами головку члена.
– Ох, черт! – Тобиас дернулся. Дилдо задело простату и почти выскользнуло из растянутого отверстия. Он не мог видеть, что Ноа делает с ним своим языком. Его широко раскрытые глаза смотрели на белое марево, туда, где, по всей вероятности, был потолок. Он дрожал и задыхался, рефлексивно набирая воздух в легкие.
– Ноа, – он попытался выкрикнуть предупреждение, дать Ноа знать о подступающей кульминации, но оргазм был неминуем, и было уже слишком поздно что-то говорить. Он только и успел произнести имя. Член запульсировал, мышцы сфинктера сократились. Он вжался вниз, пытаясь насадиться на игрушку, как можно сильнее, чувствуя все ее ребра, и не сдерживая крика.
Ноа проглотил каждую каплю, а затем стал облизывать его и выцеловывать, пока член не стал мягким. – Хотите избавиться от этого? – спросил он, осторожно вынимая дилдо, затем слез с кровати и удалился в ванную. Вернулся с теплым влажным полотенцем.
Тобиас попробовал поднять голову. Потом попытался перевернуться, или поднять руку, или хоть что-то. Он оказался не в состоянии пошевелиться, словно был без костей. – Как ты? – хрипло спросил он, – Дорогой?
Ноа отбросил полотенце на пол. – Я? – переспросил он, снова забираясь в постель под бок к Тобиасу. – Я вас люблю, и вы совершенно прекрасны. Давайте спать.
Тобиас покачал головой. – Ладно. Люблю тебя, дорогой. Мой. – Закрыл глаза и прошептал, – Спасибо тебе.
Ноа прижался сильнее, положил руку ему на грудь. – Всегда пожалуйста, – шепнул он, и затем в комнате наступило молчание, как раз, когда первые лучи рассвета осветили небо за окном.