 |
Рауль Риго. Убийство генералов Леконта и Клемана Тома. Петролейщицы. Отзывы интернационалов
|
|
|
|
Рауль Риго
Этот негодяй участвовал во время империи в заговорах и существовал на деньги, получаемые от Революционного комитета. Он жил в Бельвиле, был постоянным товарищем всех несчастных и вечера проводил в кабаках и казино. Что такой бездельник мог быть выбран членом коммуны более чем двумя тысячами голосов, уже достаточно обрисовывает характер всего собрания. Подобно всем мошенникам, которые составляли существенную часть преступной коммуны, Риго не имел никаких политических убеждений; он был республиканец из выгод. В те два месяца, когда пользовался властью, он бросал деньги без счета; что он много крал, доказывается тем, что его любовница Мария Дюпюи всегда имела полные руки банковских билетов. Он и его секретарь Дакоста ежедневно тратили около 70 франков на завтрак. Обыск в квартире любовницы Риго повел к открытию любопытного документа, его духовной, которой он назначал Марию Дюпюи наследницей всего своего имущества. Коммуна оказалась выгодной для Риго; за несколько месяцев перед тем он перебивался займами, силой или обманом выманенными у знакомых. Это он велел застрелить заложников, заключенных в Ларокетте. На другой день его казнили самого в саду Люксембурга.
Курбе
Это был живописец не без таланта, но человек в полном смысле недостойный; завидуя товарищам, он охотно уничтожил бы их всех. Известный как художник, он этим не довольствовался. Подобно Рошфору, он мечтал о красных лаврах, если бы даже пришлось пожинать их в крови друзей – тех людей, которые протянули ему руку помощи в дни невзгоды. Его арестовали в собственном доме, где он спрятался в шкафу. Говорят, он воскликнул, когда открыли его тайник:
|
|
|
– Ну и прекрасно! Я чуть не задохнулся.
Убийство генералов Леконта и Клемана Тома
Это двойное убийство – первое вмешательство интернационалов в войну. Оно было совершено 18 марта, в первый день революции. Леконт вышел к инсургентам почти как друг; он не велел своей команде стрелять. Клеман Тома, в статском платье, ходил в окрестностях Бельвиля, отыскивая батальонного командира, с которым хотел посоветоваться. Отряд Национальной гвардии арестовал обоих генералов; им завязали назад руки и отвели в уединенный сад. Там их стал допрашивать пьяный капитан, но они не удостоили его ответом. Немедленно составился военный совет из капитана, поручика и нескольких статских, и генералов приговорили к расстрелу. Повлекли их к стене, поставили перед ней и вызвали десять человек быть их палачами. Между солдатами буквально произошла драка, кому исполнить преступное дело, так они рвались к нему. Наконец десять человек стали на места.
– Не имеете ли вы что сказать перед смертью? – спросил поручик.
– Имею, – ответил генерал Тома, – я хочу сказать вам, что вы подлецы и убийцы!
– Пли! – скомандовал капитан.
Генералы упали. Тома был убит мгновенно, Леконт дышал несколькими минутами долее. Некоторые из статских подхватили тела и понесли их по улицам Монмартра.
Толпа женщин и детей следовала за шествием, распевая «Марсельезу». Тела пролежали всю ночь в маленьком домике; но, разумеется, часы, кольца и кошельки двух генералов давно перешли в карманы некоторых из «честных» коммунистов, мужчин и женщин.
Петролейщицы
Эти презренные твари были не так многочисленны, как утверждали. Их оказывалось не более двухсот, и выпущены они были коммуной из Сен-Лазара с условием поджигать Париж. Кроме того, при входе в Версаль большое число этих женщин было убито выстрелами наповал.
Раненый офицер упал на Ангулемской улице и попросил глоток воды. Его услышала одна из этих женщин, подошла к нему, как будто помочь, и вонзила ему кинжал в сердце. К счастью, ее тотчас схватили и расстреляли на месте.
|
|
|
Пожар вспыхнул близ Бастилии; жители старались потушить его, составив цепь с ведрами. Уже почти удалось побороть огонь, когда между работающими втерлись три женщины и вылили на место, где еще горело, три ведра петролеина. Пламя вспыхнуло снова, но три женщины были схвачены и брошены в огонь, где они вскоре сгорели.
Отзывы интернационалов
В памфлете «Междоусобица во Франции» интернационалы говорят о коммуне в следующих выражениях: «Самоотверженный героизм, с которым население Парижа, мужчины, женщины и дети, сражалось целых восемь дней после вступления версальцев, отражает настолько же величие их дела, насколько адские действия солдат отражают дух, прирожденный той цивилизации, которой они наемные защитники». И в другом месте опять: «В свою очередь истинные парижанки выдвинулись снова вперед, геройские, благородные и преданные, как жены древности. Рабочий, мыслящий, сражающийся, окровавленный Париж – почти забывающий, в вырабатывании нового общества, каннибалов, стоящих у его ворот – сияющий от восторга своей исторической инициативы – Париж рабочего люда со своей коммуной останется знаменит навек, как славный предвестник нового общества. Его мученики хранятся, как святыня, в великом сердце рабочего класса! » И это говорится о людях, которых соотечественник описывает таким образом: «Коммунисты сражаются храбро, это правда, но они напиваются, чтобы быть храбрыми, и потому их раны смертельны… Коммуна имеет свою полицию, даже своих шпионов… У всех этих членов коммуны полные карманы золота; однако я узнаю между ними людей, которые с год назад были нищие бродяги, существовали займами и донашивали старые башмаки. Но никто из этих паразитов, из этих мошенников не побоялся требовать у коммуны наивысшего жалованья. И коммуне не представлялось выбора. К тому же она понимала, что верных слуг она может иметь только в людях без искры чести, которые не отступят перед кражей или какой-либо другой гнусностью». Действительно, большинство членов коммуны были подонки общества. Интернационалы упрекают Тьера в запрещении республиканских газет, однако не упоминают о том, что коммуна запретила издавать Le Bien Public, L’Opi-niou Nationale, La Cloche, La Liberte, Le Gaulois и Figaro; a когда некоторые из этих газет продолжали появляться, несмотря на запрещение, разосланы были злодеи вырывать их из рук читающих. Опять интернационалы говорят: «Коммуна допускала всех иностранцев до чести умереть за бессмертное дело». Как мало большинство английских рабочих сочувствуют интернационалам, доказывается фактом, что они делали большие приготовления по поводу ожидаемого приезда в Лондон Жюля Фавра, хотя тот же Жюль Фавр был выдаваем интернационалами за негодяя, который жил в незаконной связи с женой пьяного алжирского резидента и самым дерзким сцеплением подделок в течение нескольких лет успел захватить, во имя детей от незаконного сожительства, большое наследство, сделавшее его богатым человеком, – что все доказывалось рядом мнимо подлинных документов, опубликованных Миллиером, которого Жюль Фавр велел расстрелять.
|
|
|
|
|
|
