 |
1. Лазарь. 3. Мицци и Марта
|
|
|
|
1. Лазарь
Припадочно заколотился джаз,
И Мицци дико завизжала: «Лазарь! »
К стене прилипли декольте и фраки,
И на гитары негры засмотрелись,
Как будто видели их в первый раз…
— Но Мицци, Мицци, что смутило вас?
Ведь это брат ваш Вилли? Не узнали?
Он даже не переменил костюма,
Походка та же, тот же рост, прическа,
Оттенок тот же сероватых глаз.
— Как мог мой Вилли выйти из тюрьмы?
Он там сидит, ты знаешь, пятый месяц.
Четыре уж прошло… Четыре чувства,
Четыре дня, четырехдневный Лазарь!
Сошли с ума и он, и Бог, и мы!
— Ах, Мицци дорогая… — О, позволь
Мне опуститься вновь в небытие,
Где золотая кровь и золотые
Колосья колются, и запах тленья
Животворит спасительную боль! —
Охриплой горлицею крик затих.
Где наш любимый загородный домик,
Сестрица Марта с Моцартом и Гете?
Но успокоилось уже смятенье,
И застонала музыка: «Fur dich!.. »[102]
2. Домик
С тех пор прошло уж года два,
А помню, как теперь…
Высоких лип едва-едва
Коснулся месяц май.
Веселый дождик. Духов день.
Садовник рвет цветы.
Едва ступил я на ступень —
Услышал тихий смех.
А за стеклом две пары глаз
Смеются, словно май, —
И Вилли в комнату сейчас
Со скрипкою вбежит.
Как мог быть с вами незнаком
Я целых тридцать лет?
Благословен ваш сельский дом,
Благословен Господь!
3. Мицци и Марта
Не переводятся гости у нас, уж так повелося:
Только проводишь одних, смотришь — других принимай.
Едут и старый и малый: банкиры, купцы, лейтенант!!
Киноактеры, певцы, летчик, боксер, инженер.
Марта сбилася с ног: принять, занять разговором,
|
|
|
Всех накормить, напоить, розы поставить на стол.
Мицци — та не хозяйка: только бы ей наряжаться,
Только бы книги читать, только бы бегать в саду.
Мицци имеет успех гораздо больший, чем Марта,
Не потому, что всего только семнадцать ей лет.
Марте тоже не много, она и добрей, и спокойней,
Меньше капризов у ней, чаще улыбка видна.
Мицци, за что ни возьмется, мигом все одолеет,
Мигом забросит одно, мигом другое в уме.
То ненасытно танцует, хохочет, правит мотором,
То помрачнеет, как ночь, молча запрется одна,
Час, полтора просидит, плача, она неподвижно.
Губы кривятся, дрожат, сводит суставы болезнь…
Выйдет, как после припадка, сядет, глядит виновато…
Спрашивать вздумает кто, молвит…сидела у ног, —
Слава не очень хорошая ходит про наших сестричек.
Марту тревожит она, Мицци на все наплевать…
Ну, а друзья? Да что же друзья? Какое им дело:
Музыка, танцы, игра, вечно вино на столе.
& #8195; & #8195; & #8195; & #8195; А Вилли — брат любимый;
& #8195; & #8195; & #8195; & #8195; Румян, высокий рост,
& #8195; & #8195; & #8195; & #8195; И сердце золотое,
& #8195; & #8195; & #8195; & #8195; И нравом очень прост.
& #8195; & #8195; Вилли несчастный, милый мой друг,
& #8195; & #8195; Зачем это время я вспомнил вдруг?
Быстро в беседку вошла и бросилась к Мицци на шею,
Розою вся запылав, старшая, Марта, сестра.
— Мицци, послушай меня: какая забавная новость!
Всех я корю за любовь, — вот полюбила сама.
— Марточка, Марточка, ты? Признаться — разодолжила.
Можно и имя узнать? — Помнишь, высокий блондин…
В Духов день он пришел и на крыльце спотыкнулся…
Вилли со скрипкой тогда в комнату быстро вбежал,
Гость покраснел и смутился… Ужели не помнишь, родная? —
Мицци умолкла на миг, тень пробежала по лбу.
Марта, разумная Марта, все для других ты рассудишь,
А доведись до себя — выйдешь ребенка глупей.
Ты полюбила его. Я верю и этому рада,
Но рассудила ли ты, что ты получишь в ответ? —
|
|
|
Марта, еще покраснев, смущенная, молвит: — Зачем же
Он не выходит от нас, словно забыл о делах.
Он человек занятой, а вечно сидит да играет,
Слушает песни мои, робко краснеет, молчит. —
Мицци прищурила глаз и тихо, раздельно сказала:
— Мы тут, поверь, ни при чем; хочет он с Вилли дружить
& #8195; & #8195; & #8195; & #8195; А Вилли, брат любимый,
& #8195; & #8195; & #8195; & #8195; Глядит себе во двор…
& #8195; & #8195; & #8195; & #8195; Вот бы расхохотался,
& #8195; & #8195; & #8195; & #8195; Услыша разговор.
& #8195; & #8195; Вилли несчастный, милый мой друг,
& #8195; & #8195; Зачем это время я вспомнил вдруг?
4. Эдит
Весь город поутру твердит:
— Вчера убита Джойс Эдит. —
А кто она, и где жила,
И с кем тот вечер провела?
Чужая смерть невнятна нам —
Поахали — и по делам:
Кто на завод, кто в магазин,
В контору, в банк — и ни один
Из них не думал, что когда —
Нибудь исчезнет навсегда.
Звенят трамваи, слаб ледок,
А девушка глядит в листок:
Все те же десять черных строк,
А уж заныл от боли бок,
Расширенно стоят глаза,
И не бежит на них слеза,
И рот запекшийся твердит:
— Моя Эдит, моя Эдит.
Куда девался милых смех,
Улыбки и соболий мех,
Сережки длинные в ушах
И воробьиная душа?
Кто будет в опере бывать,
Блэк-беттом с Вилли танцевать?
Где ты упала, где лежишь,
Не обновивши модных лыж?
Тебя в саду я не найду…
Вдруг вскрикнула и на ходу
С трамвая бросилась в мотор…
Все так же дик недвижный взор.
Скорей, скорей, скорей, скорей
В простор сугробистых полей!
Прокрикнут адрес кое-как…
Шофер, как видно, не дурак,
Пускает запрещенный ход,
Застопорил лишь у ворот.
— Не надо сдачи! — Вот звонок…
Рукою жмет себе висок…
— Где Вилли? — Старшая сестра
Шепнула: — Он еще вчера
Был арестован. — Мицци, ах,
Не устояла на ногах.
5. Суд
Дамы, дамы, молодые люди,
Что вы не гуляете по липкам,
Что не забавляетесь в Давосе,
Веселя снега своим румянцем?
Отчего, как загнанное стадо,
Вы толпитесь в этом душном зале,
Прокурора слушая с волненьем,
Словно он объявит приз за хоккей?
Замелькали дамские платочки,
|
|
|
Котелки сползают на затылок:
Видно, и убитую жалеют,
Жалко и убийцы молодого.
Он сидит, закрыв лицо руками;
Лишь порою вздрагивают уши
Да пробор меж лаковых волосьев
Проведен не очень что-то ровно.
Он взглянуть боится на скамейку,
Где сидят его родные сестры,
Отвечает он судье, не глядя,
И срывается любимый голос.
А взглянул бы Вилли на скамейку,
Увидал бы Мицци он и Марту,
Рядом пожилого господина
С черной бородою, в волчьей шапке..
Мицци крепко за руку он держит.
Та к нему лисичкою прижалась.
— Не волнуйтесь, барышня, о брате:
Как бы судьи тут ни рассудили,
Бог по-своему всегда рассудит.
Вижу ясно всю его дорогу, —
Труден путь, но велика награда.
Отнимаются четыре чувства:
Осязанье, зренье, слух — возьмутся,
Обонянье испарится в воздух,
Распадутся связки и суставы,
Станет человек плачевней трупа.
И тогда-то в тишине утробной
Пятая сестра к нему подходит,
Даст вкусить от золотого хлеба,
Золотым вином его напоит:
Золотая кровь вольется в жилы,
Золотые мысли — словно пчелы,
Чувства все вернутся хороводом
В обновленное свое жилище.
Выйдет человек, как из гробницы
Вышел прежде друг Господень Лазарь.
Все писцы внезапно встрепенулись,
Перья приготовили, бумагу;
Из дверей свидетелей выводят,
Четверых подводят под присягу.
Первым нищий тут слепорожденный
Палкою настукивал дорогу,
А за ним домашняя хозяйка —
Не то бандерша, не то сиделка.
Вышел тут же и посадский шкетик,
Дико рот накрашен, ручки в брючки,
А четвертым — долговязый сыщик
И при нем ищейка на цепочке.
Встали все и приняли присягу.
— Отчего их четверо, учитель?
Что учил ты про четыре чувства,
Что учил про полноту квадрата,
Неужели в этом страшном месте
Понимать я начинаю числа?
Вилли, слушай! Вилли, брат любимый,
Опускайся ниже до предела!
Насладись до дна своим позором,
Чтоб и я могла с тобою вместе
Золотым ручьем протечь из снега!
Я люблю тебя, как не полюбит
Ни жена, ни мать, ни брат, ни ангел! —
Стали белыми глаза у Вилли,
И на Мицци он взглянул с улыбкой,
|
|
|
А сосед ее тихонько гладит,
Успокаивает и ласкает;
А в кармане у него конвертик
Шелестит с американской маркой:
«Часовых дел мастеру в Берлине,
Вильмерсдорф, Эммануилу Прошке».
|
|
|
