 |
Организация рабочих Национал-демократической партии (Лига Народова) 5 страница
|
|
|
|
– Трон в спасении не нуждается, – резко возразил великий князь, – трон в России незыблем был, есть и будет. В спасении нуждается спокойствие подданных.
– Значит, надо ввести военное положение в столицах, – сказал Витте, и чуть заметная улыбка тронула его синеватые, сухие губы, ибо он понимал, какова будет реакция великого князя. Он не ошибся – тот отреагировал сразу же:
– Не военное, а чрезвычайное. За военное – мне отвечай, да?! Нет уж, пусть за военное положение отвечают те, кто подталкивал Россию к анархии.
– А кто подталкивал Россию к анархии? – осведомился Витте.
Великий князь заметил молящий взгляд Трепова, полицейский, простованский, преданный, далекого смысла, и ответил примирительно:
– Безответственные смутьяны, мешающие нам с вами помогать несчастному народу.
– За чрезвычайное положение, – скрипуче ответил Витте, – прими я предложение Его Величества возглавить кабинет министров, отвечать придется мне. Именно поэтому я и прошу освободить меня от милостивого и столь лестного предложения возглавить правительство.
– Так ведь, – подал голос Трепов, – вместо диктатуры проще манифест объявить народу, царское слово до него донесть, глаза ему раскрыть!
– Он потребует тогда, – так же сухо ответил Витте, – гарантий. То есть конституции. Прав на свободы: слова, манифестаций, мысли...
– Что ж, – сказал государь, – разумно. Вот вы и подготовьте мне проект, а мы его позже обсудим. Миром-то лучше, чем штыком, не так ли, граф? Мы даруем свободу и слову и манифестациям. А за скорейшим передвижением войск из Маньчжурии в центр России, в Малороссию и Королевство Польское, правительство, возглавленное вами, приглядит особо внимательно – мысль ваша точна и скальпелю подобна. – Государь прищурился, обернулся к Трепову: – А все-таки, вроде б последние лебеди тянут, не кажется тебе?
|
|
|
Трепов чуть веко оттянул – близорук:
– Оно вроде б и верно – лебедя...
– Чайки, Ваше Величество, чайки, – сказал Витте, – «лебрус калидис», что значит, как вы помните, «кричащие в непогоду».
* * *
Петр Николаевич Дурново, министр внутренних дел нового кабинета графа Витте, был зван в кабинет к председателю поздно вечером и, к вящему удивлению своему, увидал бледного, растерянного человека, лицо которого казалось ему в чем-то знакомым тем мелькающим знакомством, которое чаще всего случается в коридорах ведомств, на приеме в посольстве или при разъезде у театрального подъезда.
– Извольте послушать объяснение сотрудника департамента полиции полковника Глазова, – сказал Витте. – Присаживайтесь, Петр Николаевич.
– Ваше сиятельство, – начал было Глазов, но Витте, словно бы не услыхав его голоса, сорванного волнением, продолжал обращаться к Дурново:
– Так вот, Петр Николаевич, у вас, в подвале полиции, Глазов печатает прокламации на гектографах, изъятых при обысках у анархистов, и в прокламациях этих, рассылаемых в ящиках министерства внутренних дел по губерниям на адреса филиалов «Союза Михаила Архангела», призывает народ к погромам, к бунтам против «кровососов и палачей», к сплочению народа под знаменами истинно православной власти, которую являет собой конечно же доктор Дубровин. А вам, Петр Николаевич, после того, как эти погромы начнутся, надобно будет – чтобы закрыть рот всякого рода газетным жидам в столице – направить в губернии войска, чтобы стрелять по русским людям и выносить им смертельные приговоры. А мне ваши санкции надобно будет утверждать решением кабинета, не так ли?
– Ваше сиятельство, – взмолился Глазов.
Витте, словно бы по-прежнему не слыша его, продолжал тягучим, спокойным голосом:
|
|
|
– Мне думается, Петр Николаевич, что полковник сейчас же даст честное слово, что гектографы он побросает в Фонтанку, прокламации сожжет, а в случае повторных ему со стороны «Союза Михаила Архангела» предложений – не преминет доложить вам об этом.
И, обернувшись внезапно к Глазову, Витте спросил мягко:
– Не так ли, полковник? Вы ж порядку служите – не бунту. Или вы относитесь к числу внутренних симпатиков анархии?
* * *
По коридорам полиции Глазов шел иссиня-белый и держался ладонью за то место, где сердце. Рядом с ним семенили сотрудники, неловко толкая друг друга, ибо каждый из них желал помочь полковнику, но на быстром ходу не знал, как это лучше сделать и надо ли делать что-либо вообще, ибо Глазов оказался человеком норова странного и непредугадываемого: ему как лучше, а он – «Пшел вон! ».
– Лимона хочу, – сказал первые слова свои полковник, когда спустились они в подвал, где работали гектографы. – Лимона с сахаром.
Он сел на табурет, измазанный жирной, типографской тушью, с явным каким-то удовольствием сел на этот грязный табурет, зная, что на серых галифе останутся пятна; посидел молча, закрыв глаза, а потом поднялся, опустил руку на готовый цинк набора, стукнул себя по лбу самым центром ладошки, чтоб звон был, и закричал – тихим шепотом:
– Это кто ж среди наших – чужой, а?! Это кто ж нас предает?! Кто?!
... За окнами были слышны стрельба и крики: демонстрации проходили ежедневно – еще бы, амнистия!
* * *
|
|
|
