Сравнительный анализ западных и российских экологических НПО

США не считаются форпостом “зеленой” политики, но имеют солидную традицию существования экологических НПО и движений

История американских НПО более длительная. Крупнейшие природоохранные НПО, которые постепенно трансформировались в так называемые “политизированные”, то есть экоНПО второго этапа, созданы еще в XIX веке.

Специализация имела место в США изначально и способствовала тому, что разные НПО работали в разных сферах экологической политики: Environmental Defense Fund – в охране окружающей среды человека, Zero Population Growth занималась лоббирование структурной реформы экономики в целях ограничения экономического роста, Friends of Earth — преимущественно флорой и фауной. В России, как кажется, все экологические движения занимаются одновременно всем, а СоЭС — вообще “зонтичная” организация.

В США экологические движения основывались на местных инициативах и зарождались часто в маленьких городках и поселках, там, где особенно развиты связи внутри местных сообществ. В России такой закономерности не прослеживается; сначала экоНПО возникли в больших городах и только к концу XX в. стали распространяться в малых (в больших их деятельность все менее активна).

В экологических организациях США еще в 1975 г. состояло 20 млн. человек, из которых 5 млн. — активные члены соответствующих первичек (19). В России не ведутся соответствующие подсчеты. (Правда, крупнейший в России СоЭС насчитывал в 1995 г. 230 полных членов, включая коллективных, и годовой бюджет 0,8 млн. долларов.) (20) Но известно, что в США 12 % декларируют свое участие в деятельности какого-либо экоНПО или движения, а в России даже в период относительного расцвета экодвижений это сделали только 3% (21).

В США студенческие экологические организации появились лишь в 1970-е гг., и это обусловило разрыв между экологическим движением первого и второго поколений, хотя в конце концов они смешались. Члены НПО — средний класс, в основном — работники сферы услуг, затем — профессионалы, домохозяйки, далее — студенты, пенсионеры (22). В России в движении изначально явно преобладали студенты, молодые ученые, вообще выходцы из академической среды, так что с упадком студенческих организаций и биологических дисциплин в стране к 1995 г. и как форма активности экологизм упал на порядок.

У российских НПО финансирование организации в 1990-е гг. осуществляется в первую очередь за счет грантов, а в США и на Западе в целом — это частные пожертвования членов гражданского общества, реже — предприятий и фирм (23). На Западе, в США в частности, преобладают про-активные экоНПО, то есть те, основа деятельности которых не сводится к реакции на некую ситуацию. В России таких движений, кажется, почти нет.

Подавляющее большинство западных экологистов все же предпочитают рынок государственному регулированию. Совершенно очевидно, что российские экологисты более оптимистично настроены по отношению к государству. Первые считают, что коллективные интересы выше индивидуальных (24), а в России у “прогрессивной”, ориентированной на Запад общественности, уже 10 лет в моде индивидуализм, не обязательно коррелирующий, однако, с либерализмом.

Традиция осуществления политики России если и предусматривает политическое участие, то только участие именно организованных сегментов гражданского общества. И тем более парадоксальным является то, что в постсоветской России отдельные члены экоНПО участвуют в политической деятельности и процессе принятия решений (например, А. Яблоков, — лидер Центра экологической политики России, бывший Советник Президента РФ по экологии), но как представителя организации они — за рамками политического процесса.

Поскольку в России чрезвычайно узки институциональные рамки для лоббирования, экоНПО избирают преимущественно экологическое просвещение населения, а внимание политиков привлекают громкими акциями, такими как лагерь протеста, марш, сбор подписей, письма, общественные слушания, петиции, массовые демонстрации, обращения в суд, акции гражданского неповиновения, бойкот и т.д., вплоть до таких силовых акций, как захват объекта (25). Впрочем, выражать интересы населения перед лицом власти — это функции первичных экологических групп и НПО. Но в России таких относительно немного. При организации экоНПО цепочка “местная инициатива — создание группы — лоббирование в местных органах власти — успех и создание общенационального движения с целью завоевания политических позиций на национальном уровне” часто не образуется, что чаще всего НПО создаются вследствие наличия местной проблемы и с ее разрешением исчезают. Те экоНПО, что существуют, порой не осуществляют своей деятельности на постоянной основе, ограничиваются разовыми акциями “прямого действия” (26).

Ударом по экоНПО стала децентрализация системы управления экологической политикой 1991-1992 гг. (создание областных Комитетов экологии и системы внебюджетных региональных Экологических фондов). Экологисты полагали, что она приведет к росту активности населения, возникновению новых инициатив и росту числа экоНПО “на местах”. Но на практике произошла передача всей полноты влияния в сфере экологической политики в руки местной администрации (мэра, губернатора). Власть на местах в результате децентрализации подхватили созревшие еще в недрах советской империи региональные национальные, промышленные и иные элиты. Расцвет органов местного самоуправления как развитие “низового” экологического активизма возможен лишь в рамках этой модели. Именно через местные органы власти, по крайней мере на первом этапе, ведется в странах с длительными демократическими традициями основная лоббистская деятельность экоНПО.

Региональная власть зачастую создавала для еще слабых ростков гражданского активизма “на местах” крайне неблагоприятные условия, пытаясь подорвать их. Так, экологические организации могли пользоваться областным экологическим фондом, а с 1994 г. эти последние консолидировали с местными бюджетами (27). Враждебнымк экологам местным властям часто удается настроить население против “заезжих” экологистов, изображаемых смутьянами, подрывающими основы хозяйственной жизни края; тем более такая позиция местных властей ведет к угасанию местного экоактивизма. Но данная ситуация лишь отражает всю незавершенность реформы местного самоуправления. Даже если экологическое лоббирование достигло успеха, местные органы власти должны быть достаточно влиятельны, чтобы инициировать какие-либо решения вышестоящих органов. Если это невозможно, логично, что экологисты будут работать с теми, кто более влиятелен. Это в принципе может повысить эффективность экологической политики, но это не повысит шансы “демократии участия” в России. Только крупные и влиятельные экоНПО, которыми гражданские инициативы обычно не становятся, способны лоббировать на республиканском и федеральном уровне. А это означает, что потенциальные участники такой формы демократии “ вымываются ”, оттесняются на задворки политического процесса. Развитие экологического движения в России полностью зависит от дальнейшей реформы местного самоуправления.

Экологическое движение неспособно объединить даже имеющиеся у него ресурсы в силу неоднородности. Российские экологические организации, которые уже включились в мировую систему, становятся все более зависимыми от внешней помощи, от финансовой поддержки из-за рубежа28. Небольшие региональные организации не имеют возможности заявить о себе и не находят подобных источников финансирования. Более политически ангажированные НПО, особенно экспертного типа из больших городов, выживают в одиночку, а “низовые” НПО в условиях еще большего сжатия пространства для существования всех экологических организаций гибнут.

Население же в ходе децентрализации не было наделено властью, как и органы местного самоуправления, так что к России по-прежнему нельзя применить высказывание о предпочтительной для “демократии участия” модели, когда в данной стране “вся политика — это политика на местном уровне” (29).