XVII. Приезд Льва Николаевича

Наступил июль 1862 г. До нас дошли слухи, что в Ясной Поляне неблагополучно, что туда нагрянули полиция, жандармы, и был произведен обыск. Нас всех это известие очень огорчило. Мы не могли понять, что случилось. Причиной обыска был тайный донос на Льва Николаевича.
Как известно, он в то время издавал журнал "Ясная Поляна", и одновременно с журналом появились в Петербурге противогосударственные прокламации. Разыскивали печатавшую их типографию.
Рассказ об этом был помещен Евгением Марковым в одном из журналов. Не буду повторять его подробности.
В то время жили в Ясной Поляне: старушка, тетушка Льва Николаевича Татьяна Александровна Ергольская, ее приживалка Наталия Петровна Охотницкая, гостила у них графиня Мария Николаевна Толстая и жили студенты при школе.
Об этом обыске дали знать домашние Льву Николаевичу, и, не окончив своего срока лечения, он приехал в Ясную Поляну, а потом скоро в Москву и к нам в Покровское.
Никогда я не видала его таким расстроенным и взволнованным, каким он был, когда подробно рассказывал нам все это дело. Помню и возмущение родителей, и наше огорчение с Соней. Передам его рассказ вкратце, насколько помню.
- Жандармы и полицейские чиновники ввалились в дом около полуночи, - говорил Лев Николаевич, - тетенька и Машенька ложились спать. Чиновники потребовали ключи от шкапов и комодов, вина и еды. Они перерыли все, что могли, конечно, не находя ничего, к чему бы можно было придраться. Они были уверены, как говорила мне Машенька, что журнал "Ясная Поляна" либерального направления, печатается в подпольной типографии, тогда как на его книжках напечатано ясно: "Типография Каткова". - Отец весело засмеялся при этом явном тупоумии.
- Мало того, - продолжал Лев Николаевич, - один из чиновников открыл мой письменный стол, сломав замок, так как ключ от стола я брал всегда с собой, куда бы ни ехал. Они читали вслух мои самые сокровенные дневники и письма. Машенька присутствовала при этом.
Когда Лев Николаевич говорил про свои дневники, он побледнел и до того волновался, что мне самой хотелось плакать, глядя на него.
- Я приехал в Москву, - продолжал он, - чтобы лично передать государю письмо, где я пишу о происшедшем.
- Государь наверное обратит внимание на это гнусное дело, - сказал отец, возмущенный рассказом.
- Ведь они не хотели понять, что этим обыском они позорят мое имя, подрывают доверие в деревнях... В России жить нельзя! Надо бежать отсюда за границу, - горячился Лев Николаевич.
- Нет, не надо! - перебил его отец, - надо пережить это здесь, это все образуется, не то будут говорить: "значит виноват, коли скрывается". Всякий рад злословить насчет ближнего. Вы дадите врагам своим пищу для этого.
Долго еще продолжался разговор об этом деле, но отец, желая рассеять Льва Николаевича, предложил ему пройтись. Мы пошли все вместе по так называемой "английской дорожке", где встретили Нила Александровича. Попов нанял дачку в Иванькове, за две версты от Покровского. Вернувшись к чаю, Лев Николаевич был уже спокойнее. Позднее он и Пако пошли в Москву пешком.
Так неожиданно для нас сложился первый приезд Льва Николаевича в Покровское. Несмотря на свое тревожное состояние духа, он все же не забыл привезти нам обещанную траву ковыль, белую, пушистую, как перья.
Соня после его отъезда была очень расстроена. И жалость, и участие, и, может быть, чувства еще более сильные волновали ее.
Лиза говорила, что все обойдется, что она наверное знает, что все забудется и сгладится.
Позднее уже мы узнали, что государь через своего адъютанта прислал Льву Николаевичу извинение и сожаление о случившемся.
Лев Николаевич часто стал ходить и ездить к нам в Покровское и снова затевать разные прогулки.
Помню, как однажды, после сильного дождя, Лев Николаевич уговорил нас идти пешком в деревню Тушино за 4 версты.
Несмотря на предостережение матери о возможности дождя, мы согласились идти.
Попов, который обедал у нас, Пако с Петей, мы, три сестры, и Лев Николаевич шли, весело болтая.
Нил Александрович был в ударе и своим остроумием смешил нас. Затем разговор перешел на серьезную тему.
Лев Николаевич показывал Попову всю неосновательность дурно поставленных школ и говорил:
- Если я поживу еще на свете, непременно напишу азбуку и задачник новой системы.
Мне остался в памяти этот разговор, и когда в 70-х годах вышла азбука и задачник, я вспомнила нашу прогулку в Тушино.
Мы не заметили, как надвинулась туча, и снова полил сильный дождь. Почти бегом дошли мы до первой избы, где мы и расположились.
Хозяин, старик с бородой, приветливо отнесся к нам. Лев Николаевич всегда находил, что говорить со всеми, и стал беседовать с стариком.
Вошла и молодая баба с ребенком на руках; она подошла к нам и стала жаловаться на болезнь своего мальчика. Лев Николаевич сидел около нас, сестер.
- Как есть весь закорявел, - говорила баба, - чешется, и день и ночь покоя нет, изомлел весь, не знаю, что и делать с ним.
С этими словами баба подняла рубашонку до самой головы и показала нам обнаженное, больное тельце мальчика, кричавшего во весь голос. С сожалением признали мы всю свою беспомощность, так как не знали, чем лечить экзему.
Лев Николаевич молча наблюдал за тем, что происходило. Попов отошел в сторону.
- А давно он болен у тебя? - спросила Лиза.
- Да, уже с неделю-две будет, - отвечала баба.
- Вот что, - вмешалась я, глядя с сожалением на мальчика, - приходи к нам, папа вылечит его.
- Он тебе и лекарство даст, - говорила Соня. - Мы живем в Покровском.
И Соня растолковала ей, как найти дачу. Поблагодарив нас, баба унесла плачущего мальчика.
Переждав дождь, мы отправились в обратный путь по другой дороге. Лев Николаевич никогда не любил возвращаться по той же дороге и часто заводил нас Бог знает куда.
Он шел с Соней, я поодаль с Петей и Пако, а Лиза с Нилом Александровичем. Лесная дорога была очень узка, и мы шли гуськом. Мы подошли не то к ручью, не то к глубокой луже. Все остановились в раздумий, как перейти ее.
- Вот так завели нас, - обратилась я ко Льву Николаевичу.
- Мадам Виардо, хотите я перенесу вас на спине? - сказал Лев Николаевич.
Имя Виардо заменяло то недоумение, которое Лев Николаевич, как я заметила, часто испытывал, как называть меня: в третьем лице он звал меня Таня, Танечка, а обращаясь ко мне, он, вероятно, находил это слишком интимным.
- Я перенесу вас, хотите? - повторил он.
- Хочу, если вам не тяжело, - сказала я.
Я вскочила на пень и к нему на спину, и он решительно зашагал по воде. Вода покрывала ему всю ступню.
- Ай, ай, ай! Куда вы нас завели! - кричала я.
- Не говорите ничего, не то меня бранить будут, - сказал он, улыбаясь.
Я замолчала, и, когда он ссадил меня, поблагодарила его.
Никто еще не прошел кроме нас, все примерялись, как пройти.
- Ну, Петя, прыгай, прыгай, - сказал Лев Николаевич, протягивая руку.
Петя прыгнул прямо в воду при общем смехе.
- Софья Андреевна, вы не решаетесь и ищете место для перехода, - говорил Попов, подходя к ней. - Я помогу вам, перенесу вас.
- Нет! - закричала Соня, вся покраснев и видимо испугавшись его намерения. Она сразу шагнула всей ногой в воду и быстро, с брызгами во все стороны, перебежала ее.
Петя и я дружно рассмеялись. Я сейчас поняла, в чем дело, поняла ее испуг при Льве Николаевиче. "Попов без чутья, - подумала я, - "нельзя нести Соню - она большая, а он хотел, как Лев Николаевич. Меня можно", - решила я.
Лиза степенно переходила ручей с помощью сучьев, принесенных Пако. Теперь я смотрела на нее и думала:
"Ведь вот, никто не предложит перенести ее. Отчего? Она совсем другая, чем мы с Соней".
Дорогой Соня спохватилась, что потеряла калошу.
- Вероятно, я выронила ее в ручейке, - говорила она. - Теперь мама будет бранить меня.
- Неужели? - спросил Лев Николаевич. - А давно ли бранили Любочку в коротеньком платьице! И как это все недавно было.
Дома Лев Николаевич, увидев мама на террасе, сидевшую, как всегда, за работой, подошел к ней.
- Любовь Александровна, - совершенно неожиданно начал он, - я пришел сказать вам, что ваши дочери очень хорошо воспитаны.
Мама удивленно подняла голову.
- А что такое? - спросила она; она не знала, серьезно ли говорит он или в шутку.
Лев Николаевич рассказал наш приход в избу из-за сильного дождя.
- Баба принесла ребенка лет двух, - говорил он, - и просила полечить его от экземы. И вдруг совершенно неожиданно обнажила больного мальчика. Я наблюдал за вашими дочерьми. Ни одна из них не сконфузилась, не отошла в сторону, не выразила никакого жеманства, несмотря на присутствие нас, трех посторонних мужчин. Они серьезно и внимательно отнеслись к болезни ребенка, - говорил Лев Николаевич.
Я одна присутствовала при этом разговоре, сестры ушли наверх. Я видела, как довольно улыбалась мама. Она любила, когда нас хвалили, а сама хвалила нас очень редко, что меня часто огорчало.
Вскоре мы все сидели за чайным столом. После дождя был солнечный закат и чудный летний вечер. На столе кипел самовар, "член семьи", как я называла его. Стояла простокваша, домашний хлеб и прочее. Нил Александрович тоже остался у нас пить чай.
- Как хорошо, уютно у вас в Покровском, - сказал Лев Николаевич, подходя к столу.
Он был в духе и про свое неприятное дело больше не говорил.
Вечером, когда все разошлись и мы ложились спать, я спросила Соню, о чем они говорили дорогой.
- Он очень одобрил меня, что я не позволила Попову перенести себя, - говорила Соня. - Я это самое и ожидал от вас, сказал он мне. Потом расспрашивал, что я делала за все это время и чем увлекалась.
- Ну, а ты что же говорила? - спросила я.
- Рассказывала, что было, что гостил Кузмин-ский, и приезжал брат Саша, что было очень оживленно и весело, а он спросил меня: а что, любовь Танечки и Кузминского прошла?
- А ты что сказала? - с волнением спросила я.
- Сказала, что не прошла, только, что вы поссорились. Он спросил, за что. Я ему рассказала.
- Ну зачем ты рассказала, - закричала я. - Он будет меня осуждать.
- Нет, - спокойно заметила Соня. - Ему все можно сказать, он все поймет. Он сказал, что Кузминский славный и серьезный малый. А потом я сказала ему, что писала это время повесть, но еще не окончила ее. Он очень удивился и заинтересовался ею. И все говорил: "Повесть? Как же это вам в голову пришло, и какой сюжет вы избрали?" Описываю приблизительно нашу жизнь, сказала я.
- Кому же вы даете читать ее?
- Я читаю ее вслух Тане.
- А мне дадите?
- Нет, не могу, отвечала я. Он спрашивал, "отчего?". Но я не сказала ему, что описываю и его, и оттого не даю. Он очень просил меня, но я стояла на своем.
Тут подошла к нам Лиза, и мы прервали разговор.