Старшина полковой разведки 3 глава

Была одна странная особенность в быстротечной жизни майора. Его подгонял не только неукротимый и решительный характер, его повсюду преследовала мысль о неизбежной скорой смерти. Человек чувствует, когда у него из-под ног уходит земля. Смутный страх заставлял его торопиться. Он не мог ни минуты посидеть спокойно на месте. Он куда-то все время спешил. Многие штабные, находясь во втором эшелоне, тряслись и бледнели, прощались с жизнью во время обстрелов. Это нам с передка привыкшим под рев снарядов качаться в земле, было как-то ни к чему особо бояться. Ведь немец бил не залпами батарей, а всего двумя, тремя орудиями периодически пуская снаряды. Из полсотни снарядов брошенных в лес один вполне мог угодить в любой блиндаж. Снаряды были тяжелые, фугасные, с замедленным взрывателем. Они все выворачивали под собой. Но попасть в блиндаж, когда снаряды рвутся на площади в сотню метров, дело сложное и практически почти невозможное. Но бывают, конечно, случаи!

С каких-то пор я стал замечать смертельный страх и тоску в глазах нашего майора. Ему как будто шепнули ангелы, что надо готовиться, что дело идет к концу. Когда на подлете начинали гудеть немецкие снаряды и выворачивать огромные воронки в стороне, в лесу все вздрагивали, сжимались в пружину, бросались на землю и ладонями прикрывали голову, если на ней в этот момент не было каски. У майора, как я замечал, во взгляде появлялось тупое безумие. Зрачки расширялись, взгляд останавливался, лицо становилось землистого цвета.

Кончался обстрел - мы чертыхались, стряхивали с себя землю и сидя тут же на полу землянки закуривали. А майор столбенел и как истукан смотрел перед собой, ничего не видя. Что-то сломалось и лопнуло у него внутри.

Над головой у нас ходили и прыгали бревна наката, летела земля, трещали потолочные поперечины, ломались опорные стойки. Мы лежали плашмя на полу, прижав животы. По полу катались банки, дребезжали пустые котелки, падали прислоненные к стене винтовки. Кусок палаточной ткани, висевший над дверью, хлестал и метался, из печки сыпались угли и летели искры, латунная гильза светильника звенела как электрический звонок. Все мы качались вместе с землей и бревенчатым срубом. Телефонные коробки летели на пол - обрывалась связь. Поднимешь голову на миг, на долю секунды, глянешь вокруг, в блиндаже клубы дыма, пыли, ничего не видно. Ты даже не знаешь где ты, на полу или в воздухе наверху. Может, летишь уже вместе с бревнами? А что ты жив, тебе только кажется. Дернешься, дрыгаешься под всплески ударов ударной волны. Очухаешься, поднимешь голову, сядешь на полу, а во рту как кошки нагадили.

Обстрел утихал, пропадал гул снарядов. На вбитом в стенку крюке болтался противогаз. По его качкам можно было определить, как бросало блиндаж во время обстрела.

Выйдешь после обстрела наружу, дыхнешь свежего воздуха, потрясешься как шелудивая собака, стряхнешь пыль с головы и плеч, протрешь глаза кулаком, глянешь на божий свет, вроде ты жив остался.

Где-то, совсем рядом ударила тяжелая дура. Ударила так, что наш блиндаж на полметра подпрыгнул. Рядом слышны крики солдат. С той стороны подуло запахом немецкой взрывчатки.

В это время из дивизии вернулся майор Малечкин. Подъезжая, он по дороге слышал удары тяжелых снарядов. Он решил отдохнуть, но перед этим зашел ко мне узнать, нет ли в ротах потерь. Только он спрыгнул в проход моей землянки, как в воздухе опять зашуршали немецкие снаряды. Удар за ударом последовали вблизи. Кругом все заволокло и окуталось дымом. Мы пригнулись в проходе, пока рвались снаряды. Но вот все стихло. Мы подняли головы.

Вот тебе и майоров блиндаж! Бревна и накаты встали на дыбы. Сруб, опущенный в землю, разворочало начисто. На месте комбатовской лежанки образовалась огромная яма. Убило двух лошадей. Погиб солдат стоявший на посту у входа. Взлетел в воздух майоров чемодан, где он хранил галифе и хромовые сапоги со шпорами. Не обращаясь конкретно ни к кому, он почесал в затылке и как бы сам себе, говоря, произнес загадочно:

- Немец каналья давно метит в меня! Третий раз ухожу из-под самого взрыва. Майор повернулся ко мне и добавил:

- Чем это кончиться? Он все время охотиться за мной! Взгляд у него был рассеянный, какой-то тревожный, полный тоски и печали.

- Ты вот каждый день шлялся по передовой. Под пулями и снарядами сидел. Сколько на Бельском большаке людей погибло? А ты жив и невредим. Я нахожусь во втором эшелоне. Отсюда ни шагу вперед. А он меня чуть ни каждый день ловит. Нет, чтобы нашему интенданту в блиндаж угодить! Одним жуликом и мазуриком было бы меньше. А он стерва ловит меня, за боевым офицером охотиться.

Майор Малечкин вообще-то не был трусом. В начале войны он воевал на передовой, ходил в атаки, был два раза ранен. Но потом, осев в полковых тылах, он стал избегать передовой, война стала действовать ему на нервы. Страх вселился в его душу. А раз он ухватил тебя, от него никуда не денешься.

Мы потоптались около его разбитого блиндажа. Майор крикнул своего, теперь безлошадного стременного Егорку и велел ему идти к Потапенко.

- Передай, чтоб фляжку нацедил!

Мы спустились ко мне в штабную землянку, сели на нары, сидели молча, разговор не клеился. Через некоторое время появился Егорка с фляжкой в руке. Он подошел к майору и стал шептать ему на ухо:

- Потапенко про фляжку не велел никому говорить!

- Хрен с ним, с твоим Потапенко! И с его конспирацией! Давай налевай! Отметим случай такой! Нужно отметить мое воскрешение! Ты усек Егор? Майор твой воскрес!

Егор подобрал валявшиеся на полу железные кружки. Постучал их донышками и краюшками об стол и приготовился наливать.

- Ты бы их хоть сполоснул дубина! Нальешь нам вместе с землей.

- Потом отплевывай, отхаркивай! На зубах земля хрустеть будет!

- Никак не можешь сообразить?

Егорка сбегал за водой, обмыл кружки и вытер их тряпицей. Когда кружки были наполнены, майор приложил к кружке ладонь, помотал головой, сделал вздох и поморщился. Глаза у него были довольные.

Он знал, что спиртное в душу легко пойдет. Выдохнув для пущей видимости, он опрокинул кружку в широко раскрытый рот.

- Вот это дело!

- Душа в рай устремилась! - сказал он, переведя дух, и запел.

- Дай бог братцы не забыться, перед смертью похмелиться, а потом как мумия засохнуть!

- Егор налей нам еще! Налей по капельки, да смотри, чтоб до краев было! Я тебя жулика насквозь вижу! Ты и на мне, на своем майоре сэкономить хочешь!

- Не везучий я, старший лейтенант! Прилетит ко мне одна такая хреновина и всё.

- Тебя вон ни пули, ни снаряды не берут. А мне до конца войны не дожить. Вещий сон я видел. В твой блиндаж она никогда не угодит. Буду жить с тобой под одной крышей. И майор полез на нары, устроился поудобней и вскоре заснул.

Утро пришло солнечное и светлое. Застучала капель, появились лужи. Оттепель навалились и на немцев. Дороги развезло. Подвоз боеприпасов прекратился. Немцы перестали стрелять. Им было не под силу таскаться по размокшим дорогам.

Майор слегка похрапывал, но вскоре пробудился. Он не любил, проснувшись лежать и потягиваться на нарах лежа. Проснувшись, он вскакивал на ноги и тут же принимался за разные дела.

- Товарищ майор! Может умыться водицы подать? - спрашивал Егорка.

- Горячей воды приготовь. Бриться буду.

Малечкин брился каждый день. После бритья брызгался одеколоном.

- Чтобы милашки приятный дух нюхали! - пояснял он.

Теперь одеколону не было. Он разлетелся вместе со шпорами и чемоданом.

У нас, у молодых еще не росла борода. Некоторые из ребят для солидности отпускали усы. Малечкин недовольно смотрел на них.

- Что-то у тебя там какой-то пушек на губах? Как у недоношенного цыпленка! У тебя наверно бритвы нет? Сходи к старшине, пусть тебя побреет. Опосля, мне лично доложишь!

Майор был аккуратным и всегда поддерживал свой внешний вид. Уж очень он сокрушался по одеколону и о сапогах со шпорами. Где он теперь шпоры возьмет?

- Ты начальник штаба, сходи к пулеметчикам, а то они наверно совсем обоспались! - поглядывая на себя в зеркало, сказал майор.

- Проверь еще раз пулеметы и личное оружие!

- Вечером я еду в дивизии за получением боевого приказа.

- Не велено говорить! На днях переходим в наступление.

Я оделся, затянул ремни и пошел к солдатам. Майор уехал в дивизию, и встретились мы с ним только вечером.

Когда я вернулся из рот, майор сидел на ящике у входа в блиндаж. Перед ним стояли ротные старшины и наши интенданты снабженцы.

- Хозяйство свернуть до ночи! - услышал я его голос.

- Собираться спокойно без горячки! В лесу не болтаться! Обозы подготовить к переходу и ждать моей команды. Маршрут укажу перед самым выходом. Сейчас всем по своим местам!

Я доложил майору о состоянии рот. Майор приказал снимать телефонную связь. На рассвете мы тронулись в путь.

 

Фронтовые дороги Март 1943

Когда войска срываются с места и пускаются преследовать отступающих немцев, леса, поля, дома и деревни, лежащие по пути и в стороне от дороги сливаются в памяти в одну серую ленту. Мелькнут в памяти отдельные остановки, кровавые встречи и останутся позади.

Приходит новый день, кончаются сутки, а мы все идем и идем, конца дороги не видно. Люди и лошади выдохлись и устали, еле ползут. На дороге непролазная грязь.

В начале пути, мы следили за дорогой, обходили неровности и подозрительные места. Немцы, отступая, могли поставить мины, чтобы оторваться от нас. Но потом, постепенно, появилась усталость, на глаза навалилась тяжесть бессонницы, появилось безразличие к минам и сюрпризам.

С усилием воли мы таращили глаза. Взглянешь перед собой, перед глазами солдатские спины, сапоги, ползущие по грязи и уходящая назад дорога. Солдат готов свернуть на обочину, отдышаться, присесть и привалиться к земле. Объяви сейчас привал, они все поваляться, не разбирая где сухо, а где сыро по самое брюхо. Потом дави их лошадьми, стреляй из орудий, строчи над самым ухом из пулемета, они не шевельнуться, ни поднимут головы, ни откроют глаза, чтобы взглянуть, что там.

Нам вдогонку шлют верховых, нас торопят. О привале разговора нет. Командование знает, что лошади выдохлись, что могут пасть на дороге, но их тоже торопят сверху.

Вот один из солдат, причитая, подгибает ноги, взмахивает руками, как цапля крыльями, хватает ртом воздух и со слезами медленно опускается на дорогу. Его подхватывают. Самому подняться, у него уже нет сил. Дружки волокут его назад к ротной повозке. Двое солдат в пути упали замертво. Их оттащили на обочину дороги.

В пулеметных ротах народ покрепче. Но и они идут, пошатываясь, порядком устали. Идут как пьяные, цепляя ногу за ногу.

Откуда у солдат только силы берутся? Идти день и ночь голодными по снежной хляби в полной выкладке. Офицеры рот держаться на ногах. Они помоложе и идут налегке.

Два взвода стрелков идут впереди. Пулеметчики с двумя повозками следуют за ними. Пулеметы на возках стоят в собранном виде. Сзади нас тащиться повозка стрелковой роты. Она то чуть отстает, то догоняет нас. На нее подбирают обессиленных солдат. Я иду сзади, за второй повозкой рядом с командиром пулеметной роты. Мы идем, разговариваем и медленно поднимаемся в гору по песчаному участку дороги. Здесь воды и снежной хляби нет. Под ногами сухой песок. По вязкому песку тоже идти тяжело. Ноги вязнут, каждый шаг приходиться делать с большим усилием. Но вот мы перевалили небольшую высотку, поросшую с двух сторон молодым ельником, спустились легко под откос и в этот момент, неожиданно под задней повозкой рванула мина.

Жёсткий, хлёсткий удар прокатился вдоль дороги. Люди и лошади вздрогнули, метнулись в сторону, на елях колыхнулись ветви, взрывной волной резануло по лицу. Всех кто шел рядом со мной, за повозкой, обдало тучей песка и грязи. На дороге, в том месте, где рванула мина, дымятся разбросанные по земле тела солдат. Тут убитые и раненые. На месте взрыва оголилась земля.

Рядом с воронкой разбитая повозка и круп лошади с оторванными задними ногами. Земля забрызгана кровью. Стоишь, смотришь очумело, вертишь головой и удивляешься. Какая сила заложена в мине? Удар сразу заставил солдат очнуться от полусна.

Удар мины резанул по нервам. Сделай, сейчас, случайный выстрел из винтовки и все кто остался стоять на дороге дернуться, как от повторного взрыва.

- Ну, чего встали? - кричит старшина.

- Давай трогай! Взорвались стрелки, а не наши! Сами разберутся!

Пулеметчики поворачиваются и медленно трогаются с места. Мимо нас назад идут человек пять солдат из стрелковой роты. Им велели стащить с дороги трупы убитых и оказать помощь раненым.

Идем по дороге и снова уставились глазами под ноги. Может, увидим металлический проблеск мины из-под снега или мерзлой земли. Повозочные распустили на всю длину свои вожжи и идут по обочине в стороне от телег. Проходит время, и солдат снова одолевает усталость и сон, внимание притупляется. Бесконечный переход берёт своё. Они не шарят больше глазами по дороге. Под их усталой и тяжелой поступью дорога медленно уплывает назад. Их мысли где-то внутри. Они идут и тяжестью налитых ног отмеряют бесконечные шаги по дороги. О минах забыто.

Нужно сказать, что мина коварное устройство. Люди с передовой привычны к пулям и снарядам. На подлете они шуршат, воют и посвистывают. Услышишь их знакомый голос, вовремя метнешься в сторону, нырнешь в канаву или воронку, ляпнешься в грязь, глядишь, вроде цел.

А мина лежит на дороге, лежит и звука не подает. Лежит она стерва, присыпанная землей и ждет свою жертву. Ударит по ней копытом лошадь, наедет на нее колесо телеги и рванет она метров на двадцать. Ударит так, что брызнут и вылетят мозги. Попадешь под ее удар, не почувствуешь ни боли, ни взрыва. Станет легко. Мелькнет белый свет, и поплывут цветные круги. Погаснут они, и задернет глаза черным бархатом.

Окажешься в шагах двадцати, считай, тебе повезло. Кинет тебя на обочину, ударит оглоблей по голове, сиди и жди, пока очухаешься. Замотаешь головой, сплюнешь сгустком крови, можешь вставать. Тебя только шарахнуло взрывной волной. Взорвался не ты - повозка с людьми. Они метнулись в черное пространство.

Бежать в сторону или падать на землю после взрыва совершенно бесполезно. Стой и смотри. Собирайся с силами.

Убитых стаскивают с дороги, чтобы повозки, которые идут следом не прыгали по трупам. С тылами полка, где-то сзади ползет похоронная команда. Это отборная братия, их с гастритом держат в тылу, они имеют дело только с трупами. Подойдут, посмотрят, стянут с убитых все лишнее: шинель, сапоги, шапку, если ее не разорвало, могут закидать лапником, а могут и так оставить в покое. Эти дела они сами решают. Кому ставить дощечку, а кого оставить без нее в вечном блаженстве. Иногда забросят труп убитого в кусты, а дощечку воткнут у дороги. Тут виднее. Пусть начальство не сомлевается - солдата закопали в земле.

Раненых тоже кладут около дороги, на обочину на видном месте. В куче они видней. А то, полковые пройдут и не увидят.

И снова под крики и ругань обозников лошади выхватывают телеги из канав. И снова серое, землистого цвета войско ползет по дороге, догоняя немцев.

Днем на дороге сырость и хлябь. Ночью дорога твердеет, становиться бугристой. Размоины и следы, борозды от колес покрываются коркой льда. Шагать по такой изрытой дороге одно мучение. Днем, когда греют небеса, идти легче, на душе веселей, дорога мягче. Днем ее месят солдатские сапоги, мнут копыта, давят колеса обозных телег. Снежная жижа и грязь хлюпает под ногами. Прелый весенний воздух щекочет в ноздрях. В низинах собираются разводья воды. Повозочные разгоняют своих лошадей, дергают их вожжами, кричат, матерятся, подталкивают повозки сзади. Лошади из последних сил карабкаться на пригорок. Пешие солдаты нехотя заходят в жижу и двигают вперед ногами.

А может именно в этот самый момент, когда ты карабкаешься на бугорок, тебя поджидает немецкая мина. Пни ногой поваленную жердь, задень слегка за кусок телефонного провода, брошенного поперек дороги, и боковой взрыватель натяжного действия сработает взрывом. Вы думаете, что в воде и слякоти капсюль может отсыреть и взрыва не произойдет? Солдаты так не думают.

Смотрю на идущих рядом солдат и пытаюсь понять, о чем они сейчас думают. Лица усталые, шинели забрызганы грязью, вид утомленный и измученный. Идут пулеметчики. Смотришь на них и не узнаешь, кажутся, почему-то не знакомыми и чужими. Хотя я каждого из них знаю в лицо. Я понимаю. Это от усталости. Мы идем и идем, а конца дороги не видно.

Немцы оторвались от нас и бегут. Мы не можем догнать их, хотя топаем уже целые сутки. Происходит что-то непонятное.

Сверху по всем инстанциям требуют доклада обстановки. А здесь не знают, где собственно находятся немцы. Свежих резервов в дивизии нет. Пулеметчикам приказали идти впереди, заменив стрелковую роту.

Драпать и удирать всегда легче, чем догонять. Немцев подгоняет паника и страх. Сзади на них наседают славяне. А наши не очень торопиться. Славяне идут себе и идут. В пехоте всегда так. Кто-то должен идти впереди. Сколько не иди, а первые немецкие пули где-то тебя обязательно встретят. Потому что мы воевали только солдатами.

Для отчетов и рапортов нужны были километры, пяди земли, освобожденные деревни. Количество раненых и убитых в расчет не принималось.

Когда прорывали оборону, были готовы к большим потерям. Главное, - нужно было прорвать. Считали, что дивизия в прорыве быстро выдохнется, понесёт большие потери. Но к нашему удивлению немцы сразу бросили всё и побежали на новый рубеж. Всё оказалось иначе, не так как рассчитывали. Мы в первый момент даже замешкались.

На большаке Белый-Духовщина в январе сорок третьего года немцев сбить не удалось. Прорыв наметили в обход Белого. Там у немцев оказалось слабое прикрытие. При первом же ударе, боясь попасть в окружение, немцы дрогнули и побежали на новый рубеж.

Прорыв немецкой обороны прошел без особых потерь. Резервов у немцев не было. Артиллерия частично была снята. Подвоз боеприпасов по раскисшим дорогам прекратился. Наступления в такой период они от нас ни как не ожидали.

Мы обошли Белый со стороны Шайтровщины и стали двигаться на Батурино параллельно Бельскому большаку. Мы ушли вперед. Белый был освобожден другими, наступавшими здесь частями.

Небольшой городишко стоил нам многих тысяч жизней солдат и ротных офицеров. Многие из наших солдат легли в эту землю. И еще больше, к нашему стыду попали здесь не по своей вине в плен.

Теперь, в весеннюю распутицу оказалось достаточно одного небольшого удара, и грозная немецкая оборона развалилась и рухнула за один день. Вот почему мы теперь без сна и отдыха шли, поспевая за отступающими немцами.

Начальство поспевало за нами наездами, катили в легких пролетках. Они успевали за ночь выспаться, плотно перекусить и пуститься за нами в путь, дороги для них были очищены солдатскими сапогами, копытами наших лошадей и колесами телег. Они ехали без опаски, подгоняя и торопя нас вперед.

Помню, мы подошли к Шайтровщине. Перед глазами предстала знакомая деревня. Когда-то здесь стоял большой пятистенный дом, в котором проживал сам Березин. В мае сорок второго года он бросил здесь свое гвардейское войско и скрылся, поставив немцам в плен восемь тысяч солдат. Последний раз его видели в компании врача из медсанбата с женой, которые отправились к немцам.

Помню, как на крыльце этого дома стояли солдаты из его личной охраны. Они смотрели уверенно на меня лейтенанта с высоты этого крыльца, держа на животе свои автоматы.

Воспоминания и прошлое теперь в сторону. Нам нужно держать направление на Брулево. От Брулево лесной дорогой мы идем на Коровякино, ночью поворачиваем на север и к утру 12 марта выходим к подножью высоты 236.

Такую высоту мы давно не видели. Мы стояли, задрав голову кверху, и смотрели на ее вершину торчащую где-то в небе. Дорога с опушки леса уходит зигзагами по ее склону в гору. Вывалив на простор и свет из сумрака заболоченного леса, мы вдруг услышали набегающий звук снарядов. И в тот же миг они прошуршали у нас над головой.

- Ну, вот и догнали немца! - облегченно вздохнули солдаты.

Позади на дороге вскинулись дымные снопы. Кудрявые облака взрывов побежали чередой по дороге. Солдаты еще раз подняли головы, взглянули в сторону вершины, откуда, мол, ждать их потом, сошли с дороги и привалились в придорожную канаву.

Переждав минуту, другую и услышав снова урчание снарядов, пулеметчики под окрики командиров разбрелись по полю и залегли.

Солдаты явно были довольны, что добрались до немца, что не нужно больше идти, теперь можно выбрать канавку, низинку, вытянуть ноги и выспаться.

Пока полковые разберутся, где немцы и что к чему, солдатам может бабы, будут сниться, котелки с кашей в ночном призраке будут витать. Они будут спать, пока их ротные на ноги не поднимут. За это время стреляй, не стреляй, ори, не ори, солдаты головы не подымут. Поднять солдата на ноги без крика может только звук пустого котелка, запах хлеба, солдатской баланды, горький вкус дыма махорки. Эти едва уловимые запахи поднимают на ноги больных и здоровых. Только мертвые не чуют их. Мертвого сразу определишь, если не встал на момент раздачи пищи.

Мы спали день и целую ночь. Я просыпался иногда, поднимал голову и оглядывал высоту и темное поднебесье. Немец всю ночь светил ракетами и периодически пускал серии снарядов в сторону леса.

А когда перед рассветом в роту принесли хлеб и похлебку, кода солдаты, как муравьи перед грозой, забегали с котелками, немец совсем прекратил стрельбу.

- Не хотит нам портить апетит!

- Щас торопиться есть не надыть!

- Рано с восходом могем в наступление пойтить!

- Может последний раз хлебово в рот пропускаешь!

- Через край, цедить не моги, ложкой вкус нужно осторожно нести!

- Сегодня варево гуще и сытнее - и солдат полой шинели протирал свою ложку от пыли.

Внезапная тишина, как и хлесткий обстрел, действует на людей. Или сейчас начнется мордоворот, или немец сорвался и побежал с высоты. По всему было видно, что немец собирался нам чем-то нагадить. Пока немец стрелял, у нас на душе было спокойно. Начальство сидело в лесу и нас не трогало.

У немцев, возможно, застряла, где пушка, провалилась на сгнившем мосту. Вот они и прикрылись от нас арт-огнем. У немцев пушки тяжелые. Не то, что наши, при выстрелах как лягушки прыгают. Вот они на сутки и притормозили нас. Это мои предположения. Возможно, тут готовиться что-то другое.

Вскоре за мной прислали связного солдата. Я вместе с ним отправился к Малечкину в лес. Мы отмахали километра три и свернули с дороги.

- Вот что начальник штаба! Командир дивизии требует взять высоту.

Стрелковую роту послали в обход, а на дороге кроме пулеметчиков никого не осталось. Тебе нужно вернуться в роты и организовать наступление. Две пулеметные роты достаточно, чтобы взять высоту. Телефонную связь мы тебе дадим. Штаб дивизии приказал лично тебе возглавить обе роты. Боевой приказ передашь командирам рот. На сборы даю тридцать минут, не больше. Все ясно? Давай топай! Добывай для Родины высоту!

Я вернулся в роты, передал приказ командирам рот, показал на высоту и добавил:

- Давайте гвардейцы топайте, пока немца там нет!

- Откуда вы знаете, что его там нет?

- Если бы он там был, он бы нам не дал хода по дороге. А мы, как вы сами видели, шли в лес и обратно в открытую. Что ж ты думаешь, он бы удержался, чтобы не полоснуть из пулемета по дороге! Немец сейчас не тот, что был в сорок первом. Он сейчас бежит и торопится. Ему рассуждать и думать некогда. Давайте, давайте ребятки! Чем скорей зайдем на вершину, тем для нас же будет лучше. А то он одумается, возьмет и назад повернет!

Мы подняли солдат, вышли на дорогу, где нас дожидались три телефониста с катушками провода. Перед нами лежала совершенно открытая местность. Извилистая дорога уходила куда-то в самое небо. Под ногами была сухая и твердая земля.

Неторопливо и медленно тянется время. У меня в душе конечно сомнения. Может, притаились немцы и ждут, пока мы сунемся к ним поближе. Справа и слева вдоль дороги идут пулеметные расчеты. Я, Самохин и телефонисты поднимаемся на высоту. Смотрим вперед, оглядываемся по сторонам, пока всё спокойно. Но в любую минуту может полоснуть немецкий пулемет или ударить ворох снарядов.

Мы идем вверх, ждем встречных выстрелов, прикидываем, где можно будет залечь. Но вокруг - напряжённая тишина. Кроме собственного дыхания ничего больше не слышно. От неизвестности и сомнений шаг при подъеме в гору начинает замедляться. От необычной тишины в ушах что-то звенит, начинают стрекотать кузнечики. Припадая к земле, солдаты за собой волокут станковые пулеметы.

Мы поднимемся все выше и выше, каждую секунду готовые развернуть пулемёты. Мне кажется, что мы стоим и топчемся на месте. Мы идем по дороге, а ей конца и края не видно. Мы подаемся вверх, а вершина уходит от нас.

Телефонист дергает меня за рукав, говорит, что когда размотаем пару катушек, мы должны остановиться и соединиться с Малечкиным.

Я останавливаюсь и жду. Телефонист доматывает провод, ставит на землю аппарат, подсоединят провод, и подает мне трубку.

Голос Малечкина слышится издалека. Я догадываюсь, что он требует двигаться, возможно, быстрее.

- Подойдете к немцу на сотню метров!

- Поставишь ротам задачу!

- Поднимете в атаку людей!

Я бросаю на руки солдату телефонную трубку и кричу солдатам, чтобы прибавили шагу. Солдаты машут мне рукой, мол поняли, а идут по-прежнему медленно.

А те, что сзади, что сидят в лесу, им естественно все подавай поскорей, у них обыкновенно ко всему нет терпения. Им важно кто первый скажет - "мяу"! Что высота взята! Давай! Давай! - по телефону несется вдогонку.

Еще немного и вот перевал. Один из пулеметных расчетов уже прилег на землю. Лежат как сычи и из-под касок таращат глаза. Уши навострили, к земле припадают.

Я кивком головы подзываю командира роты, и мы выходим на гребень, чтобы взглянуть вперед, с высоты. Телефонисты остались лежать на обратном скате.

Перед нами вокруг бесконечное открытое пространство. Оно простирается до самого горизонта. Видно леса, небольшие прогалины голых полей, белые полосы утреннего тумана, висящего над болотами и лощинами. А там дальше, голубоватые дали, уходящие из под наших ног. Впереди у подножья высоты видны крыши деревенских изб. Несколько жилых домов и два, три сарая. Справа и слева склоны высоты поросли кустарником. Мы стоим на вершине во весь рост, лицо обдувает свежий прохладный ветер. Нас со всех сторон отлично видно. Я схожу с дороги и поднимаюсь на бугор, на самую вершину, вскидываю бинокль и смотрю на впереди лежащую местность.

Телефонисты разматывают провод, опускаются на корточки, вбивают в землю костыль и подключают к проводу аппарат. Связи нет.

- Ну что там у вас? - спрашиваю я.

- Обрыв на линии!

Скользящим взглядом в бинокль я веду по склонам, смотрю на дорогу, уходящую вниз, к подножью высоты, рассматриваю серые, крытые дранкой, маленькие крыши, которые прилепились к опушке леса в самом низу. Отсюда с вершины видно все в непривычном ракурсе и масштабе.

До сих пор мы сидели в низинах и болотах. Смотрели на немцев и на твердую землю снизу вверх. Тогда окружающий мир нам представлялся в какой-то лягушечьей перспективе. Теперь мы были наверху, и бесконечные просторы уходили вдаль у нас из-под ног. Здесь дышится легко, свободно и полной грудью. Считай, над землей мы как птицы парим. Стоим в поднебесье и смотрим вперед на дорогу, по которой нам предстоит снова спуститься вниз.

Пока телефонисты возятся с телефоном, решаю взглянуть назад, туда, где в лесу сидят наши тылы. Уж очень маленькие фигурки солдат копошатся в земле на опушке леса.

Опускаю бинокль и смотрю на связистов. Мне нужно докладывать, Малечкин рапорта ждет. А они виновато поглядывают на меня. На лицах у них растерянность и недоумение.

- Давай быстро на линию! - кричу я им, - Мать вашу так!

- У вас где-то на проводе обрыв! А вы ковыряетесь в аппарате!

- Провод старый! Во многих местах перебитый! Связанный из кусков!

- Обычное дело на войне! Быстро на линию! Чтобы вашего духу здесь не было!

На вершине тихо, никто не стреляет. Можно бы было и не кричать. То же самое сказать спокойно и тихо. Но мы окопники, привыкшие к грохоту. Для нас тишина, это когда ты не с бабой, а лежишь в обнимку со смертью. Когда на душе у тебя приятный миг небесного видения. Когда солдату после этого уже не нужно больше ничего. Поэтому я и кричу.

Один из телефонистов срывается с места, хватает в руку провод и как собака на привязи, по проволоке, пригибаясь, пускается вниз наутек.

Я смотрю туда, вперед, где может быть новая линия обороны немцев. Но высот и гряд, охватывающих весь горизонт, впереди не видать. Впереди нет выгодных рубежей. Если немцы где-то и есть, то они прячутся в низинах.

Мы стоим на фоне плывущих облаков, под самым небом и нам сверху все видно. В низинах и болотах немцы не будут строить новые рубежи, так что нам предстоит идти и идти!

Немцы избегают низин и лесов, они всегда стараются сесть на вершины. Но почему на такой господствующей высоте они не закрепились? Почему сдали ее без боя? Посади здесь полсотни солдат, поставь миномет и пару пулеметов, прикрой высоту батареей пушек, и нам бы пришлось положить здесь не одну сотню солдат. На горбу у солдат война лежала!

Когда мы поднимались на высоту, я думал, что нас немцы встретят плотным огнем. Выходит, напрасно мы в себе подавляли страх и сомнения. Сколько пришлось пережить, делая шаг за шагом, медленно поднимаясь в гору.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: