 |
Через Духовщину на Смоленск 11 глава
|
|
|
|
Я был контужен 13-го ноября, а 15-го попал уже в эвакогоспиталь. Это был госпиталь для легко раненых, назывался он ГЛР-1427. Находился он недалеко от шоссейной дороги Смоленск-Витебск в районе Леозно, но только от шоссе в стороне.
Обычно во время вынужденного и поспешного отступления немцы оставляли в стороне нетронутые войной деревни. Им некогда было бежать в сторону и их поджигать. Деревни, лежащие в стороне, часто оставались целыми. Вот в такой одной из деревень был расположен эвакогоспиталь.
Жителей в деревне не было. Все дома и постройки занимали медицинские службы. Каждая отдельная изба имела свое назначение. Здесь солдатская кухня, здесь приемный покой, перевязочная, процедурная, там операционная, баня и вшибойка. Левее губа и лечебная физкультура, как одно из главных в то время средств, чтобы солдат и офицеров поскорей вернуть обратно в строй.
Для нас, для контуженых офицеров было отведена отдельная небольшая изба. Стояла она отдельно, на отлете. У нас, у контуженых, голова и руки целы, у нас на почве контузии заплетается только язык. Мы не лежачие! Мы заикались и жрать хотели! К нашей избе в качестве санитара был представлен пожилой солдат. Мы ему по годам годились в сынки. И он нас, когда нужно направлял на истинный путь и одергивал. Передаст нам распоряжение госпитального начальства, выкликнет по фамилии, отведет на прием к врачу. Без него мы как маленькие дети, не имели права куда шагнуть. За нами только смотри, да смотри!
В другом конце деревни жили молоденькие медсестры, фельдшера и врачи. Туда нам раненым и особенно контуженым хода не было. Не только не было, нам ход туда был категорически запрещен. Деревня была разделена на две части. Посредине, поперек зимней дороги стоял полосатый шлагбаум. Около него, как на границе, день и ночь часовые. Стоят, смердят и берегут наш покой.
|
|
|
Наш санитар, зовут его Ерофеич, нас офицеров строго настрого предупредил
- Кто из вас будет задержан на той половине, тот подлежит немедленной выписке и отправке на фронт. Кому надоело сидеть на госпитальных харчах, можете туда прогуляться. Если не выставить охраны супротив вас, вы безобразничать к медсестрам пойдете, - пояснил Ерофеич и разгладил усы.
- У начальника госпиталя ППЖ отобьем?
- У майора медслужбы Зенделя к вашему сведению законная жена. К тому же она в годах. А вам нужны молодые кобылы. Вы все, как один здесь на подбор - жеребцы!
В нашей небольшой избушке всего два окна. Одно заколочено и забито соломой, а другое имеет замерзшие стекла. Но через них наружу ничего не видно. На стеклах лежит толстый слой намерзшего льда, потому что в избе постоянно стоит угар и сырость.
От порога вдоль передней стены, стоит русская печь, которую мы топим. От нее до нар, во всю ширину избы, небольшое узкое пространство. А дальше сплошные нары от стены, до стены. Нары в два этажа. На верхних теплей и потому там лежат старшие лейтенанты и капитаны. А в низу соответственно холодней, там расположены мл. лейтенанты и лейтенанты.
- Вы молодые кабели! За вами смотри, да смотри! - ворчит Ерофеич. У вас понятия о дисциплине нет!
В углу, у входа стоит железный бак с кипяченой водой. Железная кружка, с погнутыми боками, прикована к баку. Она лежит на столе около бака, как сторожевая собака и сторожит кто бы кран не открутил и не унес. В углу напротив печки прибитая к стене широкая лавка и небольшой скрипучий стол на точеных ногах.
К нам к контуженым представлен воспитатель. При поступлении новой партии раненых Ерофеича вызывают в приемный покой. Вот этот твой, говорят ему и он приводит его к нам в избу.
|
|
|
Мне помогли сойти с повозки, когда я прибыл. Потом завели меня в приемную и велели раздеться. Военврач капитан сидел за, висевшей поперёк приемной избы, простыней. Я снял с себя все кроме кальсон. Поправил завязки на поясе и присел на лавку. Трусов у нас тогда в моде не было. Мы все тогда ходили в исподних.
Меня завели за простынь и посадили на стул. Врач поводил пальцем у меня перед глазами, велел оскалить зубы и высунуть наружу язык. Потом я дрыгнул два раза ногой, закрыл глаза, и вытянув руки, растопырил пальцы. Вся эта процедура заняла не более пяти минут.
Капитан медслужбы сел за стол и стал что-то писать на бумаге. А я, прикрыв руками свое бестыжество, пошел за простынь одеваться.
Через некоторое время капитан позвал к себе санитара и велел отвести меня к контуженым.
Я шея за пожилым санитаром, поглядывая по сторонам. У меня с годами войны выработалась привычка примечать все на ходу. По расчищенной от снега дороге мы подвигались куда-то в сторону, не торопясь.
Крутом тишина! Не то, что у нас на передовой. Бежишь по тропе, а немец пулями тебя подгоняет. По дороге я почему-то вспомнил, о чем спрашивал меня военврач.
- Давно на передовой? Сколько раз ранен? Потом он вздохнул, покачал головой и на последок сказал:
- Редкий экземпляр! Ничего не скажешь!
В избе, куда мы пришли, было темно, тепло и сыро. Пахло прелой соломой, кирзовыми сапогами и вонючими портянками, которые висели на веревке вдоль печи.
Когда я переступил порог, то увидел на верхних нарах тесным кружком, сидящую группу младших офицеров. Все они обернулись сразу в нашу сторону и во внутрь избы ворвалось белое облако холодного воздуха из входной двери. Сзади меня хлопнула дверь и солдат сопровождавший меня обратился к сидевшим на нарах:
- Место для капитана! - сказал санитар, помогая снять мне полушубок.
- Откуда прибыл капитан? - спросил кто-то из офицеров, сидящих на верхних нарах.
- Не видишь - гвардеец! Из полковой разведки! - ответил за меня пожилой санитар.
- Я хотел спросить из какой дивизии!
- Дай человеку прийти в себя! Потом узнаешь, из какой дивизии!
Я молча залез на верхние нары, укрылся одеялом и на ноги натянул полушубок. В этой избе контуженные спали, не раздеваясь до нижнего белья. Для меня эта сырая и душная изба показалась раем. Тепло, исходившее от русской печи, разморило меня, и я вскоре заснул. Спал я долго, упорно и крепко.
|
|
|
Меня разбудили при свете керосиновой лампы. Сунули мне в руку миску с едой и кусок черного хлеба. Потом, когда я справился с похлебкой, мне передали железную кружку полусладкого чаю. Я поднес железную кружку к зубам и моя старая пломба заныла. Во рту стало кисло, как будто я на язык пробовал батарейку от карманного фонаря.
Теперь, в наше время железных кружек не видно в ходу. Теперь их покрывают цветной эмалью. А тогда, они были просто сделаны жестянщиком из голого железа.
На нарах, не вставая, я провалялся и проспал около трех суток. Стоит заметить, что кормили нас регулярно три раза в день. Еда была не густая, поел и тут же снова есть охота.
Когда я первый раз поднялся на ноги, в избе находились два офицера. Один из них был дневальным и топил печку, а другой только что прибыл. Остальных санитар увел на медкомиссию.
Санитар разговаривал с нами, как с детьми несмышленышами. Хотя и звания был всего солдатского.
Ты опять, младший лейтенант в процедурную нынче не ходил? Врач дознается, выпишет, загремишь ты не вовремя на передовую!
- Ладно, не продавай! Виноват! Постараюсь исправиться!
- Я вас и так покрываю! Молодые вы все! Сообразить не можете, что вам полезно, а что не выгодно! А на меня врачи косятся. Вроде я с вами тут за одно. Нахлестались надысь самогону. До главного врача как-то дошло? Вызывают меня и говорят:
- У тебя в палате попойки! А ты ходишь и ничего не видишь! Как будто слепой! Допускаешь, так сказать, разложение!
- Виноват! Промашка вышла!
Главный, тот на меня зло посмотрел, а жена его, старший лейтенант мед службы ехидно заметила:
- Может он сам с ними самогон попивал?
Вы меня старика окончательно можете подвести! Сколько можно ваши шалости и беспутство терпеть?
- Ты Ерофеич русский человек, а начинаешь петь под евреев! Ребята завтра четверть самогона принесут! Заходи к вечерку, вместе и усидим!
Я слез с нар, подошел к баку с водой, погремел железной цепью, налил в кружку водицы и с жадностью выпил ее.
|
|
|
- Ну, вот и гвардии капитан на ноги встал! - сказал кто-то из входящих в избу. Их сегодня Ерофеич водил к врачу на осмотр. Из десяти, трое подлежали выписки.
- Ну, что братцы, с отъездом надо бы выпить? А то и пути не будет!
Старший лейтенант, командир стрелковой роты отстегнул нагрудный карман, достал из кармана колбаской скрученные сторублевые, отсчитал несколько штук и дежурному протянул. В обязанности дежурного входило не только печку топить, расчищать снег на крыльце, а и когда на стол клались сотники, бежать в соседнюю деревню за бутылью.
У одного комиссованного на выписку денег не оказалось. Он достал из кармана трофейный портсигар, постучал им по краю стола, это значило, что любой из нас может взять его и положить деньги на стол.
Кроме убывающих те, кто остался, положили половинную долю свою. Так, что при общем сборе денег дежурный прикинул, что хватит на четверть.
Дежурный взглянул на меня. Я достал и протянул ему сторублевку, но дал понять, что я пить не буду. Дежурный лейтенант понимающе кивнул головой.
Пока отъезжающие ходили на склад, пока толкались в канцелярии, получая документы и сухой паек на дорогу, дежурный с бутылью вернулся из деревни.
- Старуха ворчала! На деньги не хотела давать! А, как я ей пачку сотенных показал, сразу у ведьмы глаза, так и забегали. Врет старая карга! Цену набивает!
Через некоторое время в дверях показался наш санитар Ерофеич.
- Давай-ка дежурный на кухню! Ужин пора получать! - сказал он, голову просунув в дверное отверстие. Сказал и тут же исчез.
Вскоре за ужином состоялись проводы отъезжающих. А на утро, рано, трое офицеров вышли в снежную даль.
Перед самым рассветом в дверях показался наш служивый солдат Ерофеич. Он просунул голову между притолокой и дверью и прокричал:
- Дежурный на кухню! Завтрак приспите!
Не жидкое варево из мороженой картошки и капусты, ломоть черного хлеба и тот же полусладкий чай. Питание три раза! Ничего не скажешь! Лежа на боку, жить можно. На фронте из общего солдатского котла и этого не получишь.
Еще несколько дней я провел в лежании на нарах. Время от еды - до еды тянется бесконечно долго. Других забот видимо нет. Чего только за это время не вспомнишь и не передумаешь. Лежишь на нарах с закрытыми глазами, а перед тобой опять мелькают солдаты и война. Знакомые лица живых и убитых. Ты видишь их лица живыми. Вот они рядом стоят и идут. Во время войны погибли многие, а ты видишь тех, кто был рядом с тобой.
Лежу на нарах и слышу, кто-то внизу говорит:
- Видно здорово капитана тряхнуло! Лежит уже вторую неделю и ни с кем, ни о чем не говорит.
|
|
|
Еще несколько дней я провалялся на нарах, не вставая. Потом однажды как-то сразу встал, но разговаривать ни с кем не хотелось.
Слова я выговаривал с трудом. Первое слово скажешь, а потом ждешь когда второе к горлу подойдет. Я не заикался, как некоторые. Но говорить не хотелось и отвечал я на вопросы с трудом.
А в это время, на верхних нарах, у окна, шла бойкая и напряженная карточная игра. Контуженые офицеры, лежа плотной кучкой на нарах, играли в карты на деньги. Банк в очко снимали солидный. Каждый новый кон выставляли по сотни.
Разговор у контуженных особый. Если хочешь что-нибудь понять к нему нужно привыкнуть. Значение не всех слов уловишь сразу.
- Капитан! Х-х-х-ва-ти.. лежать! Да-аа-вай са-а-дись! В картишки...
- Чего са-а-а-а...
- И-и-и... в карты играть!
- Деньги клади!
Нужные слова, которые имели важное значение в игре, выговаривали твердо и четко.
- Дай еще одну!
- Смотри! Перебор будет!
- Давай, говорю! Очко! Деньги гони!
А все остальное тянулось нараспев, как в церковном хоре. Слышно, что поют. А о чем - понятия не имеешь!
Сидевшие здесь офицеры нисколько не стеснялись своего заикания, а даже наоборот.
С точки зрения моральной устойчивости карточная игра на деньги - занятие вполне полезное. Никакой тебе здесь политики и тем более Уря-Уря!
Банк во время игры иногда доходил до тысячи. Но чтобы играющих госпитальное начальство не застало врасплох и не отобрало карты и деньги, дневальный при входе у двери вываливал пару охапок наколотых дров.
Дверь откроешь, сунешься, а под ногами - гора поленьев. Пока их перелезешь, деньги и карты исчезнут за пазухой и на лицах контуженных появиться идиотское выражение и тупой невинный взгляд. Днем по избам, где лежали раненые, иногда с проверкой являлось начальство. Если кого из больных застанут за игрой в карты на деньги, то на следующий день последует выписка.
Вспоминаю я себя, когда я пошел на войну. Я рвался тогда на передовую и война мне казалась сплошным геройством и романтикой. Я считал, что мое место только там, впереди. Так и эти молоденькие лейтенанты. Хватив не раз на передовой горячего до слез, и видя, что геройством тут ничего не сделаешь, что жизни твоей от силы в окопах неделя или две, они теперь попасть в окопы особенно не торопились. Каждый из них считал, что если есть возможность лишнюю неделю в госпитале пробыть, почему бы не воспользоваться этим. Вымогательством никто не занимался и симулянтом быть никто не хотел.
Контуженный, он не ранен и не обмотан бинтами, руки, ноги у него целы, у него замедленная реакция. Выпихнули из госпиталя, попал на передовую - попробуй, докажи, что у тебя голова болит и руки трясутся.
- Что, что? Руки трясутся? Да он просто - трус!
Кто был в пехоте на передовой, тот знает, что под рев снарядов и мин у многих не только поджилки и руки от страха трясутся. Тут некоторые, как малые дети могут во время паники и наложить в штаны.
На войне и не такое бывает!
Стоящие выше тебя и те, что сидят позади в блиндажах имеют свой взгляд на тебя и руководствуются своими правилами и порядком. Их салом не корми, они в миг тебе подведут трусость и моральное разложение.
К концу сорок третьего игра в солдатики отличалась от игры сорок первого года. Подвести тебя под трибунал особого труда не стоило.
- Все воюют за Сталина! А ты, что солдатам внушал?
- Мы умираем за Родину? Разница есть? Вот и схлопотал!
Игра на карты в очко - тяжелая игра! В ней, как в бою. Чуть прозевал - тут же расплата!
Молодой лейтенант кричит:
- Па-па-па...!
- Чего па-па?
- Гади!
- Дай мне еще одну карту!
- Пойми его, чего он хочет? На пожалуйста бери! Туза схватил?
Лейтенант набрал перебор, тряс головой и краснел от расстройства.
- Ладно, успокойся! На твою полсотни, а то скажешь, что тебя обманул!
После этого игра как-то стихала. И бывало, что несколько дней подряд за карты вообще не брались. Исключение были так же дни, когда приходил наш санитар и выкликал фамилии, кто должен был идти на осмотр.
(* - Дать рассказы лейтенантов о войне...)
* Истории лейтенантов автор не успел написать, откладывал на "потом". Нашел в архиве рассказ "Вишни" с пометкой "вставить куда?"
Глава 38v (рукопись) Вишни
- Ты видно в боях бывал?
Да, в сорок втором под Ржевом. В боях за знаменитый Кирпичный завод, слыхал? Атрподготовку я проспал. Открыл глаза, когда наши пошли в наступление. Я бы не проснулся, да дружок сидевший рядом в окопе стал у меня из под головы вытаскивать свою плащпалатку. Днем жара, а ночью прохладннее. Не то июль, не то август был, точно не помню. Жрать мы хотели страшно. В снабжении была пауза или перерыв. Вобщем считай двое суток не ели.
Перед самым наступлением в окопы принесли махорку. А еду не принесли, жрать было нечего. Сказали, что кухню и склады разбило. Муку по лесу распылило, не будешь же ее собирать. А хлеба почему-то не было. Тут в атаку идти, а славяне занялись делить махорку. Уйдешь вперед, и махорки не достанется. Шум подняли, что-то не поделили. Командир роты бегает, кричит, выгоняет вперед, машет пистолетом, а на него никто внимания не обращает.
- Разделем махорку тады пойдем!
Лейтенант махнул рукой, плюнул и обматерил своих солдат. Сел на земляную ступеньку в проходе землянки, опустил голову и после беготни и ора решил отдышаться и несколько успокоиться.
В них в этот момент из орудия будешь бить по траншее, не выгонешь. Чему быть, тому быть.
Пока он сидел и думал, что ему делать, драка и спор у мешка с махоркой кончился. Мешок не мешок, а так торбочка небольшая. Тридцать человек в роте, каждому по небольшой пригоршни. Десять минут и вся раздача. Получив свои порции, солдаты полезли на бруствер, вылезли из траншеи и недожидаясь вторичного приглошения, неторопясь потопали в сторону немцев. Прошли немного, метров пятьсот. Немец открыл минометный огонь, они дошли до какого-то сада, залегли под вишнями и стали окапываться.
Зарывшись неглубоко в землю, так чтобы задница была не наружи, они сделали остановку и решили осмотреться и перекурить. Вопервых, в атаку они пошли. Территорию у немцев отвоевали. Кто может сказать, что они не выполнили боевой приказ на наступление. Скажем, что был сильный встречный огонь. Наша артиллерия атаку не поддержала, вот и окопались, чтобы переждать обстрел. Теперь до немцев недалеко - рукой подать. Пусть артиллерией ударят еще раз. Нечего снаряды прятать и жалеть.
Окопались, легли, закурили, осмотрелись.
- Глянь ка Ерохин! Вишня какая крупная.
- Красная, спелая! Мать часна! А мы лежим мохорку с голодухи переводим. Лезь на дерево, ломай суки, а я их в одно место буду оттаскивать.
Ерохин, долго не думая, полез на ближнюю вишню. Не успел он лопатой обрубить пару хороших суков, как не удержался и с третьим суком замертво рухнул на землю. Пуля немецкого снайпера сделала быстро свое коварное дело.
Не пришлось молодому солдату попробывать сочной и спелой вишни. Пожадничал, не сорвал ни одной ягоды, торопился побольше суков обламить.
Кровавый след от пули остался на его гимнастерке.
Кроваво красные вишни лопались между пальцев, когда их стали отрывать от веток корявые руки солдат.
Еще один расторопный нашелся. Ни кто его не просил, на этот раз он сам пытался полезть на дерево.
- Ты что, не видишь труп под вишней лежит! Одного убило, другой дурак отыскался. Видите, ему вишенки не досталось.
- Давай назад, куда полез.
Солдат в нерешительности остановился. Постоял, подумал, почесал в затылке закинув голову и посматривая на тяжелые обвисшие от ягод суки, повернул назад и недовольный спрыгнул в свой окопчик.
Рядом просвистела очередь выпущенных из пулемета троссирующих пуль.
- На этот раз пронесло. - заметил кто-то.
Солдаты сидели на корточках в своих наспех отрытых окопчиках. Они забыли про войну, про немцев и наступление. Все их внимание, все их мысли, все их голодные душы были прикованы к спелым, кровавым и мясистым ягодам. Они крутили головами, перекидывались короткими фразами. Все их помыслы вертелись вокруг одного. Как достать с дерева лакомый кусок, не рискуя жизнью.
Лежать и ждать до вечера не один из них не вытерпит. Вот только веревки нет. А то бы сейчас закинуть и вдвоем, втроем налечь и сук бы затрещал.
- Давай братцы, руби ствол лопатами.
- Руби без отдыха по очереди. Авось через часа два и завалим.
Двое подползли к стволу вишни и бойко принялись за дело. Только ствол вишни им не поддавался. Они сбили с дерева кору и измочалили верхнюю древесину. От ударов с дерева то там, то тут на землю срываясь падали свежие сочные ягоды. Ударяясь о землю они оставляли на ней капли кровавого следа.
Видя, что ничего путного из этого не получается солдаты поднялись на ноги и замахав лопатами стали, подрубая, тянуть вниз большие сучки. Немцы не стали терпеть больше такого нахальства. Минометная батарея немцев стала пристреливать то место, где мы лежали.
Командир роты видя, что оставаться здесь нельзя, приказал ползком передвинуться вперед, доползти до оврага, который разделял нейтральную полосу на две части. И там под скатом оврага окопаться и занять оборону.
- Оставить вишню, а самим уйти вперед. Это же не справедливо товарищ лейтенант.
- Немедленно к оврагу, а то он вам сейчас здесь всыпет.
И в подтверждение его слов, снова две пущенные мины разорвались в полуметре от окопа. Солдаты вдрогнули и поныряли в свои убежища.
Чего после взрыва прятаться? Осколки уже пролетели.
- Давай вперед, говорю я вам. За вишней придете, когда стемнеет.
Один из солдат глубоко вздохнул, заохал жалобно, как будто у него кишки вырвало. Поднялся на колени, перевалил окоп и обернувшись к остальным сказал:
- Пошли братцы!
Солдаты, как будто только и ожидали его возгласа. Не командир роты командывал ими. Вот этот простой солдат подал им пример и они не задумываясь последовали за ним.
Немцы вероятно заметили передвижение вперед, когда рота выползла из-под вишневых деревьев. Рота переползла по открытой местности и не успела скатиться в овраг, как немцы по оврагу сосредоточили массированный огонь. Деваться было некуда, здесь ни одной ямки, ни одной расщелины, куда можно было бы забиться и переждать арт огонь.
Солдаты повалились на дно оврага, расплостались на земле, вздрагивая всем телом от каждого нового удара мины или снаряда.
Лейтенанта ранило в бедро. Ординарец в суматохе обстрела бросился на землю где-то в стороне.
- Я пополз обратно, меня ранило. Помкомвзвод Понтелеев останешься за меня.
- Лежи лейтенант, по дороге убет. Немного стихнет, к вечеру тебя вынесем.
- Нет браток, я сам доберусь. По одному человеку они из пушек стрелять не будут.
Сколько я полз, я совсем не помню. Завалился по дороге в воронку и решил в ней отдохнуть. Дно воронки было углублено на метр. Окопчик небольшой, но глубокий. На дне прохладно от сырой глины. А наверху жара, июль, нечем дышать. Пить хотелось, губы и во рту пересохло. Но воды достать негде.
Ординарец с фляжкой остался в овраге. Бок болел, я устроился поудобней на левом, подложил планшет под голову и тут же заснул. От солнца сверху я на лицо положил правую руку. Когда меня ранило, я не заметил, что с двух пальцев руки у меня капала кровь.
Во сне я чувствовал, что кругом стоит грохот и сыплется земля. Мое счастье, что я дополз до углубленной воронки. Земля дрожала и ходила, но ни один осколок не залетал в мое укрытие.
На войне так бывает. Нашел случайно место. Кругом всех побило, а ты в открытом окопчике жив и не вредим.
Несколько раз просыпаясь я видел, что грохот не прекращается. Поворочившись немного я снова закрывал глаза и засыпал. Я проспал почти весь день.
К вечеру решив оглядеться, пока было светло, я поднялся на ноги и выглянул из воронки. Повернулся лицом в сторону нашего тыла и перед собой увидел наше семидесяти шести миллиметровое орудие. Артиллеристы увидели меня, когда я встал. С руки на лицо натекло много крови. Они увидели перед собой окровавленного но живого человека.
- Помогите, братцы!
Трое артиллеристов кинулись ко мне. Они выволокли меня из воронки, 
подтащили к стоявшим у пушки пустым зарядным ящикам, предложив мне сесть. Но сесть я отказался. Согнуть бедро мешала перевязка, я чувствовал боль в бедре и толком не знал, что там могло быть разбито.
Они притащили носилки, положили меня и отнесли на телегу. Повозочный дернул вожжами, вскочил на передок и поехал в тыл. Сколько и где мы ехали, я не помню. Помню мою повязку осмотрел врач. Что то сказал санитарам и меня переложили на другую телегу. Артиллеристая повозка развенулась и уехала обратно.
Кругом бегали санитары, медсестры. Несколько телег стоявших гужом, были не догружены ранеными. Я просил пить у пробегавших мимо людей. Но они, на меня и на мои просьбы, не обращали ни какого внимания.
Потом повозки тронулись и нас затрясло по дороге. Километров сорок проехав, нас сняли с повозок и положили на землю. Повозочные на телегах уехали, мы остались лежать на земле.
Я огляделся, кругом кусты небольшая поляна и лужи кругом. Ни врачей, ни санитаров. Неужель нас эти обозники бросили? Может немец прорвал фронт и прет напрополую.
Над лесом, что стоит метрах в трехстах от нашей лежанки слышались раскаты взрывов бомб и гудение немецких пикеровщиков. Так продолжалось несколько часов.
Некоторые из раненых поднимались с земли опираясь на палки, ковыляли к бочагам с водой. Ложились на брюхо и жадно хватали коричневую воду ртом. Кто мог двигаться, тому это удавалось.
Я лежал на боку и не знал, что мне делать. Можно ли мне двигаться, перебиты ли у меня кости. Если кости в бедре перебиты, поднявшись я их сдвину наверняка с места. Потом врачи скажут, зачем вставал, ты сам себе нанес непоправимую травму.
Я пошевелился, поднялся на руках от земли. Страшной и раздерающей боли я не почувствовал. Сесть я не мог, а мог встать на колени. На четвереньках продвигаясь вперед я хотел доползти до ближайшей лужи с водой.
- Вы куда лейтенант? - услышел я женский голос над собой.
Я повернул голову, надо мной стояла медсестра с сумкой.
- Пить сестричка!
Сестра отстегнула от ремня котелок, зачерпнула воды из мутной лужи. Расстегнула свою сумку достала какой-то порошок, бросила его в котелок, поболтала поднятой с земли палочкой в котелке и подала мне воду.
- Пейте! Кто еще хочет?
- Вы товарищи не волнуйтесь, вас положили здесь специально. Вас не бросили посреди дороги в грязи. Немцы засекли наш полевой госпиталь, третий день бомбят деревню и палатки в лесу. Здесь у болота они вас не заметят. При облете самолетов прошу не двигаться. Каждый лежит под кустом, этого достаточно, чтобы вас сверху не видели. Мы принимаем так уже вторую партию. Там бомбили, а здесь ни одной потери нет. В виду бомбежки госпиталь вас принять не может. К вечеру придут подводы и вас повезут дальше.
Медсестра с котелком стала обходить раненых лежащих на земле.
- Хоть бы покормили нас, мы считай третьи сутки не ели.
- Кормить сейчас нечем. Потерпите, от этого не умирают.
Солнце еще не село за лес, на дороге загрохотали телеги. Раненых быстро растощили по повозкам и колонна двинулась дальше в тыл.
Бесконечная трясская дорога и не подрессоренные скрипучие телеги прыгая на колдобинах и выбоинах измотали последние силы у ослабевших людей. Сколько продолжалось эта нечеловеческая тряска на телегах. Сколько прошло времени, когда пришел обоз в Торжок, ни один раненый сказать не мог.
Я открыл глаза, кругом было тихо, подводы не двигались, колеса не скрипели. День или ночь стояла, трудно было сказать. Помню только, что нас на носилках куда-то понесли и опустили. Помню смутно, что мы несколько часов лежали в корридоре, потом в светлой перевязочной над нами манипулировали люди в белых халатах. Меня о чем-то спрашивали, я что-то отвечал на вопросы.
Как следует очнулся я в просторной и чистой палате. Под головой лежала ватная подушка, под боком такой же ватный тюфяк. Все закрыто белыми простынями, на подушке белоснежная навлочка, даже как то неловко. После земли и грязи оказаться в чистой кровати.
Лежу укрытый одеялом, рядом белая тумбочка. На ней граненый стакан с водой, в воде воткнуты полевые цветы. На больших окнах марлевые подкрашенные зеленкой в бледный цвет занавески.
Открыл глаза, дежурная сестра подходит и спрашивает:
- Будете есть?
- Ужасно хочу! - отвечаю я ей.
- Несколько суток во рту ничего не было.
Она ухадит и вскоре возвращается. В руках у нее поднос, на подносе миска ароматного хлебова, стакан компота и ломтики белого хлеба.
Я поднимаюсь на локтях. Тяну нос к миске и вижу, передомной мясные наваристые свежие щи. Жолтые блески навара плавают между разводами сметаны. Потянув ноздрей ароматный пар от наваристых щей, я задохнулся от вкусности плескавшейся в миске похлебки. Сколько лет ничего подобного не ел, не нюхал и не вдыхал такого аромата.
Медсестра подставила к кровати табуретку. Поставила миски, положила рядом на торелочку хлеб. Компот она аккуратно поставила на тумбочку.
- Ешьте первое, а я пойду за вторым.
- А что на второе, - спросил я из любопытства. Может не налегать на щи, оставить место для жаркого.
- На второе, гуляш с жареной картошкой.
Если захотите добавки первого. Скажите, я принесу вам еще. Раненые первые дни по многу и жадно едят. Такое впечатление, как будто вас на фронте совсем не кормят. Я посижу здесь, а вы приступайте к первому. Не глотайте по многу, щи горячие. Ешьте по немногу.
Я опустил алюминевую ложку в щи, откусил небольшой кусок хлеба от тоненько нарезанного ломтика, зачерпнул ложкой и поднес ко рту. Вытянул губы, подул и попробовал горячи ли, прислонив к краю ложки нижнюю губу.
В этот момент здание, где была палата, внезапно вздрогнуло. Стены и пол как-то поплыли вдруг в сторону. Миска со щами подпрыгнула сама, табуретка зашаталась и отлетела в сторону. После всего этого в тот же момент раздался взрыв. Посыпалась штукатурка, какая-то пыль и земля. Наверху, над головой с воем и ревом пронесся самолет пикеровщик. Снова удар, из окон посыпались стекла. Щи я только понюхал, а вот попробовать их не пришлось.
Здание школы, где мы лежали, заходило ходуном. В панике заметались люди. Раненые, кто мог ходить на своих ногах, кто мог подпираясь костылями вымахать наружу, все кинулись толкая друг друга в коридор.
После третьего удара из окон выбило деревянные рамы. Я поднялся с кровати, перевалился через подоконник и опустился на землю. Огляделся по сторонам.
|
|
|
