Через Духовщину на Смоленск 13 глава

Сзади к зданию вокзала подошел воинский эшелон. Из открытых дверей товарных вагонов прыгали и бежали вдогонку за бабами солдаты. Солдаты были без винтовок. По-видимому это были маршевые роты, которых направляли на фронт.

Вот несколько солдат вырвались вперед из общей лавины, догнали отставших торговок и с хода, с лета ногами выбили несколько корзинок с едой.

Бешеный бег солдат сопровождался воем, свистом и ревом. Несколько баб полетели и плюхнулись в снег. Над бугром прокатился бабий визг и солдатский рев.

Хотя солдаты физически над бабами насилия не применяли. Некоторые из солдат даже бросали деньги на снег. Через пару минут вся хлынувшая ватага солдат уже неслась, улюлюкая с корзинами к своим вагонам.

Ни одна из торговок не сумела добраться до вершины снежной горы. Теперь они стояли в снегу, разинув рты и беспомощно опустив руки, как плети. Солдатская операция была проведена мгновенно. По-видимому в пути они отработали ее и досконально проверили. Вихрь ветра налетел на базар и базар в одно его дуновение сдуло. И все кругом стало серо и обыденно уныло.

- Беги скорей капитан! Паровоз к эшелону подали! Семафор уже открыли! - крикнул мне на ходу дежурный по станции. А я стоял и смотрел на снежный бугор, как зачарованный.

Нагоняю состав, который скрипя и рыдая, побрякивая накладными цепями, медленно раскачиваясь, набирает ход. Колеса начинают постукивать на стыках. Я прыгаю в пустой товарный вагон и прикрываю дверь, чтоб было от ветра и снега потише.

Всю ночь состав ползет, скрипит, гремит, трясется и временами сильно качается. Мне кажется, что он не только трясется и стучит на стыках, он ноет и стонет, как умирающий солдат. И еще мне кажется, что вагон катится в обратном направлении. Через некоторое время я отодвину в сторону дверь и увижу, что подъезжаю к Москве.

Я лежу на полу и дремлю под стук колес, под скрип разбитых вагонов. Я лежу на снежном полу и почему-то думаю, что стоит мне поднять голову и открыть глаза, как я сразу увижу, что паровоз прицепили не с той стороны, что я еду в Москву, а мне крайне необходимо следовать к Витебску.

Дверь в вагоне я прикрыл, чтоб не дуло и не наметало снега. В вагоне пусто. На полу слой снега перемешан с землей. Внутри темно и холодно. Хорошо, что еще мерзкий ветер не бьет тебе в спину.

К утру состав неожиданно замирает. Где мы стоим - понятия не имею! Так можно стоять день, два, или несколько дней.

Быстро вскакиваю на ноги, отодвигаю с усилием дверь, вываливаюсь на вытянутых руках наружу и смотрю вперед вдоль состава. Паровоз на месте. Стоит где нужно. Пускает пары.

Я сажусь в открытых дверях, свешиваю вниз ноги и закуриваю. Но вот ударяют тарелки, сцепные крюки и накидные цепи и металлический лязг и перезвон покатился назад вдоль состава. Мой вагон тоже дернулся, закряхтел, захныкал и задрожал. Сзади послышались монотонные удары и взвизги тормозных колодок и состав торопливо стал набирать скорость.

Сейчас вагоны накидными цепями не звенят и сами старчески не охают. Сейчас и люди стали не те, не то, что солдатские телячьи вагоны. В наше время все было проще.

Через несколько часов торопливой езды, снова послышались удары буферных тарелок и снова остановка. Гудки паровоза послышались далеко впереди. Видно его отцепили. Нужно вылезать - приехали!

По обе стороны насыпи валяются разбитые вагоны, видны свежие воронки на снегу. Это последний действующий разъезд перед линией фронта. Паровоз, давая гудки, обходит состав по другой колее. Пока пустые вагоны будут стоять под погрузкой, паровоз уйдет на перегон и там будет отстаиваться до готовности состава.

Спрыгиваю вниз из вагона, осматриваюсь вдоль состава кругом. С одной стороны к полотну подступает заснеженный лес. Что там с другой, не охота лезть под колеса.

Сейчас на перевалочной базе не видно ни солдат, ни машин. Пустые вагоны открытыми дверями смотрят на покореженную бомбежкой опушку леса. Я цепляю на ладонь свой пустой вещмешок и иду вдоль состава. Сходить с насыпи нет никакой охоты. Повсюду какие-то ямы, торчащие бревна и снежные бугры. Обхожу передний вагон и иду по шпалам вперед к переезду. Рельсы уже кончились, а шпалы остались лежать на земле под снегом.

Вот и проселочная дорога. Она идет поперек полотна. Под ногами твердая, мерзлая земля. Снежок слегка поскрипывает, обхожу стороной небольшое болото. Не знаю, специально организовали около болота разгрузочную площадку. Тут сам черт не разберет, где тут под снегом военная техника, а где бурелом. Возможно, все вышло само собой. Бомбили, бросали и попадали в болото? А может здесь, просто отстаиваются пустые вагоны? А перевалочная база где-то на отведенной в сторону ветке, в лесу?

Все дальше ухожу я от последнего перегона. Проселочная дорога вскоре скатывается на большак. Отсюда широкая, укатанная дорога через десяток километров приводит меня к опушке леса, где расположены армейские тылы.

Повсюду землянки, рубленные из неотесанных бревен сараи, склады и теплушки. Около срубов, телег и саней с поднятыми оглоблями, навесы для лошадей, повозки, набитые сеном. И все это опутано паутиной бесчисленных проводов. Из железных труб к вершинам высоких сосен и елей медленно поднимается сизый дымок. Солдаты в касках, надетых поверх зимних шапок, в шинелях и в полушубках толкутся вокруг. Тыловик зимой выглядит, как толстая баба со Смоленского базара. Одежек на нем, как будто он собрался бежать.

Около большого сугроба завалилась на бок тяжелая гаубица. С двух сторон под нее в снег подвели толстые бревна. Тракторов поблизости ее нет. Видать подергали, покричали около нее и бросили. Под размашистыми елями в стороне стоят зеленые ящики со снарядами. А здесь между стволов дерев на телефонном проводе, на морозе висит стиранное солдатское белье. Тут же рядом срубленная из свежей ели небольшая баня. Дальше походная кухня, - запах съестного воротит и без того голодную душу. Кругом в лесу стоит целая ватага нашей тыловой братии. Она напихана здесь, куда не посмотри. Многовато их здесь под елями прячется. В передней траншее на километр фронта всего с десяток солдат в окопах сидит. А тут их на квадратный Га по несколько сотен, не меньше. И всех их нужно кормить, и все они фронтовики, кляп им в глотку! Я иду по дороге уже целый час, и кругом стоит наша тыловая братия. Она напихана в лесу, куда не посмотри.

Дальше за лесом, где болтается на телефонном проводе солдатское белье, простирается открытое снежное поле. В поле не души и никакого движения. Широкая зимняя дорога закуталась в снег. Отсюда дальше на передовую идут пробитые солдатскими ногами и лошадиными упряжками верховые стежки. Проходя через наши тылы, я смотрел на фанерные указатели и знал примерно в каком направлении идти.

Через десяток километров я нахожу свои дивизионные тылы. В тылах я узнаю, где расположен наш полк.

Среди снежного поля там и тут торчат одинокие кусты. По бровке кустов занимают позиции наши артиллеристы. Далековато, однако, они стоят от передовой. Еще километра через три я буду в нашем полку.

Артиллеристы всегда основательно зарываются в землю. Им носить на себе шанцевый инструмент не нужно. Они его перевозят на конной тяге. У них под рукой есть двуручные пилы, топоры, ломы, кирки и большие саперные лопаты. Они могут истратить любое количество взрывчатки, чтобы вскрыть где нужно мерзлый слой любой толщины земли.

Войсковые тылы довольно пестрая и живая картина. Чего тут не увидишь? Все идет вразброд. Все возникает, и стоиться стихийно. Одна тыловая обозная команда пришла и расположилась, к ней прилепилась другая по соседству. Еще одна, с другой стороны. Это вроде базар. Вернее Московская Сухаревка. Здесь та же толкучка, сараи и амбары, кругом тыловая братия, куда не посмотри. Здесь рядом палатки медсанбата нашей дивизии с указателями на фанерках, написанные обслюнявленным химическим карандашом. И снова за этим лесом пустой снежный прогалок, ничейная полоса земли.

Узкая полевая дорога пробивается в глубоком снегу. Мимо назад уходят кусты и снежные залысины. Впереди темнеют и слегка зеленеют невысокие сосенки бора, в котором расположен наш гвардейский полк. Там находиться штаб полка. Туда мне предстоит явиться и доложить, что я прибыл. Захожу в землянку начальника штаба. Майор здоровается со мной и говорит:

- Побудь, где ни будь у своих до вечера! Командир полка сейчас в дивизии. Как только вернется, я ему доложу о тебе.

- Хорошо! Я буду в палатке у своего старшины. Там рядом располагается Пискарев с писарями, вы ему звякните, он передаст мне.

Сегодня 29-ое декабря сорок третьего года.

Нахожу палатку своего старшины. Небольшая старенькая в заплатках палатка на полметра врыта в снежную толщину. Она часто вздыхает и полошиться на ветру.

Старшина в сосняк, где расположен штаб полка, не полез. Он поставил палатку на открытом месте, накрыл ее сверху двумя простынями и пришил их через край к двухскатной крыше, а по бокам оставил куски. Пусть они на ветру полощутся. Палатку даже в хорошую оптику издали не разглядишь.

Сосняк немцами все время обстреливается. Бьют из орудий и минометов калибра восемьдесят двух.
А по голому полю, немцы не дураки, стрелять зря не будут. Ну и старшина у меня! За что он не возьмись, из всего выгоду сделает! На дно палатки и у входа положена зеленая хвоя. Железная труба из палатки не торчит. Лошадь и сани старшины стоят в тылах полка, где-то сзади.

Увидев меня, старшина изменился в лице, приветливо заулыбался и пригласил в свою обитель.

- Как в разведке дела? Чего нового? - спросил я его.

- В полк прислали нового командира полка. Говорят, что грамотный. Учился на курсах "Выстрел", фронтового опыта не имеет. Разведку поставил в охрану вокруг своего КП. Боится, что немцы могут здесь обойти. Есть в одном месте открытый фланг обороны. Рязанцев не захотел противиться несению охранной службы. Так вроде и тише и проще и ответственности никакой. Ребята на передний край совсем не ходят. Как вас отправили в госпиталь, так и пошла охранная работа! Ребята все грязные, как окопники ходят. По суткам торчат вокруг КП в снегу.

- А Федор Федорыч где?

- Федя наш в сосняке. У него конура отрыта в овраге под обрывом. Он все лежит на боку, не вылезает из нее на волю. Принесешь ему спиртного, он с утра до вечера и спит.

- Со встречей товарищ гвардии капитан положено выпить! Я сейчас организую по маленькой проглотить и нарежем сальца на закуску. Осталось немного, вот я и берегу.

- Это вам, это мне, а это Пети Хлебникову. Он у меня временно, как помощник. Валеев там, в тылах с лошадьми, а Петя здесь палатку сторожит, чтоб не сперли. Я каждый день бываю в отлучке. А у меня тут и то и се в палатке лежит. Он щас придет. Он пошел на кухню.

Петя держал кружки, а старшина наметанным глазом разливал спиртное. Петя как-то глубокой осенью провалился в замерзшее болото. Пробарахтался там всю ночь. Утром его ребята нашли и из болота вытащили. Потом по спине у него чирьи пошли. Он долго лечился в нашей полковой сан роте, а жил и кормился у старшины. Так и остался он временно у него помощником.

На следующий день меня никто не вызывал и не требовал. Мы сидели в палатке у старшины. Говорили с ним о том, о сем и о разведке.

К ночи из штаба полка прибежал связной солдат.

- Товарищ гвардии капитан! Вас начальник штаба к себе требует!

Я поднялся, надел шапку, запахнул полушубок, затянулся ремнем, вышел наружу и вместе с солдатом отправился в штаб к майору.

Начальник штаба поздоровался со мной и сказал:

- Командир полка знает, что ты прибыл, он велел тебе передать, чтобы ты этой ночью дежурил на НП командира полка. Утром, когда рассветет, явишься ко мне сюда в блиндаж, я доложу ему, и он тебя примет.

- На кой черт мне эти приемы? С какой стати я всю ночь должен торчать на НП. Я ведь никакой-то там офицер по поручениям. Я не посыльной по штабу. Мне его приказ, как слону дробиной в задницу. Эти приемы и приемчики они привыкли делать в тылу. А здесь он разведчика захотел, как мальчишку, заставить вести себя с послушанием. От него ко мне может быть, только один приказ, заняться полковой разведкой и привести ее в надлежащий порядок. Он на фронте вторую неделю и решил боевого офицера на побегушки заткнуть.

- Знаешь, что капитан! Не кипятись! Не советую я тебе вставать тоже в позу. Он спрашивал о тебе. Я сказал, что ты опытный и боевой офицер. Не советую тебе с первого дня наживать себе недруга. Плюнь на все, отправляйся на НП и как следует, выспись. Там два телефониста сидят и один твой разведчик. Я бы не стал с ним спорить и лезть на рожон. Он может потом тебе отомстить. Каждый прибывший на фронт мнит себя полководцем. Потом оботрется, сбросит с себя важность, гениальность и всякую шелуху. Потерпи некоторое время. Может, еще будете друзьями.

- Ладно, майор! Спасибо тебе! Ты меня уговорил! Давайте связного, пойду на НП.

Связной, с которым я пришел к майору, повел меня на НП полка.

 

1944 год

Возвращение в разведку Январь 1944

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Возвращение в разведку. Встреча с Серегой.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

1 января 1944 года.

Связной солдат довел меня до самого места.

- Вот, товарищ гвардии капитан, наш полковой НП. Здесь каждую ночь дежурят трое. Два телефониста и один разведчик.

- Этот курятник ты называешь полковым НП?

- Да, товарищ гвардии капитан. Так приказано называть. Командир полка приказали.

- Интересно! Ничего не скажешь! - и я со всех сторон обошел невысокий снежный бугор, торчащий над поверхностью земли. Сложен он был из согнутых жердей и соломы. Вроде, как корзина на морозе, облитая водой. Деревенские ребятишки что-то подобное из старых лукошек делали. На таких ледянках, обмазанных навозом и облитых водой, они зимой катались с горок.

Местами из стен НП проглядывали прутья и куски соломы. Сверху снежный бугор оброс коркой льда и был присыпан слоем пушистого снега. Если встать в полный рост около него этой хибары, то потолок окажется на уровне поясного ремня. Ни окон, ни отдушин, ни железной трубы от печки, ни смотровых отверстий, как на обычных полковых НП, здесь не было.

Одна небольшая дыра у земли (узкая входная щель виднелась у самой земли) – это входное отверстие было с боковой стороны. Она была завешана куском старой обтрепанной материи. Через нее можно было забраться вовнутрь.

Снежные дома эскимосов выглядели гораздо солиднее и больше, если судить по картинкам из старых журналов и книг.

И эту собачью конуру называют полковым наблюдательным пунктом! До чего же зажирел и завшивел 52 гвардейский полк!

Внутри этой будки можно было от силы разместиться троим. Как сюда воткнуть четвертого? Это задача, как ребус с картинками.

Если сунуть вовнутрь еще одного, то двоим из четверых придется сидеть на корточках. Лечь и протянуть ноги будет негде.

Не думает ли командир полка, что всю ночь снаружи здесь будет часовой и пялить глаза на снежные просторы. Хотя, задумано было, вероятно, именно так.

Кому нужна была такая из прутиков и соломы соломенная мышеловка? Около нее ни окопа, ни ячейки в земле, где бы мог наблюдатель присесть на случай обстрела. Изнутри вообще ничего не видно. И стоит этот шалаш в открытом поле, на ветру, на самом ходу.

Рядом в нескольких метрах мимо него проходит (утоптанная) тропинка (на передовую). Параллельно тропе лежит телефонный провод в снегу. Этим проводом роты связаны со штабом полка телефонной связью. У нас другой связи на фронте не было.

Когда во время обстрела обрывается связь, вдоль телефонной линии бежит линейный. Ночью они бегают, а днем ползают на животе. Потому что вдоль тропы немцы ведут постоянные (и методичные) обстрелы. Телефонистам кажется, что днем их немцы видят. Уж очень часто совпадают появление человека на тропе и обстрел. Вот и сейчас несколько снарядов брызнули снегом в разные стороны. Каждому кажется, что именно его подловили немцы (на бегу). Некоторые даже в бога начинают верить. Это, мол, им бог перстом указал на меня. Возможно, что эта дыра была слеплена и когда-то служила перевалочным пунктом для линейных связистов. Каждый из связистов отвечал за свой определенный участок связи. А эта хибара спасала их от непогоды, снега и ветра. В этой берлоге они сидели и ждали обрыва. Она была расположена около тропы на полпути от передовой. От штаба полка передовая сейчас находилась километрах в двух. (Когда солдат повыбивало в ротах, батальонных выпихнули в траншею, а штаб полка занял соответственно их места. Всё как бы подвинулось вперед, хотя названия были старые. С прибытием в полк нового командира (полка) эту ночлежку связистов переименовали в НП и посадили туда одного разведчика.

- Командир полка здесь бывал? – спросил я своего провожатого солдата.

- Нет, товарищ гвардии капитан, командира взвода разведки раза два сюда направляли.

- Так-так! Командир полка не видел ее своими глазами. А скажи, на передовую, в окопы ты его водил?

- Нет! Ни я, никто другой его не водил.

Немцы обстреливали проходящую мимо тропу довольно точно и часто. Залпы нескольких батарей чередовались и не утихали ни днем, ни ночью. Славяне привыкли к обстрелам и не обращали на них особого внимания. Где бегом, где трусцой они преодолевали двухкилометровую снежную равнину. Прямое попадание могло быть. Но где убережешься от него? (Оно может и в тылу тебя накрыть). Снаряд и в окоп может залететь. Я вспомнил сорок первый. Тогда немцы были сильны. Они не стреляли так нервно и остервенело. Почему, собственно, немцы сейчас ведут такой бешеный и беспорядочный обстрел? Нет никаких признаков, что мы предпримем атаку или перейдем в наступление. Где-то у них слабовато? Чего-то боятся нынче рыжие фрицы? Посмотрел я еще раз на кибитку (на эту снежную нору). Пол у нее находится на уровне земли. Никакого заглубления (ни на штык лопаты, ни на вершок ниже снежной корки). Ударит рядом один, другой снаряд и осколки проткнут ее навылет через обе забитые соломой стенки. Но что интересно, ни одной царапины или дырки снаружи (на стенках) этой душегубки я не обнаружил. Командир полка по этой тропе ни разу не ходил. (за время пребывания в полку он ни разу не был на передовой в стрелковых ротах). Прибыл на фронт и не знает, что делается на передовой. Какой дурак пойдет добровольно (на смерть) под огонь? Сидит под землей в блиндаже в четыре наката. Иногда звонит на НП – проверяет несение службы. Дежурный телефонист, не высовываясь наружу, докладывает ему, что противник находится на своих позициях и ведет по нашему расположению, переднему краю методичные обстрелы. Почему командир полка не вызвал саперов и не оборудовал полноценный НП? Не думаю, что от постоянного грохота (и обстрелов) он разума лишился (боится нос высунут из блиндажа). Возможно, он занят важными делами и готовит нанести по немцам внезапный и сокрушительный удар, когда в стрелковых ротах полка останется практически по пятнадцать человек на километр фронта. Здесь, на полпути от передовой он держит заслон из трех солдат (чтобы незамеченными не просочились немцы). Он боится, что немцы могут ночью (захватить) подойти к его блиндажу.

А меня он зачем послал сюда? Решил проверить, как я буду слушаться его? Не побоюсь ли я ночью сидеть в этой дыре из соломы и снега? Наверное, всю ночь буду выглядывать и дрожать от мысли, что может убить. Нам, разведчикам, привыкшим ко всему, даже во сне не мешают разрывы. Я могу завалиться и храпеть до утра, ели почувствую, что снаряды ложатся в двадцати метрах отсюда. Я на опыте, на собственной шкуре уверен, что прямое случайное попадание исключено. Я наметанным глазом сразу вижу, когда наступает опасность, а когда можно завалиться спать. Новичку, тому, конечно, кажется, что кругом всё горит, грохочет и небо темнеет. Наша передовая, как я видел по карте, проходит по краю обрыва. Там впереди, где кончается снежное поле, тянется узкая полоса больших елей и сосен. Между ними и нами – солдаты стрелки. Ниже, за обрывом в открытом поле – окопы и блиндажи немецкой пехоты. Чуть дальше – деревня Бондари. От нее остались два покосившихся разрушенных сарая и что-то вроде бани. Левее, вдоль обрыва, там, где кончаются позиции нашей пехоты, в лесу находится небольшая высота и шоссе. Там, на продолговатой высоте в лесу и за лесом – немецкие позиции. Наши стрелковые роты сидят лицом к обрыву, а слева у них на фланге позиции немцев. Немцы могут в любой момент нас обойти. Я осмотрелся вокруг и спросил связного: «Покажи-ка мне на местности, где находятся наши, а где за кустами немцы?» Он …. показывает …. Отпускаю связного и залезаю вовнутрь НП. Внутри снежной хибары сидят двое телефонистов. Горит коптилка. Помещение небольшое. Один телефонист лежит на полу, другой сидит в углу с привязанной к голове телефонной трубкой.

- Располагайтесь, товарищ капитан – говорит мне сидящий в углу с трубкой на шее. Скоро разведчик придет. Побежал получать еду. Он дежурит здесь третьи сутки. А мы вот по очереди у телефона сидим. Я на четвереньках проползаю дальше к стене и сажусь на подстилку из хвои.

Стены внутри обледенелые, потолок низкий. Сидишь на полу и … его задеваешь. Каморка маленькая. Надышали внутри, и со стужи здесь кажется тепло. Вскоре возле каморки захрустел снег под ногами и кто-то, отдернув лоскут занавески, молча полез вовнутрь, опираясь на автомат.

- Вот, товарищ капитан, пришел дежурный разведчик. Солдат с автоматом, не оборачиваясь, ногой задернул за собой висевшую материю, поставил в угол свой автомат, подул на пальцы и потер ладонями. Он посмотрел на меня и молча уселся.

- А разве у вас снаружи не ставят часового? – спросил я.

- А на кой он нужен? – ответил солдат, доставая кисет с махоркой.

- Нам и так слышно, если кто сюда подойдет. Снег скрипит под ногами. Ныне мороз, за версту слыхать, кто подойдет – мы сразу замечаем. Ладно, думаю я про себя. Хрен с вами. Не буду я вас в порядок приводить, пусть будет всё как есть. Прикинусь, что я мало понимаю. Заем мне открываться, кто я есть? Так они разговорчивее будут.

- А ты что ж, из полковых разведчиков будешь?

- Кто? Я-то? Ну да, а разве не видать? Вот, смотри капитан, перед тобой живой и настоящий разведчик. Тебе это что-нибудь говорит? А ты, наверное, штабист? Из новеньких на фронте, только что прибыл? Ты понимаешь, кто такой разведчик? Вон у телефонистов спроси! Пока я здесь, ты здесь лежи и ничего не бойся. Обстрела тоже не боись. Он бьет по тропе, а сюда не долетает. В нашей тесной лачуге мигает свет. У потолка небольшая дощечка, на ней корит обычная фронтовая бензиновая коптилка. Второй телефонист поднимается с пола, и все трое закуривают. В землянке не продохнешь. А им дым и смрад нипочем. Я молчу. Нужно терпеть. Ведь я решил помалкивать насчет себя и поэтому пока среди них я чужой. Я притягиваю ноги и опускаю голову на хвойную подстилку. Здесь по полу идет свежая струя из-под материи, висящей в проходе.

- Вот и отлично! – говорит разведчик.

- Я смотрю, вы отлично устроились. Скажи, капитан, ты из штабных или в стрелковые роты?

- Я из этих, которые пишут бумажки.

- Я сразу усек, что вы – ПНШ, учетом личного состава полка будете заниматься. Похоронные выписывать, наградные составлять.

- Скажите, а на передовой раньше не приходилось бывать?

- Ты про себя расскажи, видишь, человек с дороги. Отдохнуть надо. Первый день в полку, а ты допрос учинил – вмешался в разговор телефонист, сидящий в углу с телефонной трубкой на голове.

- Чего говорить! У нас, у разведчиков жизнь особая и совсем не простая. И солдат стал рассказывать, что во взводе, что говорит старшина, о чем толкуют ребята и какой из себя Рязанцев.

- А за языками приходилось ходить? – спрашиваю я.

- Нет, не ходим. Какие там языки! Самого хоть хватай за шкуру и тащи. В охране штаба полка стоим. Из снега по суткам не вылезаем. Передохнуть не дают. Старшина сегодня при раздаче жрачки во взводе сказывал. Говорит, старый начальник разведки из госпиталя вернулся. Тоже капитан, четыре звездочки, как у вас. Он, наверное, сейчас с майором за Новый год наливают. А вы вот сидите с солдатами в этой дыре. Капитан на фронте воюет давно. Говорят, на передке безвылазно с сорок первого года. Одни говорили, что злой и требовательный, другие толкуют, что справедливый и заботливый. Разве нашему брату солдату угодишь? Говорят, своих солдат в обиду не даст. Ребята говорят, всё – хана, отсидели в снегу, конец охране. Как отправили его в госпиталь, так разведку в охрану и запихнули. Целый месяц сидим. … вокруг … торчим, как бездомные собаки. Обогреться, помыться и выспаться негде. А до этого, говорят, у разведчиков была приличная жизнь. Я посмотрел на него. У разведчика был потертый, замусоленный вид. Лицо молодое, но от грязи, от ветра и от душевного истощения сморщенное как у старухи.

- А ты сам давно в разведке? – спросил я.

- Целый месяц. Дружки мои, с которыми я вместе пришел в пехоту – кто убит, а кто с ранением в госпиталь отправлен.

- А я вот добровольцем пошел в разведчики, а попал в полковые охранники, вот и остался жив. Разве знаешь, куда повернет судьба и фортуна?

- А сам-то откуда?

- Я из Сибири, капитан, из Кемерово. Есть такое место в Сибири. А вы, капитан, при штабе полка будете служить? Встретимся когда вот так, вроде как знакомые.

- Не знаю, куда пошлют. Вот до утра доживем. Командир полка решит, где мое место будет.

- А что, немец по полю всегда так бьет?

- День и ночь молотит, спасу никакого нет. А что ему не бить! У него снарядов, считай, по паре сотен в день на каждое орудие. На него вся Европа работает. Что-то вы не курите, товарищ гвардии капитан? В полку, видать, с махоркой туго. Стесняетесь у солдат спросить на закрутку? Берите, не стесняйтесь! – и солдат протянул мне кисет. Я зачерпнул щепоть махорки, завернул в обрывок газеты и прикурил. Достав пачку «Беломора», я угостил их папиросами. Разговор обрывается как-то сам собой. Я достаю из планшета листок писчей бумаги, беру карандаш и начинаю писать письмо (в Москву). «Здравствуй дорогая Августа, я благополучно добрался до своей части…». Обычай – это, наверное, привычка людей? Как будто по дороге в глубоком тылу ходить опасно, а здесь, на фронте, вблизи передовой я снова в безопасности, как у Христа за пазухой. Часам к двум ночи все угомонились, устроились в тесноте и завалились спать. Один дежурный телефонист остался сидеть в углу на корточках. Ему нет места лечь и вытянуть ноги. Он сидит, клюет головой, склонив ее на колени. Он сидит в углу с закрытыми глазами, а мы трое лежим рядком на боку. Утром, повернувшись на спину, я на миг открываю глаза. Разведчика уже нет. В лачуге сидят два новых связиста. Они поздоровались со мной, когда я встал.

- А где мои ночные знакомые? – спросил я.

- Они, товарищ капитан, в расположение взвода ушли.

Я сижу на подстилке из хвои, достаю из кармана московские папиросы, угощаю связистов и закуриваю сам.

Так уж принято у нас на фронте. Сижу и прикидываю …… Пойду к начальнику штаба …… Разговаривает с командиром полка …… Вылезаю из снежной лачуги и иду по тропе в тыл, к штабному блиндажу. Начальник штаба звонит на КП командира полка и после недолгого (?) молчания вспоминает обо мне.

- Поговори с ним сам! - …. я, глядя на майора. Только не понял идею командира полка. На кой чёрт он послал меня на КП и почему он не настоял на этом. Он думал, вероятно, что я буду всю ночь не спать и ждать звонка, пока он меня вызовет. (Но вышла осечка).

2-го января 44 года

Мне нужно две недели, сказал я майору, чтобы привести в должный вид своих солдат. Три дня на баню, неделю на учебу и пару дней на тренировку. Их нужно натаскать, ввести в режим, без этого их нельзя пускать на ночную работу. От несения охранной службы освободить. Майор согласился. Я покинул штаб и ушел к разведчикам. Дорога от штаба полка до взвода разведки короткая. Метров триста в сторону, и я спускаюсь в овраг. По твердой, утоптанной ногами дорожке приятно идти. Стежка проложена глубоко в снегу. Свежий снег чуть припорошил следы и скрипит под ногами. Берега у оврага крутые, высокие, метра два, а где и больше. В склонах оврага под замерзшим слоем земли прорыты лазейки. Это и есть расположение взвода разведки. Норы отрыты прямо в земле. От ветра и вьюги они прикрыты кусками материи. Если хочешь заползти в такую нору, нужно перед ней встать на колени, опереться руками в землю, принять горизонтальное положение и, двигаясь вперед головой, не промахнуться мимо норы. (У связистов на НП тесное логово, но в нем хоть можно спокойно сидеть). А тут чтобы выбраться наружу, нужно ложиться. Залезешь в нору, ляжешь на бок и упираешься локтем в потолок, а под боком у тебя получается подстилка из хвои.

Перед глазами печурка, выкопанная в земле. Туда кладут дровишки и топят по черному. Потолок из промерзшего слоя земли, как бетонное перекрытие хорошего ДОТа. Разве мог немецкий солдат даже представить себе (на миг) что-нибудь подобное и такое? Разве мог бы он хоть один день продержаться в такой норе? Немцу сруб подавай, нары, набитые свежей соломой, железную печь с регулятором поддува и пол из толстых струганных досок, паек наших полковников и генералов. И если это сруб будет опущен глубоко в землю и накрыт сверху в четыре наката толстых бревен, то немец будет чувствовать себя как в хорошем ДОТе. А что говорить о сырой дыре в промерзлой земле? Если немца сунуть туда головой вперед, чтобы он заполз туда на брюхе, то потом к утру можешь за ноги вынимать его труп.

⇐ Предыдущая28293031323334353637Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: