 |
Глава четвертая, самая драматичная
|
|
|
|
«КТО ВАМ РАЗРЕШИЛ?..» Отряды вернулись из десантов. После обеда вдруг раздался тревожный сигнал горна. Через полминуты отряды выстроились на линейке. Все переглядываются. Что случилось? Почему тревога? Дежурный член ревкома делает молча шаг вперед.
— Несмотря на предупреждение, опять остались грязные миски. Кто не вымыл посуду?.. (Все молчат.) Очень хорошо. Значит, посуду за собой не вымыли ревкомовцы. Ревком, на мытье грязной посуды с линейки шагом марш!
Ревком уходит. Олег Иванович гордо шагает впереди. А из отрядов вслед несутся крики:
— Безобразие! Кто им разрешил уйти с линейки? Отряды требуют слова.
«Урал». Если каждый отряд будет уходить с линейки без разрешения дежурного командира коммуны, тогда зачем вообще собираться по тревоге?
«Байкал». Мы просим разрешить отряду вымыть посуду вместо ревкома.
Дежурный командир коммуны. Не разрешаю.
«Балтика». Предлагаем объявить ревкому выговор за самовольный уход с линейки.
«Алтай». Грязная посуда вообще не причина для того, чтобы горнить тревогу.
Большинством голосов проходит предложение «Балтики». Через 10 минут ревком, покончив с посудой, сдает рапорт дежурному командиру коммуны. ДКК объявляет ревкому выговор общего сбора. Выговор ревкомовцы принимают с достоинством, хотя для них это полнейшая неожиданность. Взрослые рассчитывали на другое — ну, по крайней мере, на то, что детям станет стыдно и они дружно бросятся мыть посуду.
А утро следующего дня совет коммуны начал с того, что присудил «черепаху» ревкому, который в полном составе проспал зарядку. На разведку — выбрать место для игры «Борьба за пакеты» — совет послал не Олега Ивановича, как предложил накануне ревком, а отряды «Днепр» и «Кавказ».
|
|
|
САМОУПРАВЛЕНИЕ. Что за жизнь у нас в коммуне? И месяца не бывает спокойного. Всегда что-то случается, возникают какие-то новые трудности, новые идеи, и коммуна бурлит, спорит, ссорится, страсти разгораются, пока не будет найден выход или пока не возникнет еще более сложная задача. Отчего это? Может, потому, что мы сами все время меняемся, растем, становимся другими? То, что вчера казалось замечательным, сегодня обнаруживает новые стороны и кажется не таким уже привлекательным, а то и вовсе никудышным.
Если бы нас спросили, какая у нас коммуна, как она живет, — на этот вопрос нельзя было бы ответить, не прибавив слова «сегодня». Сегодня наша коммуна живет так-то. А вчера она была совсем другой и завтра опять будет другой!
Мы учились думать, учились считать дела коммуны собственными, учились руководить и подчиняться — все это довольно сложные науки. Самоуправление нельзя «дать», нельзя «взять», нельзя «ввести». Его приходится годами вырабатывать и отрабатывать. Само-управление. Но что скрывается за словом «сами». Кто это «сами»? Совет коммуны? Старшие коммунары? Вся коммуна? Кто реально должен вести коммуну, чье слово решающее?
Идеал — чтобы весомым было слово каждого. Чтобы мальчишка, впервые попавший на сбор коммуны, тоже чувствовал себя значимым человеком, к голосу которого прислушиваются с таким же уважением, как к голосу коммунара с пятилетним стажем. В коммуне должна быть дисциплина — иначе она ничего не сможет сделать, и в то же время эта дисциплина не может быть суровой, жестокой, беспрекословной. Мы мечтали о какой-то гибкой, свободной дисциплине. Пусть каждый чувствует себя вольно, а в коммуне — порядок. Возможно ли такое сочетание?
Возможно, если дисциплина не самоцель, если каждый из взрослых, каждый из сменных командиров готов поступиться даже своим авторитетом во имя более значительного — во имя коммуны.
|
|
|
В большинстве случаев наши взрослые были на высоте. Их авторитет держался на том, что они — самые опытные среди нас, самые умные, самые большие выдумщики, самые преданные коммуне люди, больше и лучше других работают. И все-таки не всегда обходилось без трений.
ПЕРВЫЕ ВОЛНЕНИЯ. Краткая хроника двух дней:
26 марта, после обеда — изгнание оркестра Павлика Колка
26 марта, вечер — голосование
Ночь на 27 марта — тревога
27 марта, утром — отказ от вымпелов
27 марта, после завтрака — «алтайский» ультиматум
На весеннем сборе решили провести коммунарский бал…
Идея коммунарского бала всем понравилась, а Павел Колк, наш главный горнист, вызвался привести оркестр. Народ в оркестре был довольно взрослый — 18–20-летние парни, набившие руку на разных платных вечерах. Павлу стоило немалого труда уговорить их прийти в коммуну, где играть надо было бесплатно. К тому же двое оркестрантов неожиданно заболели, и Павлик чуть ли не в последний день ездил куда-то за город искать замену.
Держались парни довольно-таки развязно. Один даже повязал под «бабочку» пионерский галстук. Но играли не очень плохо, нормально. И вдруг ревком в разгар бала вызывает оркестр наверх, в рекреацию интерната, где проходил сбор, и тут же объявляет «языковую тревогу». Это значит — говорить по-русски запрещается, только на немецком, английском или французском, кто какой учит.
Мы стояли внизу и ждали. В рекреации за закрытой дверью что-то происходило. Наконец, дверь открылась, оркестранты спустились с лестницы и прошли через весь зал к выходу. Последним, ни на кого не глядя, шел Павел. Кто-то спросил у него, в чем дело. Он ответил: «Выгнали» — и ушел из коммуны. Навсегда.
На «огоньке» Сашка Прутт встал и спросил у Олега Ивановича:
— Какое вы имели право выгнать оркестр без решения совета коммуны? Без дежурного командира?
За Сашкой встал весь «Алтай». Ира Леонова, член ревкома, с жаром начала объяснять, что игра оркестра была проявлением самых низких музыкальных вкусов, недопустимых вообще и в коммуне в особенности. Но ее почти не слушали. Тогда поднялся Олег Иванович:
— Вы можете не доверять мнению музыканта-профессионала, это ваше право. Но Ирина Михайловна говорила сейчас от имени ревкома. Я ставлю вопрос на голосование. Кто за то, чтобы считать решение ревкома правильным?
|
|
|
Ребята поднимали руки нехотя. Кто-то сказал: «Ну, раз халтура…» — и дело пошло быстрее. Наш «Алтай» остался в меньшинстве.
Ночью в интернате, кажется, не спал ни один человек. В спальнях шумели. Кто-то плакал. По коридорам двигались тени. Из глубины рекреаций доносились возбужденные голоса. Отбой игнорировали почти в открытую.
Но эпицентром оставался «Алтай», хотя Сашки Прутта в отряде не было — сразу после «огонька» он уехал во Дворец пионеров на вечерние соревнования ультракоротковолновиков. Вернувшись с совета, Таня Теплиц рассказала, что утром «Алтаю» будут вручать переходящие вымпелы «За смекалку» и «За чистоту».
— Надо отказаться! Сейчас же!
— Нет, лучше подождем до завтра. Отказаться надо при всех.
На том и порешили. Утром дежурный командир коммуны зачитал решение совета:
— По итогам второго и третьего дня сбора присудить вымпелы: «За заботу о коммуне», — отрядам «Днепр» и «Сибирь», «За смекалку» — «Алтаю», «Сибири», «Волге», «За чистоту» — «Алтаю».
И «Алтай» ответил:
Только слабый ищет славы,
Только слабый ждет награды.
Обойдутся коммунары
Без почета, без награды.
— «Алтай» отказывается от вымпелов! — гордо крикнул наш дежурный командир.
— «Сибирь» единогласно присоединяется к «Алтаю»! — услышали мы голос командира «Сибири».
После завтрака «алтайских» зачинщиков пригласили в ревком. Все было обставлено очень торжественно. За столом сидели Олег Иванович, Фаина Яковлевна и Лариса Павловна. Мы сели напротив. Олег Иванович откашлялся и сказал:
— Ребята, это была проверка. Вы ее выдержали. А теперь, если у вас есть какие-то предложения, подумайте, посовещайтесь, и давайте вместе всё обсудим.
Мы удалились на совещание. Говорить с ревкомовской тройкой поручили Сашке Прутту. Он был краток.
— «Алтай» требует: не ущемлять прав совета коммуны! Комплектование отрядов передать в руки коммунаров. И никаких закулисных назначений сверху на посты вожатых отрядов!
|
|
|
Сашку выслушали молча. Когда он кончил, Олег Иванович спросил:
— Это что же, ультиматум?
— Да…
Несколько минут за ревкомовским столом тихо перешептывались. Потом Олег Иванович встал и сказал:
— Ну что ж, мы принимаем ваш ультиматум.
И снова повторил:
— Вы с честью выдержали проверку.
Конечно, ни в какую «проверку» ребята не поверили, но версию приняли спокойно, потому что ревком огласил свой ответ на наш ультиматум.
Решение ревкома коммуны (от 28 марта, утро):
1. Требования коммунаров считать справедливыми. В этом выразился рост наших ребят (ядра коммуны).
2. Нужно сделать новый шаг вперед по пути расширения ребячьих прав в организации жизни коммуны.
3. Учитывая требования ребят — членов совета коммуны, признать изгнание оркестра без решения совета коммуны ошибочным;
впредь ревкому отказаться от «административных» функций;
в совет коммуны входить только дежурным членам ревкома;
вожатых и помощников вожатых коммунарских отрядов выбирать на сборе коммунаров, а затем представлять на общем сборе.
РАЗРЫВ. Но это были лишь первые признаки надвигавшейся бури. А скоро случилось невероятное.
Мы долго спорили: рассказывать об этом или нет? Большинство считали: нет, это невозможно. Это наша, личная драма. А потом решили: все-таки расскажем. Надо быть честными. Взялись рассказывать — так уж всё до конца. А то выйдет, что мы хотим показать себя лучше, чем мы есть.
Итак, об Олеге Ивановиче. Кто всех яростнее отстаивал самоуправление в коммуне? Олег Иванович. Кто первый предложил принять дерзкий «ультиматум» «Алтая»? Олег Иванович. И еще похвалил нас: «Молодцы, умеете отстаивать свои права!»
Но вот мы постепенно начинаем замечать: все хорошо в коммуне, пока все делается в согласии с Олегом Ивановичем. Самое смелое предложение пройдет, если Олег Иванович сразу согласится с ним. А если он против? Тогда в коммуне наступают трудные дни. Олег Иванович мрачнеет. Уходит из лагеря (если дело происходит на сборе), исчезает на часы. Все ходят подавленные, настроение плохое у всех. Он такой, Олег Иванович: если ему весело — всем вокруг весело. Если он мрачен — у всех все из рук валится… Бывают же такие люди! Мы и любили его и не любили. Уж очень тягостно все это было.
Некоторые из нас говорят, что мы его не понимаем. Мол, человек отдал коммуне много лет своей жизни; он сросся с нею, и его надо принимать со всеми его достоинствами, со всеми его недостатками.
И все же никто не имеет права распускаться ни на минуту! Что получится, если каждый из коммунаров, чуть что не так, начнет дуться, сердиться, говорить, что его не ценят? Нет, коммуна научила нас не обижаться на коммуну. Если тебя ругают, то ругают за конкретную ошибку или недостаток в характере. Но никто не собирается рвать с тобой, никто не отворачивается от тебя — уважение к тебе остается прежним. Олег Иванович нас этому научил! И мы привыкли, что требования к любому из старших друзей и к самому новенькому из ребят одинаковы.
|
|
|
…Однажды Олег Иванович пришел на заседание ревкома с новым планом. План был ошеломительный. Коммуна закрывается! Весь район, вся пионерская организация района должна жить так, как живет коммуна, и, следовательно, существование особых коммунарских отрядов теряет смысл.
Внешне это было очень красиво: от небольшой коммуны — к коммунарскому району! А получится ли это на практике?
Коммуна открыта для всех. Не было случая, чтобы кто-нибудь захотел вступить в нее, а его бы не приняли, сказали бы: «Ты недостаточно хорош». Мы рады каждому, работа найдется для всех; а если работаешь хорошо, получишь звание коммунара.
В чем-то Олег Иванович прав: в коммуне много находок, хочется, чтобы побольше ребят жили так же интересно. Мы должны лучше работать в школах. Но надо ли для этого закрывать коммуну? И другое возражение: если коммуна станет обязательной для всех ребят, живущих во Фрунзенском районе, — правильно ли это будет? Какое мы имеем право решать за ребят, как они должны жить?
Ревком план Олега Ивановича не принял. Он показался утопическим и опасным.
— Но ведь вся наша работа — педагогический эксперимент, — настаивал Олег Иванович, — а я руководитель эксперимента. Мы должны попробовать работать по-новому! Получится — хорошо, не получится — постараемся понять, в чем дело.
Это поразило всех. Мы не думали, что мы — «подопытные»; мы не хотели быть «участниками эксперимента», мы просто жили и воевали как могли.
Олег Иванович стал горячиться.
— Нам казалось, у нас другие отношения, — сказали в ревкоме. — Мы — друзья, товарищи по работе, и среди нас нет никаких руководителей…
Лариса Павловна поддержала Олега Ивановича:
— Неужели вы думаете, что мы имеем моральное право обсуждать Олега Ивановича? Кто мы по сравнению с ним? Ведь всё, что есть хорошего в коммуне, — всё это он придумал, открыл, нашел!
Да, это была правда. Всё он. Тем не менее…
— Или вы подчинитесь, или я уйду, — сказал наконец Олег Иванович.
Гром среди ясного неба! Такого в коммуне никогда не было. Но вспомнили все: никогда и не было, чтобы предложение Олега Ивановича не принималось на «ура»…
Все смотрели на Фаину Яковлевну. Только она одна из трех основателей коммуны была на нашей стороне. Но что она сможет сделать? Все три года работы Ф. Я. ничего не решала без Олега Ивановича… Олег Иванович предложил:
— Хорошо, если так, давайте соберем старших ребят-коммунаров. Я уверен, они согласятся со мной!
Возможно, кому-нибудь это покажется недопустимым: «Как же так? Переносить споры взрослых в детский коллектив, обращаться к ребятам!» Но коммуна никогда не делилась на «взрослых» и «ребят», она живет единым целым. Коммунары собрались. Олег Иванович обратился к нам:
— Мы должны четко определить наши отношения. Я веду педагогический эксперимент. Коммуну надо перестроить так…
И Олег Иванович развернул перед нами аккуратные схемы-планы на больших листах. Вверху каждого листа было написано: «Научный руководитель…» — и стояла фамилия Олега Ивановича. Вот эта строчка, этот пустяк и определили исход дела. «Научный руководитель»! Опять то же самое. Выходит, все было игрой, «научной работой», экспериментом, который по воле исследователей можно куда угодно повернуть, а в случае чего и закрыть, тщательно подведя итог? Нет! Нет и нет! Все было реальностью, правдой и останется правдой!
— Мы так не можем, — сказали ребята.
— Значит, погибнет дело, — мрачно проговорил Олег Иванович, встал и ушел.
Вместе с ним ушла Лариса Павловна. Наступила страшная тишина. Как будет коммуна без Олега Ивановича? Это немыслимо. Но как будет коммуна с Олегом Ивановичем после того, что произошло? Тоже немыслимо.
Фаина Яковлевна тихо сказала:
— Ребята, я тоже должна уйти. Я не могу заменить их. У меня нет ни опыта, ни подготовки, ни способностей таких…
— Фаина Яковлевна, не бойтесь, мы поможем, — сказал Володя Лосенков.
Лосенков говорит меньше всех, позже всех и только то, что думают все ребята. Кажется, Лось ни разу в жизни не сказал лишнего слова. Но в этот день даже такая поддержка мало значила. Коммуне угрожала бесславная гибель.
Не однажды собирались мы. Говорили, спорили. Кажется, за эти дни все стали старше. Горе делает людей мудрее. У нас было горе. Всё казалось: завтра придет Олег Иванович, жизнерадостный, как обычно, и скажет, что это была «проверка» или что-нибудь в этом роде, и всё останется по-прежнему. Мы опять охотно поверили бы в «проверку».
Но Олег Иванович стоял на своем. И, как всегда бывает в таких случаях, мы будто второй раз смотрели один и тот же фильм. Только теперь, когда было известно, чем фильм кончается, мы обращали внимание на детали, пропущенные при первом просмотре.
Всё хорошее в коммуне — от него, от Олега Ивановича. Но никто, кроме него, ничего не решал… Как он скажет, так и будет. Раньше мы этого не замечали — просто потому, что всегда и во всем были согласны с ним.
Хорошо ли это — зависеть от настроения одного человека, пусть даже и такого необыкновенного, как Олег Иванович? Нет, мы до последних дней ничего плохого не могли сказать о нем. Всё это было для нас так же неожиданно, как и для читателей этой книги. Но страшные догадки приходили на ум. А может быть, в то время, пока мы были готовы за ним в огонь и воду, он … играл? Играл в искренность, играл в демократию, играл вдохновенно, страстно, но — играл? Мы жили, а он — играл. Или это не правда? Но он же сам научил нас доверять взрослым, доверять друзьям до конца, во всем! И мы теперь не представляем себе жизни без такого доверия. Мы не сможем смотреть ему в глаза. Олег Иванович и Лариса Павловна должны уйти из коммуны. Друзья коммуны уговаривали нас:
— Что вы делаете? Опомнитесь, вы еще мальчишки и девчонки, вы ничего не знаете о жизни! Какое вам дело до того, что он за человек? Но ведь голова, понимаете? Голова! Кем вы его замените?
Общий сбор выслушал все уговоры молча. Олег Иванович и Лариса Павловна из коммуны ушли.
* * *
С тех пор прошло 6 лет. И только теперь мы понимаем, что, быть может, это поражение Олега Ивановича и было самой важной, самой полной его победой.
Олег Иванович все время учил нас быть принципиальными во всем и перед всеми. Свободолюбие без принципиальности — пустой звук. Но отстаивание принципов — дело необходимое. Если бы мы подчинились Олегу Ивановичу, мы тем самым предали бы его.
Сколько всевозможных отрядов, кружков и команд распадается, как только уходит их руководитель-энтузиаст! А коммуна выжила и сохранила положения, на которых она была основана Олегом Ивановичем. Эти положения оказались сильнее всех — даже сильнее самого Олега Ивановича. А что может лучше говорить в их пользу?
|
|
|
