Пролог дорога из желтого кирпича 5 глава

На счастье, Дилламонд нашел извозчика-человека, приказал ему ехать в Крейг-холл и даже уплатил вперед, за что Галинда не могла не поблагодарить его хотя бы жалкой улыбкой. «Мы еще увидимся», — учтиво, хотя и с прохладцей в голосе, произнес Дилламонд, и экипаж тронулся. Галинда измученно откинулась на мягкое сиденье. Ей уже начинало не хватать опекунши.

Крейг-холл был всего в двадцати минутах езды от Вокзальной площади. За каменной стеной высилось здание с большими сводчатыми окнами, над которыми сплелись в причудливые узоры бесчисленные многолистники. Ценительница архитектуры Галинда стала с увлечением рассматривать университетские строения, пытаясь разглядеть детали, скрытые зеленью, но тут ее пригласили внутрь.

В вестибюле первокурсниц приветствовала директриса Крейг-холла, знатная гилликинская дама с рыбьим лицом и вычурной бижутерией. Вместо невзрачного делового костюма на ней было платье сочного цвета красной смородины. На груди, словно ноты со страницы партитуры, колыхались многочисленные бусы.

— Добро пожаловать в Крейг-холл, — пробасила она, тряхнула серьгами и до боли сжала руку Галинды. — Меня зовут мадам Кашмери, я директор этого колледжа. Проходите в комнату отдыха, там подают чай. Потом мы соберемся в главном зале, и я распределю вас по комнатам.

Комната отдыха была полна молоденьких девушек в зеленых и синих платьях с длинными черными платками, спадавшими с плеч. Галинда заняла выгодную позицию у окна, где солнце золотило ее льняные волосы («Не волосы — прелесть, мечта любой девушки!» — думала она), и едва притронулась к чаю. В соседней комнате шумели опекунши: болтали и смеялись, как давние подруги из одной деревни. Старые клуши!

Галинда не слишком подробно читала письмо из университета. Она и не предполагала, что придется с кем-то делить свою комнату и что их будут «распределять». А может, родители устроили так, чтобы ей досталась отдельная комната? И где будет жить мисс Клютч. По собравшимся здесь куколкам видно, что у некоторых семьи будут даже побогаче Ардуэнского рода. Все эти жемчуга и бриллианты — фу! Галинда убеждала себя, что очень кстати надела простенькое серебряное ожерелье. Какая пошлость — путешествовать в драгоценностях, решила она и тут же придумала подходящий афоризм. «Разодетый путник стремится не видеть, а быть увиденным, — тихонько промурлыкала она себе под нос, проверяя слова на слух, — но только истинный путешественник знает, что мир вокруг него и есть наилучшее украшение». Неплохо. Надо будет блеснуть этим высказыванием при первой же возможности — в подтверждение своего опыта и независимых взглядов.

Вошла мадам Кашмери, пересчитала студенток по головам, схватила чашку чая и погнала всех в Главный зал. Только там Галинда поняла, какую непоправимую ошибку совершила, отпустив мисс Клютч к врачу. Оказывается, опекунши не просто чесали языком за чаем, а подбирали пары своим госпожам. Считалось, что опытные дамы гораздо быстрее разберутся в этом деле, чем сами студентки. И конечно, без мисс Клютч никто и слова не замолвил за Галинду.

По мере того как после скучного приветствия девушки стали объединяться в пары и уходить с опекуншами искать свои комнаты, Галинда все больше бледнела от злости и стыда. Мисс Клютч, эта старая дура, наверняка поселила бы ее с кем-нибудь на одну-две ступени выше по социальной лестнице — чтоб не стыдиться ни за себя, ни за соседку. А теперь лучших первокурсниц уже объединили: бриллиантик к бриллиантику, изумрудик к изумрудику — так по крайней мере казалось со стороны. Зал пустел, и Галинда лихорадочно соображала, что ей делать. Встать и объяснить свое положение? В конце концов, она принадлежала к Ардуэнскому роду, пусть даже и по материнской линии. Но девушка не смела. Она сидела на самом краешке кресла, надеясь, что вот-вот назовут ее имя, и готова была расплакаться от собственного бессилия. Она единственная осталась в центре зала — другие робкие и никому не нужные девушки жались по краям. Одна окруженная пустыми золотистыми креслами Галинда была как забытый чемодан на вокзале.

— А вы, насколько я понимаю, прибыли без опекунш? — сказала мадам Кашмери с легким презрением в голосе. — Поскольку у нас не принято оставлять девушек без присмотра, я поселю вас в три общие спальни для первокурсниц, каждая на пятнадцать мест. Это очень хорошие спальни, и могу вас заверить, нет ничего зазорного в том, чтобы там жить.

Она, разумеется, врала. Причем неубедительно.

— Прошу прошения, мадам Кашмери, — не выдержала Галинда, — но здесь какая-то ошибка. Я Галинда Ардуэнская, моя опекунша поранилась в пути ржавым гвоздем и задержалась на пару дней. Я… понимаете, не из тех, кого можно поселить в общую спальню.

— Какая жалость! — посочувствовала мадам Кашмери. — Но я уверена, ваша опекунша с удовольствием приглядит за одной из спален. Скажем, за Розовой. Четвертый этаж, правое крыло…

— Ах нет, нет, — отважно перебила ее Галинда. — Я не могу спать в общей спальне, Розовой или любой другой. Вы меня не поняли.

— Я все прекрасно поняла, мисс Галинда, — сказала мадам Кашмери, и в ее выпуклых рыбьих глазках сверкнул недобрый огонек. — Несчастный случай, опоздание — а селить надо сейчас. Поскольку ваша опекунша отсутствует, решать буду я. И пожалуйста, не отвлекайте меня больше. Время идет, а мне нужно назвать других студенток, которые поселятся в Розовой спальне вместе с вами.

— Прошу, мадам, позвольте переговорить с вами наедине, — в отчаянии воскликнула Галинда. — Я ведь не за себя волнуюсь, самой мне совершенно безразлично, где спать, но моя опекунша… Я бы не советовала вам назначать ее смотрительницей за общей спальней. По причинам, которые не стоит обсуждать прилюдно.

Галинда говорила первое, что лезло в голову, но ложь получилась убедительней, чем у мадам Кашмери. Директриса была заинтригована.

— Вы поражаете меня своей дерзостью, мисс Галинда, — с легким укором произнесла она.

— Что вы, — откликнулась Галинда с озорной улыбкой, — я вас еще не поразила.

Хвала Лурлине, директриса рассмеялась.

— Нет, какова смелость! Хорошо, можете прийти ко мне сегодня вечером и рассказать о тайнах вашей опекунши. Ну а пока я, так и быть, пойду навстречу и поселю вас в двухместную спальню. Только я все же попрошу вашу опекуншу присмотреть за второй студенткой. Если, конечно, не возражаете.

— О, с этим-то она справится.

— Что ж, — мадам Кашмери пробежала глазами список имен. — В соседки мисс Галинды Ардуэнской я приглашаю… Ну, скажем, мисс Эльфабу Тропп из Нестовой пустоши.

Никто не шелохнулся.

Мадам Кашмери поправила браслеты на руке, прижала пальцы к горлу, откашлялась и повторила уже громче:

— Эльфаба Тропп!

В конце зала поднялась девушка, по-нищенски одетая в красное лоскутное платье и громоздкие стариковские башмаки. Когда она выступила из тени, Галинда подумала было, что свет играет с ней злую шутку, отражает на коже девушки мох и плющ с соседнего здания. Но вот она, подняв свой саквояж, шагнула вперед, и кажущееся стало очевидным. Заостренное лицо девушки, по бокам которого спадали длинные, непривычно черные волосы, было зеленым, как у мертвеца.

— Правнучка герцога Троппа, уроженка Манчурии, долго прожила в Квадлинии, — читала мадам Кашмери. — Как это интересно, мисс Эльфаба! С нетерпением ждем ваших рассказов — где бывали, что видали. Мисс Галинда, мисс Эльфаба, вот вам ключи. Комната двадцать два на втором этаже.

Директриса широко улыбнулась подошедшей к ней Галинде.

— Мир так широк. Чего только в нем не повидаешь, — назидательно сказала она.

Галинда вздрогнула от знакомых слов, присела в реверансе и поспешила прочь из зала. Понурая соседка шла следом.

На следующий день, с перебинтованной ногой, в Крейг-холл приехала мисс Клютч. Эльфаба уже распаковала свои немногочисленные вещи, и теперь ее худенькие бесформенные платья ютились в самом углу шкафа, оттесненные пышными нарядами Галинды.

— Я и за тобой пригляжу, дорогая, мне не трудно, — широко улыбнулась Эльфабе мисс Клютч прежде, чем Галинда успела отвести опекуншу в сторону и потребовать, чтобы та отказалась.

— Платят тебе, правда, только за меня, — напомнила ей Галинда, но мисс Клютч не поняла намека.

— Пустяки, я и так могу. От меня не убудет, — рассеянно отвечала она.

— Послушай, — обратилась к ней Галинда, когда Эльфаба вышла. — Ты что, совсем ослепла? Не видишь, что она манчунья и вдобавок зеленая?

— Странно, правда? Я думала, манчики низенькие, а она ничего, такая же, как мы. Видно, они бывают разных размеров. А из-за цвета не беспокойся. Знаешь, по-моему, знакомство с ней пойдет тебе на пользу. Ты делаешь вид, что много повидала, а на самом-то деле совсем мало знаешь. Мне кажется, тебе повезло с соседкой.

— Не твое дело говорить мне, много я знаю или нет!

— Истинная правда, моя милая. Но не я заварила эту кашу, не я свела тебя с этой девушкой. Я просто пытаюсь помочь.

Пришлось Галинде прикусить язык. Вчерашний разговор с мадам Кашмери тоже ничего не дал. Галинда пришла к ней вечером, как и было уговорено, в синем платье с кружевным лифом. Видение цвета закатного багрянца и ночной синевы, как сказала она себе, глянув в зеркало. Директриса пригласила девушку к себе в кабинет, где рядом с камином (в котором, несмотря на теплый вечер, горел огонь) полукругом стояли диван и несколько кожаных кресел, разлила по чашкам мятный чай, предложила конфеты, кивнула Галинде на кресло, а сама осталась стоять у камина.

Вначале они молча наслаждались чаем со сладостями в лучших традициях высшего света. Здесь Галинда в лишний раз убедилась, что директриса не только своим лицом, но и одеждой напоминала рыбу. Ее просторное кремовое платье с широким воротником большим воздушным пузырем спускалось до колен, где суживалось, а потом опять расходилось, словно хвоетовой плавник. Казалось, будто перед тобой стоит карп, причем не разумный говорящий Карп, а тупая бессловесная рыбина.

— Итак, вы что-то хотели рассказать мне про свою опекуншу, — начала мадам Кашмери. — Разъяснить причины, по которым ей нельзя доверить присмотр за Розовой спальней. Я вся внимание.

Галинда целый день готовилась к этому вопросу.

— Видите ли, мадам, я не хотела говорить это при всех. Когда прошлым летом мы ездили отдыхать на Пертские холмы, мисс Клютч очень сильно упала: она потянулась за горным чабрецом и скатилась с края обрыва. Несколько недель бедняжка лежала без чувств, а когда пришла в себя, то оказалось, что она ничего не помнит о случившемся. Если вы станете ее расспрашивать, то она даже не поймет, о чем речь. Потеря памяти, амнезия, как говорят врачи.

— Да, неприятно, — согласилась мадам Кашмери. — Но я все равно не понимаю, почему ваша опекунша непригодна для предложенной работы.

— Понимаете, после случившегося у нее помутился разум, и теперь она путается, что живое, а что нет. Мисс Клютч может разговаривать… да хотя бы со стулом, а потом пересказывает, что он ей наболтал. Его мечты и тревоги…

— …радости и горести, — подхватила мадам Кашмери. — Как необычно! Переживания мебели. Никогда еще такого не слышала.

— Смех смехом, а другая сторона болезни гораздо опаснее. Мисс Клютч иногда забывает, что люди, звери и даже, — Галинда понизила голос до благоговейного шепота, — Звери живые.

— Так-так.

— За себя я не беспокоюсь: мисс Клютч нянчила меня с детства, и я хорошо ее знаю. Привыкла уже к ее странностям. Но каково другим? Помню, как-то мисс Клютч разбирала шкаф и придавила им дворового мальчика. Ребенок выл от боли, а она тем временем раскладывала ночные сорочки и беседовала с матушкиным бальным платьем.

— До чего удивительное заболевание, — поразилась мадам Кашмери. — И как, должно быть, утомительно для вас.

— Мне-то ничего, я даже люблю сумасшедшую старушку. Но теперь-то вы понимаете, почему мисс Клютч нельзя допускать в спальню с еще четырнадцатью девушками?

— Как же ваша соседка? Она в безопасности?

— Я ее себе не просила, — сказала Галинда, с вызовом посмотрев в выпуклые немигающие глаза директрисы. — Бедная девушка, похоже, привыкла к тяготам жизни. Либо она приспособится, либо попросит, чтобы ее отселили. Если, конечно, вы не решите сразу перевести Эльфабу в другую спальню. Для ее же блага.

— Если мисс Эльфабу не устроит то, как мы к ней относимся, боюсь, ей придется покинуть Крейг-холл. Вам не кажется?

Это «мы» насторожило Галинду: она чувствовала, что мадам Кашмери втягивает ее в какой-то заговор. Ей ужасно не хотелось впутываться в здешние интриги — но она была так молода и так остро помнила недавнее одиночество, испытанное в Главном зале. Она не представляла, чем именно Эльфаба успела не понравиться директрисе, кроме своей внешности, но чем-то не понравилась. Что-то тут было нечисто.

— Вам не кажется? — повторила мадам Кашмери и слегка наклонилась к ней, как застывшая над водой рыба.

— Конечно, мы сделаем все возможное, — уклончиво сказала Галинда, чувствуя, что это ее поймали на хитрую приманку.

Из темного угла кабинета вышел низкий механический слуга с полчеловека ростом из блестящей бронзы и с прикрепленной к груди номерной пластинкой. «Патентованный механический человек производства компании «Кузнетц, Лудильчик и K°» — было написано на ней изящными буквами. Слуга собрал со стола пустые чашки и с тихим жужжанием удалился. Галинде оставалось только гадать, давно ли он там стоял и много ли успел услышать. Она никогда не любила механических существ.

 

По выражению Галинды, Эльфаба страдала книжной лихорадкой в тяжелой форме. Она не то чтобы сворачивалась (для этого девушка была слишком костлява и угловата), а складывалась в кресле и утыкалась смешно изогнутым носом в ветхие страницы книг. При этом она постоянно теребила волосы, накручивая их на свои тонкие паучьи пальцы, — эти непривычно черные волосы, которые одновременно завораживали и пугали, как мех златозверя. Черный шелк. Кофе, вытянутый в нити. Ночной дождь. Обычно не склонная к метафорам Галинда восхищалась волосами соседки, тем более что в остальному той и смотреть было не на что.

Они почти не разговаривали. Галинда искала себе подруг среди девушек подостойнее и побогаче, которые куда больше годились ей в компаньонки. Решив, что к следующему семестру или, на худой конец, к следующей осени она обязательно поменяется с кем-нибудь комнатами, Галинда оставляла Эльфабу и убегала сплетничать с новыми подругами: Милой, Фэнни и Шень-Шень. Прелесть, а не подруги — одна богаче другой.

Сперва Галинда даже не упоминала о своей соседке, а та, хвала Лурлине, не лезла к ней и не позорила на людях. Первым делом подружки перемыли Эльфабе косточки за ее нищенский гардероб. На кожу никто поначалу будто и не обратил внимания.

— Говорят, будто директриса упоминала, что мисс Эльфаба приходится родственницей герцогу Троппу из Нестовой пустоши, — рассказывала за обедом Фэнни, тоже манчунья, но низенькая, не чета Троппам. — Их род очень хорошо известен во всей Манчурии. Герцог прославился тем, что собрал народное ополчение и разворотил дорогу, которую строил регент Пасториус. Это было еще до Славной революции; мы тогда только родились. Могу вас заверить, ни у самого герцога, ни у его жены, ни даже у внучки Мелены никаких странностей не было.

Под «странностями» Фэнни, конечно, подразумевала зеленую кожу.

— Надо же, как низко они опустились, — покачала головой Мила. — Эльфаба одета как уличная попрошайка. Вы когда-нибудь видели такие пошлые платья? Ее опекуншу нужно гнать взашей.

— По-моему, у нее нет опекунши, — заметила Шень-Шень. Галинда, знавшая наверняка, промолчала.

— Говорят, она жила среди квадлинов, — продолжала Мила. — Может, ее родителей сослали за какое-то преступление?

— Или они спекулировали рубинами, — вставила Шень-Шень.

— Тогда где деньги? — возразила Мила. — У нашей Эльфабы и двух монет не найдется, чтобы позвенеть.

— Может, это какой-то религиозный обет? Сознательная бедность? — предположила Фэнни, и подружки прыснули от смеха.

В столовую вошла Эльфаба, и смех перешел в хохот. Эльфаба даже не оглянулась, зато другие студентки кидали на четверку любопытствующие взгляды, завидуя беззаботному веселью.

 

К учебе Галинда привыкала с трудом. Ей-то казалось, что прием в университет был признанием ее гениальности, что она осчастливит храм науки своей красотой и периодическими остроумными высказываниями. Видимо, нехотя признавалась себе впоследствии Галинда, она собиралась быть живой статуей, предметом искусства, объектом поклонения. Вот, мол, богиня ума и очарования, молитесь на нее, восхищайтесь. Разве не прелесть?

Галинда не задумывалась тогда, что в жизни еще есть чему учиться. Образование, в представлении новоприбывших девушек, не имело ничего общего с мадам Кашмери или болтливыми Зверями на трибунах и кафедрах. Вместо рассуждений, изречений и поучений студенткам хотелось развлекаться. Им был нужен сам Шиз и бурлящая в нем жизнь.

Университетский городок полыхал осенними красками. Под крышами домов развевались разноцветные флажки, символизируя студенческое братство. Опекунши организовывали для студенток экскурсии по городу (к которым, по счастью, никогда не присоединялась Эльфаба). Во время экскурсий непременно заходили в кафе, за что девушки скоро начали называть себя «гулятельно-питательным обществом».

Галинда жадно изучала архитектуру Шиза. То здесь, то там, все больше в переулках и университетских двориках, еще попадались старые дома, покосившиеся и, точно немощные старухи, поддерживаемые с обеих сторон молодыми крепкими родственниками. Архитектурные эпохи сменяли друг друга с головокружительной быстротой: суровое Средневековье соседствовало здесь с причудливым Просвещением, пышным Возрождением, умеренным Классицизмом, помпезным Абсолютизмом и угловатым современным Индустриальным Модерном или, как называли его в газетах, «высококоробочным стилем», который насаждал Волшебник Изумрудного города.

Кроме величественных зданий, смотреть здесь было практически не на что. Только однажды, в день, который студентки Крейг-холла не скоро забудут, мальчишки-старшекурсники из Колледжа трех королев, что на другой стороне канала, напились на спор пива, позвали Белого Медведя со скрипкой и пустились на берегу в дикий пляс, раздевшись до подштанников и повязавшись университетскими шарфами. Они разошлись до того, что приволокли откуда-то старую, потрескавшуюся статую Лурлины, взгромоздили ее на трехногую табуретку и с языческим рвением стали выплясывать вокруг, а богиня со снисходительной улыбкой взирала сверху на пьяный разгул. Девушки и опекунши ахали в притворном ужасе, а сами завороженно смотрели на эту вакханалию, пока не набежали перепуганные старосты и не разогнали весельчаков. Непристойные пляски — это одно, но прилюдное поклонение Лурлине, пусть даже в шутку, граничило с инакомыслием, которое нынешний правитель не терпел.

 

Как-то воскресным вечером, когда опекунши ушли на встречу староверов, Галинда повздорила из-за каких-то пустяков с Фэнни и Шень-Шень и, сославшись на головную боль, удалилась к себе. Эльфаба, завернувшись в коричневое одеяло, по своему обыкновению сидела на кровати и читала. Ее волосы спадали почти до самой книги, скрывая лицо. Прямо как платки у дикарок из народа винков на западе страны: Галинда видела их рисунки в учебнике антропологии.

— А ты неплохо устроилась, — впервые за три месяца обратилась Галинда к своей соседке.

— Наверное, — не отрываясь от книги, согласилась та.

— Яне очень помешаю, если посижу здесь у камина?

— Если прямо там, то будешь загораживать мне свет.

— Ах, извини, — сказала Галинда и отодвинулась. — Конечно, как можно читать, когда загораживают свет?

Эльфаба уже вернулась к книге и ничего не ответила.

— И о чем ты постоянно читаешь в этой книге? — не выдержала Галинда.

Эльфаба ответила не сразу. Она возвращалась к окружающему миру медленно, словно выныривала из глубокого пруда.

— Я читаю разные книги. В этой — речи отцов унионистекой церкви.

— Господи, да кто в здравом уме захочет такое читать?

— Не знаю. Я даже не знаю, хочу ли я их читать. Просто читаю — и все.

— Но зачем? Зачем, ваша невменяемость? Чего ради? Эльфаба подняла глаза на Галинду и улыбнулась.

— «Ваша невменяемость», значит? А что, мне нравится.

Галинда, ожидавшая совсем другого, беспомощно улыбнулась в ответ. За окном хлынул дождь. Порыв ветра сорвал щеколду и распахнул окно. Галинда бросилась его закрывать, а Эльфаба спрыгнула с кровати и отбежала в дальний угол комнаты, подальше от капель дождя.

— Дай-ка мой ремень от сумки, — попросила Галинда. — Я пока привяжу раму, а завтра попросим починить. Он на полке в шкафу. Да-да, за шляпными коробками.

Стоило Эльфабе достать ремень, как коробки высыпались из шкафа, и три яркие шляпы покатились по полу. Пока Галинда возилась с окном, Эльфаба убирала шляпы назад.

— Подожди, не убирай эту, — воскликнула Галинда. — Примерь.

— Ой, лучше не надо. — Эльфаба потянулась за коробкой.

— Да нет же, примерь, я прошу. Ну, смеха ради. Я еще не видела тебя ни в чем красивом.

— Я не ношу дорогих вещей.

— Брось, глупости! Надень хоть ненадолго. Тебя никто не увидит.

Эльфаба нерешительно обернулась и внимательно посмотрела на Галинду, которая все еще стояла на стуле у окна. Ее зеленое лицо над белой, не украшенной даже кружевами сорочкой почти светилось, прямые роскошные волосы спадали туда, где обозначилась бы грудь, не будь рубашка такой мешковатой. Что-то диковинное было в Эльфабе, звериное или Звериное. Она ждала, как ребенок в предвкушении первых сладких снов, которых ему всегда желали, но которых он никогда не видел, ждала недоверчиво, прислушиваясь к себе.

— Ах, да надень же ты ее наконец! — не выдержала Галинда. Эльфаба уступила ее напору. Шляпка, о которой шел спор, была прелестным творением лучших модисток с Пертских холмов с оранжевой ленточкой и желтой вуалью, которую можно было опускать на разную длину. Она принадлежала к тем подчеркнуто женственным вещицам, которые мальчишки напяливают на себя, когда изображают девчонок. На другой голове она смотрелась бы нелепо, и Галинда готовилась уже прикусить губу, чтобы не захохотать, но на Эльфабе — ах! — на ее зеленой точно стебель голове шляпка расцвела редкостным цветком.

— Ничего себе! — воскликнула Галинда. — Даты красавица!

— Грешно обманывать. У нас есть зеркало?

— Конечно. В ванной на этаже.

— Только не там… Еще увидят.

— Ну, тогда встань так, чтобы не загораживать огонь от камина, и посмотрись в оконное стекло.

Обе девушки стали всматриваться в отражение, за которым бушевал дождь. Вдруг из тьмы возник разлапистый кленовый лист, похожий на тупоконечную звезду, и прилип к отражению Эльфабы — туда, где сердце.

— Удивительно, — призналась Галинда. — В тебе, оказывается, есть странная, необычная красота. Я и не подозревала.

— Сюрприз, — отозвалась Эльфаба и спохватилась, залилась стыдливым румянцем. — В смысле, для меня сюрприз. А так — какая это красота?

— Действительно, разве я в ней что-нибудь понимаю? — с притворной скромностью сказала Галинда, и девушки расхохотались.

Отсмеявшись, Эльфаба сорвала с себя шляпу, убрала ее в шкаф и опять взялась за книгу.

— Так что читает наша красавица? — не отставала от нее Галинда. — Я серьезно, зачем тебе эти проповеди?

— Мой отец — священник, — объяснила Эльфаба. — Вот я и решила разобраться.

— А почему бы не спросить у него самого?

Эльфаба не ответила. Ее лицо приобрело застывшее, хищное выражение, как у совы, завидевшей мышь.

— Ну и о чем они пишут? Что-нибудь интересное? — не отступала Галинда. Делать все равно было решительно нечего, а спать не хотелось.

— Сейчас я читаю о добре и зле. Существуют ли они на самом деле.

— Фу, скукотища! Второе точно существует и зовется скукой, а священники — злейшие враги человечества.

— Ты серьезно?

Галинда редко задумывалась, всерьез она говорит или нет. Для нее главным был сам процесс.

— Прости, я не хотела обидеть твоего отца. Откуда мне знать: может, он самый живой и веселый священник на свете?

— Нет, я о другом. Ты действительно полагаешь, что зло существует?

— Я об этом не думала.

— Хорошо. Вот я тебя спрашиваю: как по-твоему, зло существует?

— Понятия не имею. Скажи сама — существует?

— Я еще не разобралась. — Взгляд Эльфабы потух, затуманился — или это волосы упали ей на глаза?

— Так почему не спросишь у отца? Он ведь должен знать, это его работа.

— Папа многому меня научил, — медленно, задумчиво сказала Эльфаба. — У него прекрасное образование. Он научил меня читать, писать, думать и многому другому, но — недостаточно. Мне кажется, священник, как и учитель, хорош тогда, когда его вопросы заставляют думать. У него не обязательно должны быть ответы на любой вопрос. Вовсе нет.

— Скажи это зануде-проповеднику из наших краев. У того на все найдется ответ. И наказание тоже.

— Но может быть, в твоих словах действительно что-то есть. Зло и скука. Зло и бездействие. Зло и безразличие. Зло и холодная кровь.

— Ты будто стихи слагаешь. С чего такой интерес к злу?

— Просто все ранние проповедники только про него и говорят. Вот я и думаю над их словами. Иногда они пишут, что нельзя есть Зверей, — и об этом я тоже думаю. Я вообще люблю думать над тем, что читаю. Ты разве нет?

— Я не так много читаю, поэтому и думаю не так много. Зато, — Галинда озорно улыбнулась, — одеваюсь с размахом.

Эльфаба промолчала, что немало удивило Галинду, всегда умевшую оборачивать разговор в похвалу себе.

— Так что эти древние кровопийцы думали про зло? — спросила она с досады.

— Сложно сказать. Они долго пытались найти для него место. То отравленный ручей в горах, то ядовитый туман, то холодная кровь, передаваемая от родителя ребенку. В чем-то эти проповедники похожи на первых путешественников по стране Оз, вот только их карты указывают на местоположение чего-то незримого и постоянно противоречат друг другу.

— И где же находится зло?

— Они так и не определили, верно? Иначе зачем было писать новые трактаты и спорить друг с другом? Кто-то говорил, например, что первичным злом была пустота, оставшаяся после исчезновения королевы фей Лурлины. Мол, когда пропадет божество, на его место приходит зло, которое со временем множится. Поэтому всякое зло в этом мире — признак отсутствия божества.

— Как все сложно.

— Ранние унионистские проповедники были во многом еще лурлинистами. Они рассуждали про некие невидимые средоточия зла, как бы остатки той скорби, которую испытал покинутый Лурлиной мир. Словно дуновение холодного ветра в теплую ночь. Эдакое лихое облачко. Добрейший человек мог случайно через него пройти, а потом убить своего соседа. Но тогда спрашивается: разве ты виноват, что попал в это облачко? Ни один собор унионистов так и не пришел к единому выводу, а сейчас большинство вообще не верит в Лурлину.

— Но в зло-то верят, — зевнув, сказала Галинда. — Странно все-таки: божества уже нет, а связанные с ним представления остались.

— Ага, задумалась! — торжествующе вскричала Эльфаба — так, что соседка даже подпрыгнула в постели.

— Мне это совершенно не интересно, и вообще я уже сплю, — проворчала Галинда, но Эльфаба только ехидно улыбнулась.

* * *

Утром вошла мисс Клютч, стала рассказывать, как провела прошлый вечер. Выступала бесстыдная молодая колдунья в одном лишь розовом белье с перьями и бусинами. Она пела, позволяла красным как рак студентам опускать монеты между ее грудей и показывала фокусы. Например, превращала воду в апельсиновый сок, капусту — в морковку, а кровь зарезанного поросенка — в шампанское, которое всем дали попробовать. Потом откуда-то выбежал уродливый бородатый толстяк и под общий хохот стал гоняться за колдуньей, пытаясь ее поцеловать. Под конец хором пели хулиганские песни («Все то, что запрещается монаршими законами, у нас распространяется дешевыми притонами»). Опекунши были в восторге.

— Право же, — Галинда сморщила носик, — эта ваша плотская вера такая… плебейская.

— Что это — окно сломано? — удивилась мисс Клютч. — Неужели мальчишки к вам лазили?

— Они что, ненормальные? В такую-то грозу?

— В какую грозу? Ничего не понимаю. Была ведь совершенно спокойная ночь.

— Вот уж вас развлекали! — воскликнула Галинда. — Пропустить вчерашнюю грозу!

И они пошли завтракать, оставив Эльфабу спать (или притворяться, что спит). По пути Галинда размышляла о капризах природы. Возможно ли, чтобы гроза обрушилась на одну часть города и полностью миновала другую? Как все-таки много она еще не знает о мире!

 

— Она только и говорила, что про зло, — рассказывала Галинда своим подружкам за завтраком. — Слова так и хлестали из нее, так и хлестали. А когда она напялила мою шляпу — ой, девочки, я чуть не умерла. Будто чья-то бабка вылезла из могилы. Безвкусица во всем. Я выдержала только потому, что вам хотела рассказать. Иначе лопнула бы от смеха на том же месте. До чего нелепо!

— Бедная, и как ты только выносишь эту насекомоподобную соседку? — посочувствовала Фэнни и с чувством пожала руку Галинде. — Это же надо быть такой терпеливой.

В день, когда выпал первый снег, мадам Кашмери устроила вечер стихов. Приглашены были студенты из Колледжа трех королев и Колледжа Озмы. Галинда извлекла из шкафа вишневое атласное платье, подходящего цвета шаль, туфельки и фамильный веер, украшенный изображениями папоротников и фениксов. Она пораньше пришла в библиотечный зал, чтобы сесть в кожаное кресло, которое лучше всего оттеняло ее наряд. Затем Галинда подвинулась к книжным полкам, где на нее мягко падал свет от свечей. Чуть позже в зал шушукающей гурьбой протиснулись девушки, потом стали появляться приглашенные юноши. Их было немного, и все какие-то ущербные; одни запуганно оглядывались, другие глупо хихикали. Последними вошли преподаватели, среди которых были и профессора из мужских колледжей. Девушки, отчаявшиеся было от вида прыщавых юнцов, приободрились.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: