Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Уильям Джемс и поток сознания




1. В факторно-аналитическом исследовании Мартиндейл и Мар-тиндейл (Martindale & Martindale, 1988) подтвердили данные Баче-ляра (Bachelard, 1942) и Юнга (1944) о полезности классических темпераментов, основанных на различном преобладании земли, воздуха, огня и воды, в качестве основополагающей или самой полной типологии для современных терминов, описывающих межличностные отношения и эстетический опыт.

2. Как утверждает Д'Арси Томпсон (Thompson, 1961), было бы серьезной ошибкой считать золотое сечение просто «кривой жизни» по контрасту с предположительно неорганическими симмет-риями. Скорее, симметрии характерны для структур — органических или неорганических — части которых образуются относительно одновременно. По оценке Томпсона, это должно относиться к очертаниям листьев, равно как к наплывающим «взрывам» зрительных поверхностей в объемлющем строе Гибсона, не говоря уже о более явно симметричных аспектах формы тела у живых организмов. Соотношения золотого сечения и спирали, рассматриваемые в наиболее общем виде, появляются везде, где изменение бывает более постепенным и предшествующие фазы продолжают оказывать влияние на последующие. Это может относиться не только к росту растений и тому, что Томпсон называет «замороженными» или «мертвыми» остатками роста, проявляющимися в спиралях рогов животных и морских раковин, но и к любому асимметричному динамическому процессу, достаточно медленному для того, чтобы на него влияла его первоначальная организация. По-видимому, сюда можно отнести многие спиральные галактики. Лефевр (1990) доказывает, что когнитивная «рефлексия» представляет собой не просто метафору, а вытекает из процессов, которые физически «оборачиваются» на свои истоки. Возможно, что золотое сечение будет порождаться любым асимметричным стохастическим рядом, который поддерживает срединный курс между рассеянием вовне и коллапсом внутрь.


472

Природа сознания

Глава 7: Синестезия

1. Аристотель («О Душе»), вероятно, был бы вполне доволен Бернштейном. Мы увидим (глава 9), что хотя Аристотель согласился бы с Бернштейном в том, что единство чувств передается кровью, его собственное объяснение действительных способностей sensus communis включает в себя функции, которые последующие мыслители считали возникающими на человеческом уровне и, значит, связанными с иерархической интеграцией уже специализированных модальностей.

2. Нечто очень похожее на эту «произвольную, но функционально прививаемую» основу физиогномики в семантическом значении можно видеть в том, как мы наделяем портреты и имена наших любимых авторов значительной частью той значимости, которую мы связываем с их теориями. Мы поступаем так с теоретиками и друзьями, даже хотя знаем «умом», что лицо человека не является подлинным выражением его характера и что мы воспринимаем его лицо «как» его жизнь только потому, что уже так хорошо знаем последнюю. Такая лицевая физиогномика составляет часть ощущаемого смысла, который имеют для нас другие люди, в то же время показывая, что метафора всегда многозначна и допускает альтернативные реорганизации.

3. Виттгеншейн тоже полагал, что «видение как» или физиогномический аспект языка, без которого наше мышление было бы «механическим», всегда влечет за собой осознание новизны и появляется там, где общая организация значения претерпевает изменение: «Для изменения аспекта необходимо удивление. А удивление — это мышление... Состояние изумления относится к мышлению» (Wittgenstein, 1982, pp. 73, 91). Мы могли бы сказать, что полное эмпирическое развитие поздней философии мышления Виттгенштейна появляется только с работами Вернера и Каплана (1963), Арнхейма (1969), Лакоффа (1987), Джонсона (1987) и Мак-нейла (1992). Виттгенштейн, при всем его функционализме и прагматизме, очень внимательно относился к опыту мышления и тратил массу времени на описание его «качественной специфики»,


Примечания

473

непосредственно предвосхищая в нем эти неортодоксальные когнитивные психологии.

4. В то время как я сам склонен рассматривать физиогномии и синестезии как две стороны одних и тех же межмодальных процессов, связанных с общим кинестетическим или «живым» воплощением, Линдауэр (Lindauer, 1991) демонстрирует явный приоритет в использовании строго физиогномических слов (стойкий, мирный) по сравнению с более строго синестетическими словами (твердый, спокойный) при вынужденном выборе описаний как картинок, так и слов. Он высказывает предположение о двухстадийном процессе развития, за счет которого физиогномическое восприятие предшествует строго межмодальному семантическому словоупотреблению. Эш и Нерлов (Asch & Nerlove, 1960) сходным образом предположили, что понимание межличностного аспекта терминов с двойной функцией, вроде слов «твердый» и «горький», постепенно развивается в детстве как часть общей метафорической способности. Продолжающиеся исследования Линдауэром этой проблемы должны иметь огромное значение для выявления стадий развития в том, что я рассматриваю как общий синестетический процесс, лежащий в основе всего символического познания. Однако первоначальное лицевое отражение в младенчестве, из которого, судя по всему, развиваются более способности более конкретного межмодального сопоставления, вообще невозможно концептуализировать без ссылки на способность к динамической межмодальной трансляции. Общее употребление термина «синестезия» имеет то преимущество, что оно указывает на такой общий межмодальный процесс и используется здесь для обозначения широкого семейства близкородственных состояний.

5. Ощущаемое свечение, распространяющееся и излучающее спокойствие, которое может переживаться при медитативной поглощенности, хорошо передается качествами светлоты ясного ночного неба примерно за час до восхода. Когда вы смотрите туда, где должно появиться солнце, то в какой-то момент замечаете слабое свечение в небе, вместе с ощущением, что оно, должно быть, уже было там до того, как вы его заметили. Через него все еще видны звезды, и теперь, когда вы смотрите прямо на «него», внезапно


474

Природа сознания

оказывается невозможно определить, где оно находится. Оно не точно в той же глубине, как голубизна дневного неба, но, несомненно, под прозрачной ночной тьмой и в ней. Продолжая смотреть, вы можете подумать, что в конце концов то, что за мгновенье до этого казалось вам таким определенным, в действительности не отличается от остального неба, или что оно теперь такое неуловимое, что могло быть создано самим смотрением. Так что вы переводите взгляд прямо вверх, в звездную темноту. Но нет, когда вы через несколько мгновений смотрите в прежнем направлении, оно снова там — чрезвычайно тонкое свечение, почти обладающее чем-то вроде определенной пушистой текстуры, но не вполне. И теперь оно явно ярче, чем когда вы его впервые заметили. Однако когда вы опять начинаете присматриваться более пристально, повторяется та же последовательность. В конце концов это, должно быть, была просто иллюзия. На самом деле его не существовало. Поэтому вы опять смотрите на звезды, кажущиеся теперь менее яркими и сияющими, и опять уголком глаза замечаете это свечение — распространяющееся и разливающееся в небе и как небо, текстуру без поверхности, глубину без размерности, но почему-то очень приятную на вид — нежную, позволяющую и возвещающую будущий день. Этот удивительный феномен отражается и в описаниях светлот при медитации с закрытыми глазами, и в экспериментальных интроспективных отчетах о свечении и блеске. Небо перед восходом всегда было нашим лучшим символом всего обещающего, открытого и доброго в человеческой жизни.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...