 |
Владимир Эрке Монолог о войне. Русский немец
|
|
|
|
Общие положения
1.1 Настоящее Положение определяет условия, порядок, организацию и проведение в ГАУ «Центр русской культуры» Республики Тыва конкурса чтецов литературных произведений, посвященного
75-летию Победы в Великой Отечественной войне (далее - Конкурс).
1.2 Организаторами Конкурса являются: Агентство по делам национальностей Республики Тыва, ГАУ «ЦРК» РТ,
1.3 Участники Конкурса – представители Органов внутренних дел, воинских подразделений, участники РВИО, общественные организации
2. Цель Конкурса:
2.1. Привлечение внимания широкой общественности к проблемам формирования патриотизма у различных категорий граждан Российской Федерации.
2.2. Обобщение опыта межведомственного взаимодействия различных организаций по патриотическому и гражданскому воспитанию граждан.
2.3. Распространение идеи духовного единства, дружбы народов, культивирование чувства российского патриотизма.
3. Задачи конкурса:
3.1. Вовлечение в творческое соревнование за звание лучшей организации по гражданско-патриотическому воспитанию населения организации и учреждения, патриотические центры и другие общественные структуры.
3.2. Использование духовно-нравственного ресурса Победы великого советского народа как важный фактор героико-патриотического воспитания молодежи.
3.3.Воспитание чувства гордости за свою страну через искусство художественного чтения.
4. Учредители конкурса:
4.1. Агентство по делам национальностей Республики Тыва
4.2. Республиканское отделение РВИО
4.3 Министерство культуры РТ.
5. Порядок и форма проведения Конкурса:
5.1.Участие в Конкурсе добровольное.
5.2.Конкурс проводится в один тур.
|
|
|
5.3.Участники Конкурса должны наизусть исполнить стихотворение или фрагмент прозаического литературного произведения, посвященные Великой Отечественной Войне по авторам, представителям разных национальностей нашей страны. (Приложение 2.)
5.4. Конкурс проводится по возрастной группе 18+
5.5. Время на выступление – до 5 минут, групповые выступления, когда законченный объем материала большой - до 10 минут. В случае превышения регламента выступления жюри имеет право прервать выступление участника и снизить баллы.
5.6. Обязательные условия выступления: указание названия произведения и автора произведения.
5.7. Последовательность выступления конкурсантов определяется на основании решения организаторов конкурса за день до его проведения.
6. Критерии оценки, программные требования:
6.1 Оценка складывается из суммы оценок членов жюри.
6.2 Критерии оценки исполнительского мастерства.
При оценивании выступлений принимается во внимание следующее:
- сценическая культура – до 5 баллов,
- выразительность чтения – до 5 баллов,
- исполнительское мастерство – до 5 баллов.
- актуальность выбора литературного произведения – до 5 баллов
(Приложение 1)
Жюри Конкурса
7.1. В состав жюри входят:
- представитель Агентства по делам национальностей Республики Тыва, заслуженная артистка Ре6спублики Тыва Сибирцева Елена Ивановна,
- представитель Центра русской культуры Республики Тыва.
7.2. При оценке конкурсантов, жюри придерживается критериев, определённых организаторами Конкурса.
7.3. Жюри определяет победителей Конкурса.
7.4. В своей деятельности жюри Конкурса руководствуется настоящим Положением.
Награждение
8.1 По решению жюри победители Конкурса награждаются дипломами I, II, III степени, а также, возможна награда «Гран-при» конкурса.
9. Заявка на участие и финансовые условия конкурса:
|
|
|
9.1 Для участия в конкурсе необходимо в срок до 1 февраля 2020 (включительно) прислать заявки (Приложение №2) в Оргкомитет конкурса по электронной почте с указанием ФИО участника, номера телефона для связи, автора и названия литературного произведения,
9.2. Расходы по прибытию к месту проведения конкурса и обратно осуществляются за счет самих участников.
Место проведения и время проведения
Республика Тыва, горд Кызыл, ул. Кочетова 135. Государственное Автономное учреждение «Центр русский культуры» Республики Тыва.
Дата проведения – 7 февраля 2020 года.
Регистрация участников с 13.00, начало конкурса - 14.00
Контакты.
1.Телефон для справок: 8 (39422) 2-41-21, 8 (39422) 2-04-93
Оргкомитет: Кочергина Галина Федоровна
Краснопивцева Татьяна Владимировна
Долгополова Наталья Ибрагимовна
Храмова Виола Арьевна
2. Сайт - https://crktuva.ru/
3. Электронная почта – 1995.2007@mail.ru
Приложение 1
Конкурс чтецов литературных произведений
«Один народ - одна победа»
Критерии оценки
· Сценическая культура (внешний вид, манеры, собранность; выход и уход со сцены) – 5 баллов.
· Выразительность чтения (свобода звучания голоса; дикция; интонирование; культура произношения; темпоритмическое разнообразие) – 5 баллов.
· Исполнительское мастерство (жесты и мимика; контакт и общение со зрителем; перспектива переживаемого чувства и степень эмоционального воздействия) – 5 баллов.
· Художественное оформление литературного произведения и его соответствие материалу. – 5 баллов
Приложение 2
ЗАЯВКА – АНКЕТА
на участие в конкурсе чтецов «Один народ- одна победа», посвященного 75-летию со дня Победы
в Великой отечественной войне.
1.Фамилия, имя и отчество участника; число, месяц и год рождения
__________________________________________________________________
__________________________________________________________________
2. Учреждение, Общественная Организация, которое представляет участник _________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________________________________________________________________________
3. Полный адрес и телефон
|
|
|
__________________________________________________________________
__________________________________________________________________
4. Автор. Название произведения.
__________________________________________________________________
__________________________________________________________________
5.Программа, хронометраж:
__________________________________________________________________
__________________________________________________________________
6. Примечание: В сопровождение необходимы (слайд шоу, музыка и т.п.) ________________________________
7.С условиями конкурса ознакомлен ___________________________________
Руководитель участника _______________________«_____»_________2015 г.
/подпись/
Приложение 3
Рекомендуемый материал для прочтения
Грузинская проза
1. Булат Окуджава отрывок из прозы «Будь здоров, школяр»
ВОЙНА
Я познакомился с тобой, война. У меня на ладонях большие ссадины. Ты желаешь отучить меня от всего, к чему я привык? Ты хочешь научить меня подчиняться тебе беспрекословно? Крик командира - беги, исполняй, оглушительно рявкай "Есть!", падай, ползи, засыпай на ходу. Шуршание мины - зарывайся в землю, рой ее носом, руками, ногами, всем телом, не испытывая при этом страха, не задумываясь. Гибнут друзья - рой могилу, сыпь землю, машинально стреляй в небо, три раза... Я многому уже научился. Как будто я не голоден. Как будто мне не холодно. Как будто мне никого не жалко. Только спать, спать, спать...
Я не хочу умирать. Маленький кусочек свинца в сердце, в голову - и все? И мое горячее тело уже не будет горячим?.. Я ведь пригожусь для жизни. Ведь это даже смешно - убивать человека, который ничего не успел совершить. Я даже десятого класса не кончил. Я не о любви говорю. Черт с ней, с любовью. Я согласен не любить. В конце концов, я уже любил. У меня мама есть. Что будет с ней?.. А вы знаете, как сладко, когда мама гладит по голове? Я еще не успел от этого отвыкнуть. Я еще нигде толком не побывал... А когда мы уезжали на фронт, помнишь нашу теплушку? Мы стояли у раскрытых дверей и пели какую то торжественную песню. И у нас были гордо подняты головы. А эшелон стоял на запасных путях. По домам нас не пустили. Я только успел позвонить домой. Наших никого не было. Только старуха соседка Ирина Макаровна. Злая, подлая старуха. Сколько она мне крови попортила! Она спросила меня, где стоит эшелон. 12 - Жалко, - лицемерно сказала она, - не сможет мама повидаться-то с тобой. И я повесил трубку и вернулся к своим. А через час появилась у вагона Ирина Макаровна и сунула мне сверток. А потом, когда мы пели, она стояла в маленькой толпе случайных женщин. Кто она мне? Прощай, Ирина Макаровна. Прости меня, разве я знал? Я никогда не смогу понять это... Может быть, ты и есть то лицо, у которого следует просить защиты? Тогда защити меня. Я не хочу умереть.
|
|
|
Я сам себе судья. Я не Петька Любимов. Петр Лаврентьевич Любимов. Мой сосед по квартире. Когда началась война, он по вечерам выходил на кухню и говорил: - Немцы, паскуды, прут... Надо всем вставать на защиту. Вот у меня рука подживет - пойду добровольцем. - Тебя и так призовут, Петенька, - говорили ему. - Так - не штука. Так всякий пойдет. А когда Родина в опасности, нужно не ждать. Самому идти. - И спрашивает меня: - А ты Родину-то любишь? - Люблю, - говорил я. - Этому меня еще в первом классе научили. А однажды я встретил его в военкомате. Это когда я повестки разносил. Он меня не видел. Разговаривал с капитаном каким-то. - Товарищ капитан, - сказал он, - вот я освобождение принес. - Какое освобождение? - Броня. Как специалист броню получил. Не хотят меня на производстве отпускать... - Ну зайдите вон туда и оформляйте. Броню так броню, - сказал капитан. Броня так броня. Вот так Петька. Какой же он специалист незаменимый, когда он часовщиком в мастерской работал. И пошел Петька оформляться. Прошел мимо меня. Прошел. Остановился. Покраснел. - Видал? - спросил меня. - Вот так-то. Умирать кому охота? Наверно, он и сейчас по брони живет.
Я познакомился с тобой, война.
2.
(Еврейская проза)
Борис Васильев Василий Гроссман. Отрывок из романа «Жизнь и судьба»
«Витя, я уверена, мое письмо дойдёт до тебя. Я хочу чтобы ты знал о моих последних днях, с этой мыслью мне легче уйти из жизни.
Людей, Витя, трудно понять по-настоящему… Седьмого июля немцы ворвались в город. В городском саду радио передавало последние известия. Я шла из поликлиники после приема больных. Я услышала отдалённую стрельбу, пошла к дому и всё удивлялась, как это пропустила сигнал воздушной тревоги. И вдруг я увидела танк, и кто-то крикнул: «Немцы прорвались!» … Словом, это были немцы. Вначале я ужаснулась, поняла, что никогда тебя не увижу, и мне страстно захотелось ещё раз посмотреть на тебя, поцеловать твой лоб, глаза. А я потом подумала — ведь счастье, что ты в безопасности. Под утро я заснула и, когда проснулась, почувствовала страшную тоску. Этим же утром мне напомнили забытое за годы советской власти, что я еврейка. Немцы ехали на грузовике и кричали: «Juden kaputt!» А затем мне напомнили об этом некоторые мои соседи. Соседка моя зашла ко мне и сказала: «Анна Семеновна, попрошу вас к вечеру убрать вещи, я переберусь в Вашу комнату. Вы переберетесь в каморку за кухней». Я отказалась, а когда вернулась, оказалось: дверь в мою комнату взломали, мои вещи свалили в каморке. «Вы вне закона» — сказала она. А затем, Витенька, в поликлинике меня и ещё одного врача-еврея уволили. Я попросила деньги за проработанный месяц, но новый заведующий сказал: «Пусть вам Сталин платит за то, что вы заработали при советской власти, напишите ему в Москву». Санитарка Маруся обняла меня и тихонько запричитала: «Господи, Боже мой, что с вами будет, что с вами всеми будет…»
|
|
|
Многие люди поразили меня. И не только тёмные, озлобленные, безграмотные. Вот старик-педагог, ему 75 лет, он всегда говорил о тебе: «Он наша гордость». А в эти дни проклятые, встретив меня, отвернулся. А потом мне рассказывали, что он на собрании в комендатуре говорил: «Воздух очистился, не пахнет чесноком». Зачем ему это — ведь эти слова его пачкают. И на том же собрании сколько клеветы на евреев было… я увидела, — те, что кричат об избавлении России от евреев, по-лакейски жалки, готовы продать Россию за тридцать немецких сребреников. А тёмные люди из пригорода ходят грабить, захватывают квартиры. А есть душевно вялые люди, они поддакивают всему дурному, лишь бы их не заподозрили в несогласии с властями.
Вскоре объявили о переселении евреев, разрешили взять с собой несколько вещей. На стенах домов висели жёлтенькие объявленьица — «Всем жидам предлагается переселиться в район Старого города не позднее шести часов вечера 15 июля 1941 года. Не переселившимся — расстрел».
Ну вот, Витенька, собралась и я. Взяла я с собой подушку, немного белья, чашечку, которую ты мне когда-то подарил, ложку, нож, две тарелки. Много ли человеку нужно? Странно устроены некоторые люди. Две соседки при мне стали спорить о том, кто возьмёт себе стулья, кто письменный столик, а стала с ними прощаться, обе заплакали. Знаешь, Витенька, один мой пациент, очень угрюмый человек, сказал «в типографии печатается приказ, что евреям запрещено ходить по тротуарам. Они должны носить на груди жёлтую шестиконечную звезду. Они не имеют права пользоваться транспортом, банями, посещать амбулатории, ходить в кино, запрещается покупать масло, яйца, молоко, ягоды, белый хлеб, мясо, все овощи, исключая картошку.)». При обнаружении еврея в русском доме хозяину — расстрел, как за укрытие партизана.
Как печален был мой путь, сыночек, в средневековое гетто. Я шла по городу, в котором проработала всю жизнь. Я видела сотни людей, шедших в это проклятое гетто. Больных вели под руки. Парализованного отца доктора Маргулиса несли на одеяле. Видела много знакомых лиц. Одни слегка кивали мне, прощаясь, другие отворачивались. Мне кажется, в этой толпе равнодушных глаз не было; были любопытные, были безжалостные, но несколько раз я видела заплаканные глаза.
Знаешь, Витенька, что я испытала, попав за проволоку? в этом загоне для скота мне стало легче на душе. Вокруг меня были люди одной судьбы, и в гетто я не должна, как лошадь, ходить по мостовой, и нет взоров злобы, и знакомые люди смотрят мне в глаза и не избегают со мной встречи. В этом загоне все носят печать, поставленную на нас фашистами, и поэтому здесь не так жжёт мою душу эта печать. Здесь я себя почувствовала не бесправным скотом, а несчастным человеком. В эти ужасные дни мое сердце наполнилось материнской нежностью к еврейскому народу. Раньше я не знала этой любви. Она напоминает мне мою любовь к тебе, дорогой сынок.
В соседнем доме живёт девушка из Польши. Она рассказывает, что там убийства идут постоянно, евреев вырезают всех до единого, и евреи сохранились лишь в нескольких гетто — в Варшаве, в Лодзи, Радоме. Для меня стало совершенно ясно, что нас здесь собрали не для того, чтобы сохранить, как зубров в Беловежской пуще, а для убоя. По плану дойдёт и до нас очередь. Но, представь, понимая это, я продолжаю лечить больных и говорю: «Если будете систематически промывать лекарством глаза, то через две-три недели выздоровеете».
Оказывается, нигде нет столько надежд, как в гетто. Знакомую, жену юрисконсульта, избили до потери сознания за покупку утиного яйца для ребенка. Мальчику, сыну провизора, прострелили плечо, когда он пробовал пролезть под проволокой и достать закатившийся мяч. Сегодня немцы угнали восемьдесят молодых мужчин на работы, якобы копать картошку, и некоторые люди радовались — сумеют принести немного картошки для родных. Но я поняла, о какой картошке идет речь. Мы узнали от знакомого крестьянина, проезжавшего мимо ограды гетто, что евреи, посланные копать картошку, роют глубокие рвы в четырех верстах от города, возле аэродрома, по дороге на Романовку. Запомни, Витя, это название, там ты найдёшь братскую могилу, где будет лежать твоя мать.
Говорят, что дети наше будущее, но что скажешь об этих детях? Им не стать музыкантами, сапожниками, закройщиками. И после войны жизнь снова зашумит, а нас не будет. Мы исчезнем, как исчезли ацтеки.
Витенька. Это последний разговор с тобой, ты уж никогда не узнаешь о последних моих часах. Что скажу я тебе, прощаясь? В эти дни, как и всю жизнь, ты был моей радостью. Я закрывала глаза, и мне казалось — ты заслонил меня от надвигающегося ужаса, мой друг. А когда я вспоминала, что происходит вокруг, я радовалась, что ты не возле меня — пусть ужасная судьба минет тебя.
Будь всегда счастлив с теми, кого ты любишь, кто окружает тебя, кто стал для тебя ближе матери. Целую тебя, твои глаза, твой лоб, волосы. Помни, что всегда в дни счастья и в день горя материнская любовь с тобой, её никто не в силах убить.Живи, живи, живи вечно…Мама.
Русская проза)
Борис Васильев отрывок из книги "В списках не значился"
(отрывок)
У входа в подвал стоял невероятно худой, уже не имевший возраста человек. Он был без шапки, длинные седые волосы касались плеч. Кирпичная пыль въелась в перетянутый ремнем ватник, сквозь дыры на брюках виднелись голые, распухшие, покрытые давно засохшей кровью колени. Из разбитых, с отвалившимися головками сапог торчали чудовищно раздутые черные отмороженные пальцы. Он стоял, строго выпрямившись, высоко вскинув голову, и, не отрываясь, смотрел на солнце ослепшими глазами. И из этих немигающих пристальных глаз неудержимо текли слезы.
И все молчали. Молчали солдаты и офицеры, молчал генерал. Молчали бросившие работу женщины вдалеке, и охрана их тоже молчала, и все смотрели сейчас на эту фигуру, строгую и неподвижную, как памятник. Потом генерал что-то негромко сказал.
— Назовите ваше звание и фамилию, — перевел Свицкий.
— Я — русский солдат.
Голос позвучал хрипло и громко, куда громче, чем требовалось: этот человек долго прожил в молчании и уже плохо управлял своим голосом. Свицкий перевел ответ, и генерал снова что-то спросил.
— Господин генерал настоятельно просит вас сообщить свое звание и фамилию…
Голос Свицкого задрожал, сорвался на всхлип, и он заплакал и плакал, уже не переставая, дрожащими руками размазывая слезы по впалым щекам.
Неизвестный вдруг медленно повернул голову, и в генерала уперся его немигающий взгляд. И густая борода чуть дрогнула в странной торжествующей насмешке:
— Что, генерал, теперь вы знаете, сколько шагов в русской версте?
Это были последние его слова. Свицкий переводил еще какие-то генеральские вопросы, но неизвестный молчал, по-прежнему глядя на солнце, которого не видел.
Подъехала санитарная машина, из нее поспешно выскочили врач и два санитара с носилками. Генерал кивнул, врач и санитары бросились к неизвестному. Санитары раскинули носилки, а врач что-то сказал, но неизвестный молча отстранил его и пошел к машине.
Он шел строго и прямо, ничего не видя, но точно ориентируясь по звуку работавшего мотора. И все стояли на своих местах, и он шел один, с трудом переставляя распухшие, обмороженные ноги.
И вдруг немецкий лейтенант звонко и напряженно, как на параде, выкрикнул команду, и солдаты, щелкнув каблуками, четко вскинули оружие «на караул». И немецкий генерал, чуть помедлив, поднес руку к фуражке.
А он, качаясь, медленно шел сквозь строй врагов, отдававших ему сейчас высшие воинские почести. Но он не видел этих почестей, а если бы и видел, ему было бы уже все равно. Он был выше всех мыслимых почестей, выше славы, выше жизни и выше смерти.
Владимир Эрке Монолог о войне. Русский немец
А что ты про войну знаешь? Ты быть может знаешь каково это людей убивать? Для тебя война это что-то новое, героическое. Я так тоже думал. Мы, когда на войну ехали вот точно такими же были как ты сейчас. Молодые, глупые, энтузиазма полные. Думали, что война — это романтика. А все не так оказалось.
Война сопли утирает мгновенно. Рядом бабахает так, что ты всеми потрохами чувствуешь взрыв. Ты уже и так в землю вжался, а тебя все равно сверху жаром накрывает от разрывов. А ты лежишь, не живой не мертвый, пошевелиться боишься. Как будто веришь, что снаряд летит и видит, что ты не шевелишься. Ты голову повернул, рядом с тобой товарищ лежит, с которым ты пуд соли съел, а потом бах… Взрыва то ты не слышишь. Ты вообще ни черта не слышишь. Голова от боли разрывается, взгляд ни на чем сфокусировать не можешь, руки ноги не слушаются. Лежишь и мочишься под себя. Не потому что страшно, а потому что остановиться не можешь.
Руки, лицо в какой-то липкой пакости вонючей. Ты начинаешь лицо протирать, пытаясь разглядеть, что вокруг происходит и тут же понимаешь, что ты весь в крови. Первая мысль – ноги оторвало. Начинаешь себя ощупывать – всё на месте. А кровь все равно есть. А потом смотришь, а это и кровь то не твоя, да и не кровь то вовсе, а кишки с мясом вперемешку. И не твои, а друга твоего, с которым ты на одной улице вырос, с которым ты 17 лет нога в ногу по жизни прошагал,, которого ты любил.
И ты лежишь во всем этом дерьме, грязи, крови, а вокруг снаряды рвутся. А ты лежишь, орёшь, плачешь. И ты только об одном думаешь, что бы тебя по скорее убило к чертям. Потому что страшно, жить не хочется. Сдохнуть хочется. Страшно! Понимаешь? СТРАШНО!
А потом встаешь в полный рост и с матом бросаешься в атаку. Бежишь и ждёшь, когда же твоя пуля прилетит. Об одном Бога молишь, что бы тебя сразу убило. Потому что страшно! Жить страшно. Здесь быть страшно. Больно – тоже страшно.
Но сдохнуть так просто не получается.. Лежишь и плачешь что не сдох. О семье ты не думаешь, о матери не думаешь, ни о ком не думаешь. Все это сказки. Ты думаешь только о себе.
Потом время проходит, а война нет.
И вот ты по отбитому поселку идешь. На площади видишь труп. Малец, лет четырех от роду. Тощий как скелет. Ребра видны, ручки как ниточки. Рядом мать, мертвая. Пуля в затылке. ОНИ (враги) её расстреляли, а пацана бросили умирать голодной смертью, а он до последнего от матери не отходил. Рядом в ручке зажатая чашка. Мать дождевой водой напоить пытался, надеялся, что та оживет.
С голоду умер мальчишка. И тебе Во всю силу кричать хочется. Плачешь, землю руками гребешь, об лицо размазываешь, орешь как полоумный, сдохнуть хочется от всего от этого. А ты сделать ничего не можешь. Но умирать больше не страшно. Ничего не страшно. Внутри ничего нет, только пустота.
Время идет, а война в тебе остается.
Ты в здание разбомблённое заходишь, а там твои хлопцы языка допрашивают. Он что-то лапочет, плачет, просит о чём- то. За штаны цепляется, сапоги целует, «Мама… Мама…» все повторяет (МАМА, она на ведь всех языках МАМА)… А ты его убить должен. Потому что он враг! Подходишь и без смуты в голове пулю ему в лоб пускаешь.
А потом ты просто в туловище превращаешься. Тело есть, а души в нем нет, в этом теле. Война из тебя чудовище делает
Ты людей своих на смерть посылаешь и когда тебе обратно 12 трупов притаскивают ты только об одном жалеешь, что они задания не выполнили. А все потому что тебя война съела изнутри.
Увидел, как ОНИ заживо, дивчин да стариков спалили у тебя на глазах и душа у тебя умерла. Они кричат, молят, вырваться пытаются, а ты сделать ничего не можешь.
Войны хотите?! Кураж, романтику вам подавай? Война — это самый страшный зверь на земле. Страшно это – когда война. Война она если тебя не убьет и не покалечит, то душу из тебя всю выпьет.
Живите! Каждый день живите и радуйтесь. Всему радуйтесь. Утру, солнцу, автобусам, соседке сварливой, чаю радуйтесь, детям радуйтесь. Любите, цените что имеете.
Туркменская проза)
«Отступники» отрывок Шохрат Романов
Солнце уже скатилось с небосклона, слегка зацепившись за вершины далеких гор. Громко прозвучал голос: -От Советского Информбюро…
Люди потянулись к столбу с репродуктором. Все спешили услышать весточку с фронта, куда ушли мужья, отцы и братья, и откуда так редко приходили помятые треугольники…
Диктор перечислял оставленные города, количество подбитых танков, сбитых самолетов, взятые трофеи. То, что не понимали, переводил высокий мужчина с зашитым рукавом гимнастерки, - Бабахан, бригадир трактористов, вернувшийся домой без руки.
Из домика сельсовета показался уполномоченный райкома товарищ Сапаров в новеньком костюме с «отливом». Он выменял его на барахолке в Ашхабаде у эвакуированных. Весь его облик – сытый, самодовольный – никак не подходил для выступления перед полуголодными, усталыми людьми. Поэтому начало его речи о новом налоге сразу вызвало негодующие выкрики:
-Не будем больше кормить начальников! Сколько можно?!
Свинство, конечно, требовать новый налог, когда колхоз выполнил все обязательства перед страной на сто пятьдесят процентов. И это, не считая сдачи драгоценностей, денег, одежды и продуктов в фонд обороны. И трех «красных» обозов, отправленных в город для рабочих оборонных заводов. Но кто виноват, что часть овец, отданных в фонд обороны, попали по в закрытые распределители.
-Обещаю! Все, что будет отправлено на нужды армии! Миллионы наших братьев проливают кровь на фронте, а вы!
-А ты нас не стыди! – закричала из толпы молодая женщина в платке – лучшая доярка совхоза, Биби. – Мы и так отдаем все для фронта. Каждый день сдаем почти пять центнеров молока – а куда? Уж не в столовую ли для начальников? У меня трое детей – они молока не видят… А ваши барышни молоком и маслом обжираются!
-Придержи язык, женщина! – прикрикнул уполномоченный. – Не одни вы служите родине! Если надо и мы жизни отдадим!
Товарищ Сапаров нашел себе тепленькое местечко по рекомендации родственника. В райкоме и паек есть и «бронь» от мобилизации. А чесать языком на собрании, куда полезней для здоровья, чем месить грязь в окопах.
- Наше решение такое, - взмахнул рукой старый учитель Тойли Усманов – татарин, в начале века обосновавшийся в Туркмении и пустивший тут корни - жена туркменка и пятеро детей. – Соберем немного продуктов и отправим, но пусть наши сельчане сопровождают обоз до самого эшелона…
-Это что же, товарищи? – возмутился председатель. – Вы не доверяете Советской власти?
-Аннамеред, - ответил ему учитель. – Если бы ты так плохо не учился, я бы напомнил тебе русскую пословицу – не путай божий дар с яичницей! Кто говорит здесь против Советской власти? Здесь говорят о тех, кто в тылу прячется да жилы народные тянет
Протяжный, скрипучий звук донесся из-за холма.Всё указывало, что по дороге приближается какой-то транспорт.
– Никак автобус идет-сказал старый учитель. … Опять городские едут! Опять будут агитировать: все для фронта, все для победы!
Автобус остановился. Распахнулась дверца и первым показался уполномоченный НКВД – Расул Ибрагимбеков. И, хотя он был парень рассудительный и спокойный, страх мутным облаком окутал толпившихся людей. Все помнили конец лютых 30-х – не один десяток колхозников покинули аул в сопровождении Ибрагимбекова. Назад не вернулся никто.
Расул торопливо подошел и, козырнув, доложил:
-По приказу райкома в колхоз «Красное знамя» доставлены дети из героического блокадного Ленинграда…Выгружать?
Председатель приблизился к колхозникам.
-Товарищи, к нам приехали гости…-
Дверца автобуса распахнулась и полтора десятка – маленьких, обтянутых кожей скелетика, с огромными не по-детски серьезными глазами на бледных исхудалых личиках, навсегда забывших улыбку, возникли перед людьми.
Повисла такая тишина, что было слышно легкое дуновение ветерка.
Ва-хей! – выдохнул кто-то.
И тут как будто прорвало большую человеческую плотину – колхозницы бросились к испуганным детям, плача и причитая, обнимая и целуя всех подряд.
-Да как же вам не стыдно, люди?! – закричала Оразсолтан, пробираясь к сбившимся в кучку детишкам. -Оставьте и мне двух сироток!
-И я возьму себе деточку! – вступила в спор, уже забыв обиду, Огульширин. – Выращу настоящего джигита всем на зависть!
-Так они же – русские, - заметил, насмешливо улыбаясь, старый Курбанназар..
- Наши они! –– Раз родители их погибли, мы их родителями станем… наши они, советские…
-Подрастут – уедут! – махнул рукой Курбанназар. – В Россию обратно подадутся…
-Если сердцем прикипят к новой жизни, - горячо ответил Бабахан, - никуда не денутся… останутся с нами… У нас на фронте никто не делил бойцов по нации…Колхозницы с причитаниями расхватывали детей, целуя, обнимая, прижимая к себе, как собственные кровинущки.
А те …сбились еще плотнее. Их пугало никогда не виданное, жаркое, солнце; и липкая белая пыль, в которой ножки, обутые в зимние ботиночки, утопали по щиколотку; и толпа смуглых от солнца людей, непривычно одетых и говорящих на непонятном языке.И, самое главное – весь этот мир, ничем не напоминающий громадный холодный опустевший город, сотрясаемый залпами и взрывами.
В присутствии уполномоченного НКВД, Сапаров взбодрился.
-Вот этим детям, граждане колхозники, вы отказали сегодня в праве по-человечески жить и питаться. Я хотел сказать… Что колхозники, которые откажутся сдавать дополнительный налог в фонд обороны… не смогут взять себе детей… вредителям и контрреволюционерам, мы не можем доверить будущее нашего народа…
Даже не возмущение, а просто взгляды народные: полные гнева и ненависти подтолкнули Сапарова к машине. Машина сорвалась с места и умчалась, вздымая тучи пыли.
Люди грели воду и готовили немудренную пищу для детишек, обильно приправленную маслом и изрядно подслащенную. Даже кладовщик расщедрился и выдал для блокадных ребят весь «сладкий фонд» - три килограмма сахара-рафинада…
Киргизская проза)
Чинги́з Айтма́тов "Материнское поле"
В ту весну большая старая яблоня так густо зацвела, словно заново набралась сил и помолодела. А когда сады цветут, воздух чист, все дали открываются. Сидела я так, любовалась всем вокруг, а тем временем почтальон наш старик Темирчал пожаловал. Здравствуй, мол, Толгонай, как поживаешь? А сам, против обыкновения, что-то очень заторопился, что-то очень ему не по себе было, кашлял надсадно и жаловался на кашель; на прошлой неделе, говорит, простыл, замучился совсем; а потом, как бы между прочим, говорит:
— Кажется, тебе письмо есть какое-то. — И достает его из сумки.
Я даже обиделась на такое равнодушие:
— Да что же ты сразу не сказал? От кого?
— Да вроде от Маселбека, — пробормотал он.
От радости я сначала не обратила внимания на то, что письмо это было не такое, как всегда, треугольником, а в твердом белом конверте с печатными буквами. Тут пришел на костылях фронтовик Бектурсун, сосед наш. Он иногда приходил к нам посидеть, поговорить. Бектурсун поздоровался, взял конверт. От Маселбека, говорит.
— А что у тебя руки дрожат? Да ты не стой на костылях, садись, прочти мне, — попросила я.
Он с трудом сел на кошму: нога у него не подгибалась. Дрожащими пальцами вскрыл конверт и начал читать. Эх, сынок мой, ведь я с первых слов все поняла.
«Понимаешь, мама, — писал он, — пройдет время, и ты поймешь меня, убедишься, что я сделал правильно. Да, ты обязательно скажешь, что сын твой поступил честно. И все-таки, хотя ты и поймешь, где-то в глубине твоего сердца останутся невысказанные мне слова: „Как же ты мог, сынок, так просто уйти из этого светлого мира? Зачем я тебя родила, зачем растила?“ Да, мама, ты мать и вправе спросить с меня, но на твои вопросы ответит потом история. А я сейчас могу лишь сказать, что мы не выпросили себе войну и не мы ее затеяли, это огромная беда всех нас, всех людей. И мы должны проливать свою кровь, отдавать свои жизни, чтобы сокрушить, чтобы уничтожить это чудовище. Если мы этого не сделаем, то не достойны будем имени Человека. Я никогда не жаждал совершать геройства на войне. Я готовил себя к самой скромной профессии — я хотел быть учителем. Я очень хотел им быть. Но вместо мела и указки мне пришлось взять в руки оружие и стать солдатом. Не моя в этом вина. Время мое оказалось такое. Я не успел дать детям ни одного урока.
Через час я иду выполнять задание Родины. Вряд ли я вернусь живым. Я иду туда, чтобы сохранить в наступлении жизнь многим своим товарищам. Я иду ради народа, ради победы, ради всего прекрасного, что есть в человеке.
Это мое последнее письмо, это мои последние слова. Мама! Да, тысячу раз я буду повторять твое материнское имя и все-таки останусь перед тобой в неоплатном долгу. Прости меня, мама, за горе, которое я приношу тебе. Но ты пойми, мама, это не безрассудная жертвенность, нет. Так учила меня жить сама жизнь. И это мой первый и последний урок детям, которых я должен был учить. Я иду по своей воле и убеждению. Я горжусь, что выполняю свой самый высокий долг перед людьми.
Не плачь, мама, пусть никто не плачет. В таких случаях никто не должен плакать.
Прости, мама, и прощай.
Прощайте, горы мои — Ала-Тоо! Как я любил вас! Твой сын — учитель, лейтенант Маселбек Суванкулов.
Фронт, 9 марта 1943 г. 12 часов ночи».
Как во сне я подняла тяжелую голову. Никто не плакал. Маселбек просил, чтобы никто не плакал. Женщины подняли меня под руки. И когда я встала, то ветер набежал на яблоню и посыпались тучей белые лепестки цветов. Они бесшумно падали нам на головы. За белой нашей яблоней, за белыми вершинами далеких гор синело бесконечно чистое и бездонное небо. А во мне, в душе моей, поднимался крик. Мне хотелось кричать на весь белый свет. Но я молчала. Я выполняла последнюю волю моего сына, он просил, чтобы я не плакала. Вот так я лишилась и своего среднего сына. Осталась мне шапка его.
— А мне осталось имя его, Толгонай. Я его родина. Народу остались слова его, Толгонай. Они его земляки.
Письмо Маселбека прислали в сельсовет его однополчане вместе со своим письмом. Они писали, что никогда не забудут своего товарища, будут гордиться его подвигом и что Родина будет всегда чтить его память. Они писали, что Маселбек перед большим наступлением наших войск взорвал вражеский склад боеприпасов, от взрыва этого смело все живое вокруг. Я склоняю голову перед героями и перед сыном своим Маселбеком, славой которого горжусь. Но ничто, никакая слава не может мне возместить его живого. Пусть спросят любую мать, никакая мать не мечтает о такой славе. Матери рождают детей для жизни, для простого, земного счастья…
6.(Литовская поэзия)
Межелайтис, Эдуардас
Эта рыжая пыль под ногами, щебенка
Из костей, - не осколки ль, покрытые ржой?
Это, может быть, резвые ножки ребенка,
Что за белою бабочкой гнался межой.
Иль ручки,- дитя ими тянется к маме,
Обнимая за шею, ласкается к ней...
Или был этот щебень большими руками,
Что с любовью к груди прижимали детей.
Этот пепел, который разносится с ветром,
Был глазами, смеялся и плакал порой,
Был губами, улыбкою, музыкой, светом,
Поцелуями был этот пепел седой.
Был сердцами, тревогою, радостью, мукой,
Был мозгами, сплетеньем извилин живых,
Словно жизнь до конца, словно буква за буквой,
Точно белым по черному писано в них.
Эти волосы - локоны, косы и прядки,
Что навалены мертвой косматой горой,
Кто-нибудь расплетал и взволновано гладил,
И сухими губами касался порой.
Чистый трепет сердец, вдохновенные речи,
Золотые надежды, сияние глаз...
Крематориев страшных горящие печи.
Пепел... Пепел... Лишь пепел остался от вас.
Пролетая над проволокою колючей,
Птица мягко касается краем крыла
Дикой розы, на диво багровой и жгучей,
Что на этой кровавой земле расцвела.
Боль, которой еще мое сердце не знало,
Превратилась в колючий, соленый комок.
И, как пуля, в гортани навеки застряла,
Чтоб дышать я не мог и забыть я не мог.
Я тяжелый невиданный глаз поднимаю
И от неба его не могу отвести,
Всем своим существом к человеку взываю,
Человеческий пепел сжимая в горсти.
Сибирская проза)
|
|
|
