Возвращение переноса в контрперенос

Но если детство проходит, а что-то из первого опыта переноса вновь появляется в анализе, то что означает для аналитического переноса прошлый анализ?

Первое, что приходит в голову вслед за вопросом о судьбах переноса, это попытаться ответить просто, и упрощенный ответ, в конечном счете, мог бы быть таким: «Судьба переноса — это контрперенос».

Жалкий характер подобного предложения почти сразу же подкрепляется воспоминаниями: от недавних сеансов до чтения клинического журнала Ш. Ференци (1932). Возможно ли удержаться от рассмотрения попыток взаимного анализа Ференци как прямого перемещения его трансферентного устремления, направ­ленного на Фройда? Возможно ли не замечать у наших пациентов квазиприсутствия некого «пациента пациента»? Одна анализируемая, например, заявля­ет: «Молодая женщина приходит ко мне каждый вторник вечером и говорит, говорит мне о себе, и мне кажется, я ей помогаю, а вот у вас я не нахожу выхода». Кто-то другой выслушивает коллегу по работе или делает себе аналитика из парт­нера. У многих пациентов иногда очень рано в анализе мы видим подобные про­явления, когда в противовес развитию переноса у пациента появляется своего рода латеральное использование контрпереноса. Эта ранняя судьба переноса дви­гаться в направлении контрпереноса, очевидно, имеет особое значение в анализе тех, кто берет на себя функцию заботиться о других или хочет посвятить себя анализу.

Даже в работе аналитика, поворотах и превратностях аналитического отношения, мы замечаем процессы, которые могут свидетельствовать о присутствии ана­литика самого аналитика. Приведем в пример следующую зарисовку: аналитик, еще бывший в то время пациентом, в своем собственном личном анализе столкнулся с длительными периодами, когда молчание его

аналитика казалось ему непроницаемым, похожим на отказ, отказ от всякого взаимодействия. Однако на фоне молчания высветилось одно преимущество: его аналитик любил юмор и, прибегая к шутке, смешной истории, можно было в случае удачи вызвать у него легкий смешок.

Несколько слов о том, кто находится на кушетке: он обратился за консультацией из-за труднопереносимых приступов тревоги, страха по вечерам или но ночам, приступов дрожи, сопровождающихся чувством, что он может уме­реть. Симптомы практически исчезли после нескольких лет анализа, но затем и течение последних месяцев в анализе развился особый симптом: как только фантазм агрессивного содержания появлялся в переносе, пациент погружался и непреодолимое оцепенение, прекращал говорить, а иногда и вовсе засыпал на несколько мгновений.

Во время дополнительного сеанса последовало возобновление приступов тревоги, на этот раз менее интенсивной: «Можно сказать, всего несколько месяцев назад я думал, что вылечился и мой анализ закончен, ведь скоро будет пять лет, как я встречаюсь с вами... Но на другой день в Тарбе со мной случился этот приступ и с тех нор мне кажется, я снова в самом начале... Когда я пришел к вам, я заметил на входной двери какое-то небольшое объявление; я решил, что это сообщение о вашей смерти, или что вы упали, или с машиной что-то... Я чувствую себя усталым... Это тяжело...» Он проявляет обычные признаки оцепенения. Аналитик дает ему новый импульс, и пациент продолжает: «Я хотел бы исчезнуть...» Аналитик: «Все же вы, а не я?» И за этим следует: «Иногда я думаю, что вы могли бы умереть, десять раз я думаю о своей смерти и один раз о вашей». Аналитик: «Это очень несправедливо». Пациент смеет­ся и добавляет: «В анализе бывают и хорошие моменты... Я возвращаюсь в моих мыс­лях к тому разу, когда видел, как предаюсь с вами содомии и разрываю ваш анус...» Оцепенение пропало и сеанс продолжался: «У меня желание вами овладеть, нало­жить на вас руку». На последующих сеансах появился совершенно новый отмечен­ный насилием материал на тему убийства матери, а затем в начале сеанса следующее: «Мне необходимо вам кое-что рассказать... Двадцать лет назад я занимался музыкой и никак не мог правильно петь. Вообще-то я пою правильно, но всякой раз, когда я хотел взять до, я не был уверен, что это именно до. В другой раз я спел ноты с начала отрывка, над которым тогда работал... Я сказал себе: это до и есть до, проверил па пианино и это действительно было мое до! С тех пор я так пробовал и каждый раз это на самом деле было мое до! Это на самом деле было мое до!» Он говорит это с чув­ством восторга.

У аналитика же возникло движение контрпереноса, имеющее прямое отношение к одному из периодов в его собственном анализе, некое продолжение в контрпереносе движения переноса. В приведенном отрывке мы выделяем два аспекта функционирования аналитика. Один можно рассматривать под углом зрения тех­ники, он включает вмешательство по поводу сопротивления, приводит к появле­нию влечения, направленного на аналитика, представляя в сумме осуществление аналитической функции; и речь здесь могла бы идти о контрпереносе в самом широком смысле, каким он представлен у М. Неро. Другой аспект, имеющий от­ношение к контрпереносу в более узком смысле, предполагает активную установ­ку аналитика по отношению к оцепенению, угрозе молчания пациента, а также выбор принимающей садизм

интервенции в выражении, вызывающем у анализируемого смех: так раньше смеялся аналитик аналитика.

Заметим также, что у пациента данная интервенция повлекла за собой интроективный процесс, включающий целый ансамбль влечений, что указывает на ин­теграцию некой функции, имеющей отчетливо выраженное нарциссическое зна­чение; она выражается в восторженном восклицании «это действительно мое до!» и через полисемию всех этих «до».

Прошлый перенос мог бы таким образом выражаться в настоящем контрпереносе в двух регистрах. Один представлен тенденцией аналитика повторять что-то, присущее его непосредственному объектному отношению к личности собственного аналитика, как бы ни было проработано впоследствии это отно­шение, а другой, осуществлением самой аналитической функции, наследника анализа переноса.