Отрицательные поведенческие нормы — табу

Идея об одновременном возникновении социальной материи и права наиболее отчетливо представлена в появлении табу. Табу— это отрицательная норма поведения, т. е. включающая действия, которые нельзя делать. Некоторые вообще жестко увязывают социальность как особую форму движения материи с появлением первого табу (Абрамян 1979). Другие выделяют «табуитет» как особую стадию в процессе исторического развития права (Семенов 1997).

Безусловно, что возникновение в человеческой культуре нормы-запрета явилось знаменательной вехой в становлении сознания вообще, совпадающего, по сути, с появлением правосознания. Похоже, «рождение мысли» было напрямую связано с выбором между дозволенным (правовым) и запретным (внеправовым) поведением. Причем табу увязывалось архаическим сознанием с негативной санкцией (карой), источник которой не идентифицировался. Фрейд писал: «Итак, дело идет О целом ряде ограничений, которым подвергаются эти первобытные народы: то одно, то другое запрещено неизвестно почему, а им и в голову не приходит задуматься над этим: они подчиняются этому как чему-то само собой понятному и убеждены, что нарушение само повлечет жесточайшее наказание» (Фрейд 1924: 7).

Это, прежде всего, свидетельствует о том, что табу также возникали без участия человеческого сознания. Хотя и здесь ученые зачастую объясняют их происхождение рациональной деятельностью первобытного человека. По их мнению, на каком-то этапе эволюции люди осознали

\167\

вред тех или иных действий для их общего блага, а поэтому они были запрещены. Главное.здесь, чю ученые исходили из того, что запретное действие некогда бытовало. Рассмотрим, например, как осмысливается происхождение сексуальных запретов (экзогамии). Отправной точкой было признание промискуитета, т. е. неупорядоченных половых связей на начальных этапах социогенеза. Этой точки зрения, и частности, придерживался Л. Морган, а вслед за ним и Ф. Энгельс, По их мнению, переход к моногамии был обусловлен развитием частной собственности, когда мужчины захотели, чтобы она после их смерти наследовалась их биологическими потомками, Ю. И. Семенов, также придерживающийся концепции промискуитета, исходит из рациональных устремлений первобытных людей, некогда посчитавших, что сексуальная активность препятствует эффективному труду, порождая раздоры из-за женщин между мужчинами, а поэтому на нее был наложен запрет (Семенов 1986: 75-82). 3. Фрейд, фиксируя в ходе психоанализа бессознательное сексуальное влечение к ближайшему родственнику ("комплекс Эдипа»), объяснял это как «документ», свидетельствующий о некогда существовавших связях между ближайшими родственниками.

В то же время и современные многочисленные этнографические источники, и даже этология не подтверждают данной гипотезы. Иными словами, не факт, что запретное действие когда-либо существовало в качестве допустимого. В частности, «инцестуозный комплекс», который фиксировал Фрейд в лабораторных условиях, скорее всего, можно квалифицировать как феномен внушения через запрет. Остановимся на этом подробнее.

Представляется, что сексуально-брачные запреты возникли прежде всего как обратная сторона позитивных норм, имевших приоритетное значение. По Леви-Стросу, экзогамия (норма брач но-сексуальных запретов) сложилась в процессе предпочтительного брачевания между партнерами, принадлежавшими к различным первичным (соседним) коллективам людей, что укрепляло связи между ними, повышая, в конечном счете, степень их жизнеустойчивости. Эта позитивная норма, вероятнее всего, имела и свой чисто психологический подтекст. Я имею в виду известное мнение Вестермарка о том, что между разнополыми особями, постоянно пребывающими в тесном контакте, притупляется половое влечение (инстинкт), А поэтому мужчины должны предпочитать сексуальных партнеров «на стороне» (Клейн 1999).

Впоследствии функция брака, ориентированная на стабилизацию социума, не утратила своего значения. Сословные браки в классовых обществах, несомненно, поддерживают стабильность социальной структуры. Особенно ярко она представлена в эпоху феодализма, когда заключение браков между правящими династиями государств рассматривалось исключительно в качестве установления союзнических отношений. В общем,

\168\

изначально браки заключались только «по расчету», хотя «расчет» мог и не осознаваться в рациональных категориях, как, вероятнее всего, имело место на заре человеческой истории.

При формировании норм предпочтительного брачевания (т. е. позитивных норм) одномоментно появляется круг лиц, осознаваемый в качестве малоприемлемых для этою, а впоследствии и вовсе запретных. Иными словами, сложившиеся позитивные нормы жизнедеятельности автоматически несли в себе идею запрета на их нарушение. И лишь впоследствии запрет обретает самосюятельный статус. Осознание запрета в качестве отдельной культурной нормы (табу), по мнению Ф. Боаса, происходило в процессе социализации подрастающего поколения, когда взрослым, воспринимавшим складывавшееся поведение как само собой разумеющееся, приходилось навязывать его молодежи. «Можно было бы думать, что в первобытном обществе вряд ли может представляться повод сознавать сильное эмоциональное сопротивление нарушениям обычаев, так как их строго придерживаются. Однако существует такая форма общественной жизни, в которой обнаруживается тенденция поддерживать консервативную привязанность к обычным действиям в умах народа, а именно воспитание юношества. Ребенок, который не усвоил поведения, обычного в окружающей среде, усвоит мноюе путем бессознательного подражания. Однако во многих случаях его образ действий будет отличаться or обычного, его будут поправлять старшие... и далее, чем большее эмоциональное значение имеет обычай, тем сильнее окажется желание внедрить его в умы юношества» (Боас 1926: 123).

Иными словами, запрет на осуществление определенного поведения отнюдь не означает того, что такое поведение было принято когда-то раньше на самом деле. Однако, когда запрет начинает восприниматься в качестве самостоятельной нормы, появляется тяга к его нарушению (запретный плод всегда сладок!). Подобное явление в психологии известно как внушение через запрет, когда последний «получает значение стимула к совершению действия» (Куликов 1978; 34). Именно этим можно объяснить постоянно фиксировавшуюся Фрейдом подсознательную сексуальную тягу к ближайшему родственнику (сына к маюри, дочери к отцу), или инцестуозный комплекс, хотя в реальности подобные действия могли никогда не существовать. Словом, представляется, что данный «комплекс» есть не что иное, как отражение в бессознательных пластах человеческой психики внушающего эффекта самого запрета, который возник отнюдь не в связи с некогда существовавшим в реальности действием.

Так или иначе, войдя в ткань человеческой культуры, табу открывает важнейший этап в развитии феномена правосознания, так как является, по сути, первой правовой нормой. Она знаменательна тем, что поддерживалась эмоциональным принуждением или чувством страха. Причем этот страх укоренен в бессознательном, т. е не имеет рационально определяемо-

\169\

io источника. Он порождается в психике человека благодаря действию психофизиолошчсского механизма запрета (табу). Антропологи, наблюдавшие в полевых условиях проявления чувств, вызываемых у актров вследствие сознательного или бессознательною нарушения ими того или иного табу, характеризовали их не просто «ужасом», а «священным ужасом» или "Священным трепетом». При этом отмечали, ч го аборигены не могли тлком объяснить, от кого и в какой форме исходит угроза, но были абсолютно уверены, что за нарушение табу неминуемо грядет жесточайшее наказание (Фрейд 1924: 32; Ьрайант!953: 145).

Как можно oi метить, это сложное чувство включало в себя и положительную составляющую, так как ч ренет все-таки был «священным". Фрейд писал в этой связи: «Значения чабу разветвляется в двух противоположных направлениях: с одной стороны, оно означает святой, освященный, с другой — жуткий, опасный, запретный, нечистый» (Фрейд 1924: 36). Словом, эмоциональные переживания в связи с табу имеют две основные части: негативную, выраженную в страхе, и позитивную, воплощенную в чувстве любви, уважении, почтении и т. д., дающих в сумме данное чувство. У И. 11. Павлова мы находим этому физиологическое обьяснеиие — в различии ультрапарадоксальной фазы возбудимости в ассоциированных (и соответствующих противоположным предсчавлениям и чувствам) клеточных структурах больших полушарий на уровне как первой, так и второй сигнальных систем (Павлов 1951: 198).

Итак, уже на уровне психофизиологии закладывался не только отрицательный, но и положительный эмоциональный заряд относительно источника предполагаемых карательных санкций, что сыграло важнейшую роль в формировании феномена правосознания.