 |
передано по телефону из Нагонии. 5 страница
|
|
|
|
Константинов был хорошим партнером в разговоре потому еще, что умел слушать. Причем он не просто слушал, он жил мыслью собеседника, и в глазах у него был постоянный, умный интерес – такого рода интерес куда как более действенный стимул к беседе, чем словесная пикировка.
– А почему вы остановились на многонациональных компаниях в Луисбурге? – спросил Константинов, когда они садились в его «жигуленок». – Там же, по‑ моему, американцы лезут сольно?
– Это в первых строках моего письма, – ответила Ольга. – Они берут плацдарм, оседают, работают вглубь. Мы‑ то – вширь, мы – щедрые, обидеть боимся, не требуем гарантий, верим, а дядя Сэм аккуратист, он без бумажки и векселя ни цента не даст, умеет считать деньги. Сначала оседает он, а за ним уже идут многонациональные гангстеры.
... Советуя Константинову лично присмотреться к Винтер – дело‑ то вырисовывалось необычайной важности, – Федоров преследовал еще одну цель, понятную лишь тем, кто ответственно думал о преемственности поколений.
Федоров конечно же прекрасно знал, что в аппарате бытовали разные точки зрения на роль руководителя высокого уровня в той или иной операции. Одни считали, что генералу незачем заниматься деталями, есть высококвалифицированные сотрудники, растущие молодые чекисты – они бы, видимо, и сами смогли сделать то, чем сейчас занимался на корте Константинов.
Но, полагал Федоров, в каждом конкретном случае следует точно выверять рубеж между понятиями: руководство и непосредственное участие в деле. Точное осознание такого рода рубежа и есть стратегия отношений с коллективом.
«Петр рубил корабли, – говаривал Федоров, – так отчего бы генералам не участвовать в оперативных мероприятиях, которые бог знает по какому чиновному табелю о рангах оказались исключенными из сферы их деятельности. И молодежь на них в деле посмотрит: натаска – хорошее слово, тургеневское, стоит ли от него отказываться? »
|
|
|
– Я, быть может, поеду в Луисбург... Согласитесь порассказать – что посмотреть, с кем повидаться?
– Конечно. Вы по какой линии?
– Мы в их портах разгружаем часть товаров для Нагонии, они здорово нарушают срок, а это – подсудное дело.
– Ничего у вас не выйдет. Порты куплены американцами. – Ольга снова оживилась. – Мне кажется, они работают там через мафию. Очень уж похоже. Бары, «макдоналдсы» например, служат американцам впрямую, а их натыкано вокруг порта, вокзала, аэродрома немыслимое количество. Зотов рассказывал, что мафия в Сицилии царствует потому, что держит порты и аэродромы...
– Зотов – это кто?
– Это человек, которого я любила... Он был... Он мой... Словом, это очень умный и хороший человек. Вам стоит с ним поговорить, он – светлая голова, щедрейший, добрейший Зотов...
– Вы были в Луисбурге в научной командировке?
– Нет, с мужем... С Зотовым. Подбросьте, если располагаете временем, до центра, а?
– С удовольствием. Вы будете самым молодым доктором?
– Ну и что? Не хлебом единым сыт человек.
– Зачем бога гневите?
– Вообще‑ то верно, не следует.
– А с кем – кроме вас, понятно, – стоит повстречаться перед отъездом? – спросил Константинов. – Кто в Москве подобен Зотову?
– Таких, как Зотов, больше нет, – ответила Ольга. – Нет и не будет.
– Зотов защитился?
– Нет. Практик. Работал всю жизнь. Да он любому доктору наук сто очков вперед даст, – так он чувствует и знает Африку. Но он рубит сплеча, а это не всем нравится.
– Смотря что рубить сплеча...
– Идеи, – усмехнулась Ольга.
– Опять‑ таки, смотря какие идеи.
– Долго объяснять, вы ж не были в Луисбурге...
– А с кем из иностранцев стоит побеседовать там?
|
|
|
– В МИДе у них неинтересные люди... Разве что министерство образования... Много молодых, они широко думают.
– А из коммерсантов? Там ведь есть немецкие и американские коммерсанты, которые давно работают и много знают. Я имею в виду крупных бизнесменов, тех, кто заключают серьезные сделки и связаны – поэтому – с серьезными юристами.
– Немцы? – переспросила Винтер. – Я ж не знаю немецкого.
– Там есть Кирхгоф, Больц, Ханзен...
– Верно, я слыхала, но меня они как‑ то не интересовали.
– А кто из американцев? Саусер, Лоренс, Чиккерс, Глэбб, Лэнсдом?
Винтер посмотрела на Константинова с озадаченным интересом:
– И вы еще просите у меня помощи?! Да вы ж прекрасно подготовились к поездке! Вы назвали имена серьезных американцев, я их знаю... Чиккерс и Глэбб занятные люди, только наши считают их црушниками, но я отношу это за счет атавизма шпиономании.
– Почему?
– Да ну... Шпион, по‑ моему, должен быть очень умным человеком. А Глэбб льстит, ахает: «О, Советский Союз, какая прекрасная страна, вы нас ошеломляете». Ля‑ ля это... Не верю людям, которые хвалят в глаза.
– Хуже, когда ругают за глаза.
– Лучше. Если льстят в глаза, чувствуешь себя полнейшей дурой, не знаешь, как вести.
– А вы говорите, что он – глупый человек. Вы же испытываете замешательство, следовательно, ведете себя неестественно, а когда человек вынужден вести себя неестественно, он и говорит не то и поступает не так.
– Ладно, бог с ним, с этим Глэббом... Запишите телефон... Я поговорю с моим другом, быть может, он согласится порассказать вам кое‑ что.
Вернувшись к себе, Константинов сразу же взял папку с корреспонденцией. Особо срочной была помечена телеграмма от Славина:
Есть ли сведения о Белью, предположительно русского происхождения, работает грузчиком в электросети отеля «Хилтон», приблизительно шестидесяти лет. Имеются ли сведения на Джона Грегори Глэбба, рожден в Ципцинатти, воевал во Вьетнаме, до этого работал в Гонконге, откуда был отозван после скандала с транспортировкой наркотиков.
Константинов спросил секретаря:
– Ответ в Луисбург ушел?
– По первой позиции отрицательный, Константин Иванович.
– Так‑ таки ничего?
|
|
|
– Совершенно.
– Белью, Белью... Надо смотреть по Беллоу; Белоф, если предположить русского немца, Белю, допусти мы украинское происхождение, Белов, наконец. Так – широко – смотрели?
– Так – нет.
– Пусть смотрят. Немедленно. А что со второй позицией?
– У нас проходят четыре Глэбба, связанных с ЦРУ. Ричард Пол, тридцать седьмого года рождения, но он не работал в Гонконге, потом...
– Славина интересуют те Глэббы, которые в Гонконге работали.
– Таких двое: Джон и Питер. Но Питер не воевал во Вьетнаме. Следовательно, остается Джон Глэбб. Что касается скандала, в котором он был замешан, то есть лишь ссылка на «Чайша аналисиз» и «Фар истерн икономик ревю». Некий Глэбб был задержан полицией в авиапорту в 1966 году, когда британская полиция арестовала людей Лао с чемоданом героина, оцененным в миллион долларов.
– Чемодан – это, как минимум, три миллиона. Дальше?
– Это было в первом сообщении. Потом имя Глэбба не упоминалось ни разу.
– Когда он попал во Вьетнам?
– В начале шестьдесят седьмого.
Константинов усмехнулся:
– Вьетнам для него был словно Восточный фронт для проштрафившихся немцев. По‑ моему, сходится, нет? Отправили материал в Луисбург?
– Ждали вас, Константин Иванович.
– Напрасно. Пусть сейчас же отправят. Какая у нас разница с Луисбургом? Три часа? Значит, сейчас там семь?
Константинов ошибся. Разница во времени с Луисбургом была иной.
ГЛЭББ
... Глэбб проснулся, словно кто‑ то ударил его. Он еще не понял, отчего он проснулся, в холодном поту, с ощущением какого‑ то липкого ужаса. Он закрыл глаза, мало ли какая безделица пригрезится в жару, но в тот момент, когда он закрыл глаза, родились черные, зыбкие цифры: «шесть», «ноль», «семь». Он увидел их так точно и близко, что невольно потер пальцами веки. Открыл глаза, потянулся, посмотрел на часы – без десяти шесть. Он выбросил натренированное тело с кровати, прошлепал вспотевшими пятками по кафельному полу, снял трубку, набрал номер, чувствуя, как трясутся пальцы, дождался, пока на другом конце провода сняли трубку, шепнул еле слышно:
|
|
|
– Роберт, приезжайте в бассейн сейчас же. Нет, не могу, я хочу именно сейчас поплавать, немедленно. Вы понимаете меня? Немедленно.
Он положил трубку, посмотрел на часы: было шесть часов семь минут. Глэбб оделся, ополоснул лицо и бросился к машине. Через десять минут он был в «Хилтоне», в бассейне.
Роберт Лоренс, региональный резидент ЦРУ, сидел в шезлонге сонный; лицо мятое, веки тяжелые, синеватые, как у всякого, страдающего хроническим почечным недугом.
– Что случилось? – спросил Лоренс устало. – Я работал до утра. Что стряслось?
– Не знаю. Может быть, пока еще и не стряслось. Я вчера был с Полом, встреча с русским, о котором сообщил Стау, прошла поэтому естественно. Но сейчас я вдруг подумал; а почему он поселился в шестьсот седьмом номере?
– Потому что других не было... Начался сезон, люди прилетают купаться.
– Почему он снял именно тот номер, в котором мы вербовали «Умного»? – подвинувшись к Лоренсу, тихо спросил Глэбб.
– Потому что это специально оборудованный для русских номер... Ради этого вы меня разбудили?
– Не только ради этого, босс. Кто нас тогда кормил? Кто приносил еду? Ведь тогда была забастовка у макак! Нас кормил белый, никому не известный официант. И он был беспалым! А русские начали искать беспалого, который работает в «Хилтоне».
– Вы сошли с ума.
– Я не сошел с ума. Я очень испугался. Этот Славин, у него дьявольские глаза, он невероятно умен!
– А все остальные русские, по‑ вашему, идиоты?
– Вы же понимаете, что меня тревожит.
– Ну положим, он из их контрразведки. Положим. И что? Если бы «Умный» был разоблачен ими, центр уже давно почувствовал бы игру. Его же в Москве наши люди видят постоянно. Связан с КГБ? Но «Умный» передает нам такую информацию, которая идет от первоисточника, она – истинна, поэтому наши так с ним носятся.
– Босс, вы не хотите, чтобы я сейчас же выяснил, кто обслуживал нас в шестьсот седьмом номере? Вы меня ругаете за то, что я слаб в изящных искусствах и по‑ французски не умею, но я ведь умею чувствовать, как баба. Я чувствую, босс, я чувствую.
– У кого вы узнаете, кто сервировал тогда стол?
– Узнаю. Я узнаю это сразу, они же просили нас навести справки о лидерах забастовщиков, помните?
– Ну уж этого я не помню.
– Я помню.
Глэбб бросился к портье, попросил номер телефона шефа ресторана, тот отправил его к смотрителю подвала; через десять минут Глэбб вернулся в бассейн. Лоренс плавал в зеленой воде; движения его были осторожными, плавными, женственными.
– Вылезайте, босс! – сказал Глэбб, стоя на бордюре. – И поскорее. Стол сервировал Айвен Белью, перемещенное лицо из Львова, без двух пальцев на левой руке, его разыскивает Славин.
|
|
|
Лоренс – неожиданно для его комплекции – ловко вымахнул из бассейна, накинул халат и сказал озабоченно:
– У кого лежат данные на перемещенных? Почему француз с паспортом перемещенного? Это какая‑ то путаница, вам не кажется?
– Я был бы очень рад этому, босс.
Они поднялись на пятнадцатый этаж, в апартамент тысяча пятьсот, который снимало ЦРУ уже два года, разбудили Ульца, отвечавшего за работу на опросном пункте; тот, не успев умыться, поднял свою картотеку:
Айвен Белью, он же Иван Белый, 1925 года рождения, украинец, из Житомира, ушел с немцами, после войны остался в Бельгии, во время инфляции переехал в Тунис, где работал грузчиком в порту, оттуда перебрался в Луисбург. В Житомире имеет родственников, но переписку с ними не ведет, опасаясь доставить им неприятности. В высказываниях резок, говорит, что жизнь пропала, во всем винит американцев, которые не советовали ему возвращаться в Россию. В связях с русским посольством не замечен. Пьет.
– Ну? – спросил Лоренс. – Что делать? Запросим Лэнгли?
Глэбб, не отвечая ему, набрал номер «607». Он долго слушал гудки: Славина в гостинице не было. Выразительно поглядев на Лоренса, Глэбб набрал другой номер.
– Стау, доброе утро, – сказал он, машинально понизив голос, словно звонил к агенту из автомата. – Ты можешь выручить меня? Узнай, когда пришел в посольство русских Славин – лысый, плотного телосложения, черноглазый, быстрый в движении. Я думаю, он пришел туда часа в четыре утра... Погоди, я перезвоню к тебе через минуту.
Глэбб, не глядя более на Лоренса, набрал номер Пилар.
– Гвапенья, прости, что звоню так рано. Когда ты рассталась с нашим приятелем?
– Он довез меня до дома, Джон, мы поболтали пять минут в машине... Он отказался подняться – просил найти для него время сегодня. В восемь.
– Когда он ушел, меня интересует?
– Часа в три, а может быть, в...
Глэбб не дослушал Пилар, дал отбой, снова перезвонил генералу Стау.
– Джон, – сказал Стау, – в посольство приходил человек, похожий по приметам на Славина.
– Когда он ушел? – перебил Глэбб.
– Ты же не спрашивал об этом.
– Немедленно выясни. И опроси полицейских из охраны русского посольства – приметы человека, который терся у ограды... Больше всего меня интересует один вопрос: все ли пальцы у него на руке?
Лоренс поставил кофейник на электрическую плитку, вмонтированную в бар, потер толстой пятерней лицо и спросил:
– Что делать?
– Октавио уехал к Огано, Перейра перебрасывает оружие в Нагонию, никого другого из моей группы террора сейчас под рукой нет, босс.
– Почему вы считаете, что надо включать группу террора?
– А что же, по‑ вашему, говорить с этим самым Белью о преимуществе нашего общества над тоталитаризмом? Где Славин – вот в чем дело!
– Погодите, Джон. Я не понимаю, отчего вы порете горячку, а я вам поддаюсь. Ну что может сказать этот самый Белью?
– Он ничего не может сказать, босс, но он сможет ткнуть пальцем в фотокарточку «Умного», вот что он может. И тогда меня, нас с вами погонят к черту, и правильно сделают – не уберегли самого ценного агента! Того, который выходит на директора!
Зазвонил телефон, и Глэбб заметил, как Лоренс зябко вздрогнул.
– Слушаю тебя, – ответил Глэбб. Он был уверен, что звонит Стау, и он не ошибся.
– Славин вышел из посольства только что, Джон.
– Ты не смотришь за ним?
– Ты же не дал нам никаких указаний, сказал, чтобы я ждал сегодняшнего дня, мне показалось, что он благополучен.
– Спасибо, Стау, ты меня очень выручил. Можешь дать адрес некоего Айвена Белью? Я полагаю, что Славин сейчас пошел к нему.
– Год рождения, место рождения?
– Он приехал сюда с севера, лет десять назад. Сейчас работает в «Хилтоне». Он их человек, понимаешь? Славин пошел к нему, и нам надо установить это.
– Послать наших по адресу? Если, конечно, установим?
– Только после моего сигнала. Понятно? Сейчас – ни в коем случае, ты спугнешь дело. Только после сигнала, Стау, после сигнала. Я не вешаю трубки, Стау, мне очень нужен адрес...
– Какое дело вы имеете в виду, Джон? – спросил Лоренс.
– Интересное дело, босс. Мне хочется сделать так, чтобы Славина можно было арестовать как русского шпиона и террориста. Это даст нам много выгод. Трудно даже представить себе, как много это нам даст, особенно перед началом «Факела».
В восемь часов утра Глэбб встретил Славина в подвале. Тот сидел около запертой двери мастерской и вертел в руках ракетку.
– Вит! – прокричал Глэбб. – Доброе утро! Рад вас видеть, зачем вы здесь?
– Натянуть струны, – ответил Славин. – Доброе утро, Джон. Вы, кстати, играете?
– Теннис – игра аристократов, Вит, я из рабочих, мой отец был грузчиком. Я играю в бокс. Люблю драку, особенно с хорошим противником.
– Я – тоже. Можем взять перчатки, если они тут есть, и поработать на ринге. Только я думаю, перчаток нет; даже струны натянуть некому, порекомендовали найти какого‑ то умельца – здесь в подвале; он, говорят, может все.
– Кто это?
– Черт его знает.
– Где он?
– А бог его знает... Как я заметил, время здесь не ценят, ваши уроки не идут впрок.
– Думаете, мы умеем ценить время, Вит? Это – пропаганда. Мы чуть‑ чуть выше здешних тропи, а так... Ладно, когда почините ракетку, поднимайтесь наверх, выпьем кофе перед тем, как пойдете искать партнера.
– Партнера привезет Зотов.
– Кто?
– Один наш инженер.
– Я знаю многих ваших инженеров. Как вы говорите?
– Андрей Зотов.
– Нет, – покачал головой Глэбб. – Зотова не знаю. Хотя, быть может, мне он представился под другой фамилией?
ПОИСК‑ I
(ТРУХИН, ГРЕЧАЕВ)
Гречаев, отправленный на беседу к продавцу «минеральных вод» Цизину, куда, по данным наблюдения, каждый день, в одно и то же время, тщательно проверяясь, ходил Парамонов, несколько растерялся.
– Да, да, да, – повторил маленький потный Цизин напористо, – и не делайте невинных глаз, словно вы из «Котлонадзора» или «Вторсырья», – работника торговли научили, буквально, бдительности! Давайте в открытую: поступили сигналы? От кого? Приходько написал очередную телегу, что я переплавляю пустые бутылки в мельхиор? Или просигнализировал Дрынов? Этот должен написать, что я реализую пробки из‑ под «Боржоми» налево, вступив в сговор с Шарудиновым... Хотите посмотреть накладные? Обычную воду вместо «Ессентуков» я уже не продаю – повысился культурный уровень, все думают о циррозе...
– Вы напрасно меня так встречаете, – ответил Гречаев, заранее проигравший все возможные варианты своего поведения. – Я не из ОБХСС.
– А откуда? Из гинекологической клиники? Или с «Мосфильма»?
– Точно. Из второго творческого объединения, – ответил Гречаев. Он решил использовать давнее знакомство с ассистентом режиссера Хариным, школьным еще приятелем, отчисленным из Баумановского за беспробудное пьянство и тягу к публичным скандалам. (Так сформулировали на комсомольском собрании – все‑ таки «тяга к скандалам», а не скандал, – не хотели портить жизнь парню, смягчили. )
Настала пора удивиться Цизину – как всякий работник торговли, он испытывал особый интерес к деятелям культуры.
– Действительно? И есть подтверждающий документ?
– Вот если бы я был из ОБХСС, документ был бы... А мне зачем? Я ассистент режиссера Бобровского – слыхали?
– Толя? – Цизин пожал плечами. – Что значит – слыхал? Он у меня, буквально, каждую неделю покупает «Славяновскую». Да, я ее прячу от валового покупателя, пусть меня за это бранят, но кишечный тракт художника мне дороже похмельных страданий пьющего элемента.
Бобровский покупал у него воду два раза, обмолвился тремя фразами, но этого было достаточно – ловкие люди довольствуются фактом встречи, чтобы обернуть ее старой дружбой.
– Так вот, у нас к вам просьба...
– Пожалуйста.
– Вы бы не помогли организовать у вас съемку?
– У меня?
– Да. Интересный эпизод, сценарий, если хотите, подошлем.
– Вы и меня будете снимать?
– Будем.
– Нет, правда?
(О, честолюбие людское! Отчего оно устремляется прежде всего к кинематографу? Желание запечатлеть себя навечно? )
– Правда. Бобровский, во всяком случае, этого хочет.
– Так почему бы ему самому не приехать? Скажите, что я получу на днях «Нафтусю», это же нектар, пей – не хочу! Никакое похмелье не страшно, промывает печень и почки, буквально, как стиральным порошком.
– Вас как зовут?
– Григорий Григорьевич, Гриша.
– Да, да, верно, шеф говорил... Так вот, Григорий Григорьевич, мы бы хотели организовать здесь съемку скрытой камерой.
– Скрытой? Это как работал Гриша?
– Какой Гриша?
– Чухрай. Ставит свою бандуру и делает вид, что фотографирует птичек, а на самом деле подглядывает, как парень мнет девку...
– Именно так.
– Нет ничего проще! Просверлим дырку в двери, – он обернулся, – там у меня склад, ставьте аппарат, а я буду дурить покупателя... Только погодите, но ведь моего лица, буквально, не будет видно: кто меня узнает со спины?!
– А мы поставим две камеры. Посетители станут думать, что мы вас снимаем, а мы будем работать с двух точек.
– Так заднюю точку вы покажете в кино, а переднюю, с моим дурыльником, бросите в мусор, знаю я такие номера.
– Ну об этом вы с Бобровским сами поговорите, если мне не верите.
– Как будто я не знаю, что в наше время все решает не главный, а пятый! Мне неизвестно, какую ступеньку вы занимаете в кино, что такое ассистент и больше ли это помощника, но не надо спорить: что вы ему принесете на стол, то, буквально, и пойдет в кино. Разве у нас не так? Во‑ первых, начальник райпродторга меня никогда не примет, он для нас как римский папа, и с вопросом к нему нечего лезть. Надо подкрасться к секретарше! А у нее все хорошо с кишечным трактом и почки работают, как космические системы, – так что «Нафтуся» ни к чему. Но она мечтает достать колготки‑ сеточку, а заведующий секцией язвенник, и я оставляю ему «Славяновскую» и «Витаутас» – вот вам колготки‑ сеточка, вот вам наряд на тару... А что, эта тара нужна мне, да?! Она, буквально, нужна трудящимся. Ну, хорошо, ну я получу четвертак, ах, какой страшный гешефт! Цизин получил четвертак за то, что хорошо обслужил язвенников! Так они ж добрее будут, они не станут пить кровь народа во время рабочего дня, если я отоварю их «Смирновской»! Так о ком я забочусь?! О своей выгоде или общественном благе?! А ведь можно на все плевать! «Нет «Ессентуков», жалуйтесь, мне‑ то что?! » И это – нравится, с таким – никаких хлопот! Э, не стоит об этом, я завожусь с пол‑ оборота, ничего не могу с собой поделать.
– Вам надо с кем‑ нибудь согласовывать нашу съемку, Григорий Григорьевич?
– Если вы хотите сорвать съемку – согласовывайте. Знаете анекдот про то, как один тип пришел к богу и попросил, чтобы у соседа Ивана, буквально, сдохла корова? Все наши магазинщики завалят подарками секретарш, только б они доложили начальству, чтобы съемка прошла у них, все ведь люди, все хотят поработать на советский экран!
– Да, но мы будем снимать днем, а у вас в обеденный перерыв особенно многолюдно...
– Ну и что? Я приглашу тетю Веру, она пенсионерка, дам ей красненькую и выброшу торговать в розлив у витрины! Потом есть еще одна воз...
Дверь за спиной Гречаева хлопнула резко. Он обернулся: на пороге стоял Парамонов, неотрывно глядя на Цизина. Тот улыбнулся и сделал рукой неуловимый, странный жест, спросив при этом:
– Что вам?
– Э... Да нет... Просто я хотел узнать, может, «Саирме» завезли?
– Зайдите, буквально, попозже, не привозили «Саирме», к пяти часам будет.
Гречаев поднял глаза на витрину: прямо перед ним стояло семь бутылок «Саирме».
– Так вот, – продолжал между тем Цизин, – не вздумайте идти в райпищеторг, начнутся интриги, вы утонете. Или уже топайте к самому главному, в районный торг, это – голова, из молодых, он сделает все, если вы скажете, что хотите снимать именно у Цизина.
– Что, тоже язвенник?
Цизин не понял:
– Почему? Совершенно здоровый молодой человек.
– Но почему он сделает для Цизина все?
– Потому что вы об этом попросите, а умные люди, буквально, не отказывают работникам искусств...
– А если в тех бутылках на витрине была обычная вода? – спросил Константинов, оторвавшись от рапорта Гречаева. – Бутафория?
Начальник группы полковник Трухин ответил:
– Может быть, бутафория. Но зачем Парамонову ехать к Цизину за «Саирме», когда – я проверил – у них в буфете продают именно эту воду?
– Что дало дальнейшее наблюдение?
– Парамонов крутился на улице семнадцать минут, то и дело смотрел на часы, потом зашел в будку автомата номер семь тысяч триста девятнадцать и позвонил по телефону с индексом двести сорок четыре, видимо, к Шаргину, Леопольду Никифоровичу...
– Видимо?
– Он закрыл спиной диск и подстраховывался пальцами, так что сотрудники не смогли зафиксировать остальные цифры... Но у Парамонова нет других знакомых на Садово‑ Сенной, только Шаргин.
– Первый допуск принимаю; скорее всего, действительно, звонил Шаргину, а второй – отвергаю. А что если он звонил к неустановленному вами контакту? Это допустимо?
– Это допустимо только в одном случае.
– В каком именно?
– В том случае, если Парамонов и есть тот агент, которому ЦРУ шлет радиограммы; передаточное звено в сети.
– Что было потом?
– Парамонов снова зашел к Цизину, тот налил ему стакан воды, Парамонов выпил, не уплатил денег и, даже не попрощавшись с ним, побежал на остановку, прыгнул в автобус, через семь минут был в гараже.
– И...
– И продолжал ремонт машины Ольги Винтер.
– Поработайте с Шаргиным. Вы уже выяснили, какие документы попадают к нему из спецхранений?
– Да. Попадают те самые, которыми так интересуется Лэнгли.
А Шаргин тем временем стоял на перекрестке Арбата и Смоленской, у выхода из «гастронома», нервничал. Заметив машину с дипломатическим номером, он шагнул с тротуара, приветливо помахал рукой человеку, сидевшему за рулем, тот притормозил, они поздоровались, поговорили несколько минут, причем услышать их разговор нельзя было, ибо Шаргин, опершись на дверцу, склонился к водителю.
А потом подъехал – на машине Ольги Винтер – Парамонов и запарковал «Жигули» рядом с дипломатической машиной. Когда иностранец попрощался, Шаргин сел к Парамонову; заехав на Преображенку, в дом семь, они забрали двух девушек, отправились в ресторан «Русь», а оттуда на холостяцкую квартиру Шаргина, где и провели ночь...
КОНСТАНТИНОВ
– Что касается Шаргина, то он разговаривал с Ван Зэгером, представителем «Трэйд корпорэйшн», это его партнер, – сказал Проскурин.
– Что‑ нибудь тревожное по этому партнеру поступало?
– Чистый торговец. По нашему мнению, он не связан со спецслужбами.
– А что за девицы были с Парамоновым и Шаргиным?
– Кочегары.
Константинов надел очки на кончик носа, посмотрел на подполковника вопрошающе.
– Кочегары, – повторил тот. – Одна кончила текстильный техникум, другая – пищевой, обе из Ростова, перебрались в Москву, в рабочей силе дефицит, хоть черта пропишут временно, и общежитие дадут, этим дали однокомнатную квартиру на двоих. День – дежурство, два – гуляют.
– С кем гуляют? – поинтересовался Константинов.
– Мы только‑ только их установили, Константин Иванович, начинаем изучать.
– А вам не кажется, что дело разрастается, как снежный ком, и это очень плохо, а?
– Ничего не поделаешь, факты. А факты – упрямая вещь.
– Память у вас хорошая, – заметил Константинов, – но, несмотря на факты, мне это разрастание не по душе. Люди – не снег, «людской ком» – категория страшная, вам не кажется?
... Когда Проскурин, закончив доклад и утвердив план мероприятий, вышел, Константинов набрал номер телефона Ольги Винтер.
– Здравствуйте, чемпион, – сказал он. – Ваш ученик приветствует вас. Боюсь, что завтра опоздаю на корт: у меня «жигуль» забарахлил, ехать в «сервис» – потерять день, а хорошего мастера нет...
– У меня есть. Только он не возьмет у вас денег, если скажете, от кого пришли. Купите ему «Пшеничной», а еще лучше «Джин». Карандаш под рукой?
– Пишу.
– Парамонов Михаил Михайлович. Только по телефону не говорите, что по поводу ремонта...
– Бедный Парамонов боится, – улыбнулся Константинов.
– Их поколение – трехнутое, всего боятся.
– Вы, кстати, поговорили со своими знакомыми африканистами?
– Пока – плохо. Не хотят с вами беседовать, идеи берегут для статеек, сквалыги чертовы. Вы вражеские голоса слушаете?
– Когда как.
– Вчера Лондон передавал занятный комментарий о Нагонии; рубите голову – они готовят десант, очень похоже на Конго, слова почти такие же.
– Они – десант, а мы – нашу помощь, у нас же договор, – сказал Константинов, точно ответив на тот вопрос, который ЦРУ задавало своему агенту в последней шифровке.
На другом конце провода замолчали.
– Вы что, Оля?
– Ничего, прикуривала.
– А вы разве курите?
– Начала.
– Когда?
– Сегодня... Ладно, звоните Парамоше. Я его предупрежу. И приезжайте завтра на корт, мне интересно говорить с вами.
– Мне тоже.
– Не напрашивайтесь на комплимент, вы очень резко мыслите. Если бы я так вот написала: «Они – десант, а мы – нашу помощь», – мне бы руки вывернули.
– Кто?
– Шефы.
– Почему?
– «Нельзя так резко, вы не правительство, противник только и ждет такого признания... »
– А чего ж ему этого ждать, когда такой пункт записан в договоре, а договор опубликован в газетах...
– Мне на это возражают, что договор будет разорван сразу же, как только произойдет путч. Мы тогда не сможем оказать помощь, это будет нарушением международного права...
– Неверно, – сказал Константинов, напряженно обдумывая, стоит ли продолжать разговор или целесообразней подготовиться к нему – во время завтрашней игры на корте. – Неверно, – повторил он, – ибо свержение законного правительства в Нагонии возможно только при участии сил извне: это – главное нарушение международного права. Ладно, спасибо за Парамонова.
|
|
|
