Фридрих II вступает в войну

В предыдущей нашей главе мы кратко отразили нараставшие англо-французские противоречия, которые привели к возобновлению военных действий не только в Северной Америке, но и в Европе. Как мы уже отмечали, Семилетняя война является продолжением войны за Австрийское наследство (1740-1748 гг.). Ахенский мир, заключенный по окончанию той войны, не лишал Австрию от надежды вернуть богатую провинцию Силезию, которую отторгнул Фридрих II[35]. Намерение французов ввести войска в Ганновер, принадлежавший Георгу II, заставило английского короля искать союзников на европейском континенте. Следствием его дипломатии стало стремительное разрастание вражды между Австрией и Пруссией. По Вестминстерскому трактату Пруссия вступила в союз с Англией, а заключение между Австрией и Францией союза в Версале 1 мая 1756 года являлось реакцией на неожиданное сближение британской и прусской корон. К лету 1756 года основной состав коалиций был сформирован.

В конце июня австрийский граф Штернберг получил известия о военных сборах прусского короля[36]. Благодаря этой вести, австрийское правительство могло предполагать, что Фридрих II в скором времени намеревается подойти к границам Богемии и Моравии, и поэтому поспешило организовывать собственные военные приготовления. В номере от 19 июля 1756 года сообщалось: «И поныне поговаривают о учреждении одного лагеря в богемии, а другаго в Моравии. Понеже новое крепостное строение в Олмице (Ольмюце – К.А.) готово, то отвозят теперь туда потребное число артиллерии и аммуниции»[37]. На страницах «Санктпетербургских ведомостей» в июле-августе 1756 года появился ряд известий об отправке полков в Богемию и Моравию, об устройстве военных лагерей, о заготовлении провианта. Эти материалы прямо не говорили о причинах столь внезапных военных сборов Австрии, да и читатель не знал всех подробностей дипломатии и поэтому не мог полноценно судить о целях данной военной акции. Однако знакомясь с сообщением, пришедшим 9 августа из Гааги, он мог обратить внимание на следующую фразу: «Ея Императорское Королевино Величество (Мария-Терезия. – К.А.) дарованную Ей от господа бога силу в Богемии и Моравии собрать повелела, дабы быть в готовности на все нечаянные случаи»[38]. И сделать вывод, что военные приготовления Австрии носили, прежде всего, оборонительный характер, так как под «нечаянными случаями», упомянутыми в данной цитате, подразумевалась возможная агрессия со стороны прусского короля.

В отечественной историографии сложилось мнение, что Австрия летом 1756 года не была готова к наступательной войне с Фридрихом II и сама дожидалась его нападения. Первой причиной нерешительности Австрии было отсутствие, по её мнению, надежных союзников: России она не доверяла, ссылаясь на слабость командного состава её армии, Франция и вовсе всегда являлась большее её врагом, нежели другом и отказывалась помогать войском в случае нападении Австрии на Пруссию[39]. Вторая причина заключалась в нестабильности экономического положения Австрии – «доходы государственные в беспорядке»[40]. Об отсутствии достаточных средств для ведения войны и о необходимости брать взаймы может свидетельствовать сообщение из Вены: «У земских чинов здешних наследных земель (австрийских. – К.А.) Ея Императорское Королевино Величество (Мария-Терезия. – К.А.) изволила занять 14 милионов»[41]. И при всех этих малоутешительных условиях Австрия умудрилась совершить еще одну ошибку – это принудить петербургский двор к решению приостановить движение русских войск. Об этом узнал Фридрих II и еще более стал усиливать свои приготовления, которые были явным преимуществом на фоне странной медлительности противников[42]. Таким образом, Мария-Терезия потеряла возможность своевременно получить помощь от своего верного союзника и навлекла на себя еще больший гнев прусского короля.

Но какие меры предпринимал Фридрих II в последние предвоенные недели? Агентура его, несмотря на прошлые ошибки, все-таки работала на высоком уровне[43]. Кроме информации о приостановленных сборах русской армии ему было известно и о размещении австрийских войск в Богемии и Моравии. Несколько раз Фридрих II посылал запрос Марии-Терезии о причинах военной подготовки с требованием заверения, что Австрия не собирается нападать на Пруссию ни в текущем, ни в следующем году. Но получал уклончивые ответы[44]. Фридриху II предстояло сделать непростой выбор относительно дальнейших действий в отношении противной ему державы. Ф.А. Ретцов в сочинении «Новые исторические записки о Семилетней войне» описывает беседу Фридриха II со своим генералом Г. Винтерфельдом, который предлагал ему немедленно начать войну, считая, что необходимо вовремя воспользоваться бездействием России и слабостью Австрии, еще не успевшей собрать всей своей армии[45]. Уверения ближайшего окружения прусского короля и собственные рассуждения сподвигли Фридриха II к скорейшему началу неожиданной для его противников молниеносной войны.

17 (28) августа 1756 года прусский король ввел свои войска в Саксонию. Причин данного вторжения он не скрывал – они были оглашены в его же декларации: «опасные против земель Его (Фридриха II. – К.А.) умыслы Венскаго двора, принудили Его Величество при такой предстоящей ему напасти, для собственной своей и областей своих безопасности предупредить такого неприятеля»[46]. Мыслители того времени, читая данный документ, не упускали возможность обличить лукавство прусского короля, который все-таки умолчал о характере своих последующих намерений. Зато одно из них было озвучено неким «партикулярным человеком» в письме к своему приятелю, с которым мог ознакомиться и русский читатель: «он для наступления войною на богемию захватил Саксонию»[47].

Теперь нам стоит подробней остановиться на пространных-рассуждениях этого автора, посвященных проблеме нападения Фридриха II на Саксонию. Анонимный писатель проявил качества весьма незаурядного наблюдателя и даже философа. Его мемуарные сочинения, написанные в духе антипрусской пропаганды, немалыми объемами публиковалась в нескольких номерах газеты «Санктпетербургские ведомости». По его мнению, Фридрих II был будто единственным правителем среди остальных монархов-участников Семилетней войны, который стремился к новым завоеваниям: «только о том мыслит, как бы власть и державу свою умножая разспростиратть с чьими бы то убытками ни было». И эта тенденция, казалось бы, присущая всем динамично развивающимся государствам во все времена, стала еще одним поводом для обличения прусского короля как мирового врага, который «всех равно озлобляет». Также у современника событий сложилось впечатление о Фридрихе II как о недальновидном политике, якобы не понимавшим, что своими действиями он отвернет от себя всю Европу: «Прусской Монарх этой на него збирающейся грозной тучи наперед не видел»[48]. Реакция автора на вторжение прусского короля в Саксонию была крайне негативна. Действия его не находили оправдания у мемуариста и расценивались им как нарушение всяких народных прав Саксонии: «Не точное ли попрание ногами народнаго права, и всего что в общем рода человеческаго сожитии, за самую святость почитается? Без всякой притчины обидить в дружбе с собою находящегося Короля, миролюбиваго соседа…»[49]. Но нам следует признать, что автор во многих местах весьма трезво рассуждал о характере вступления прусского короля во владение Августа III. Сочинителя возмущало, что Фридрих II даже «спрашивать не хотел, имеет ли Король Польской с другими державами союзы, или ни с кем ни в какия обязательства не вступил; желает ли в нейтралитетстве остаться, или нет; но Король Прусской ни слова о том не спрося и ничего о сих обстоятельствах знать не хотевши Саксониею к своим рукам прибрал..»[50]. Н.М. Коробков по поводу этого вопроса утверждал, что Фридрих II хоть и предъявил саксонскому правительству требование свободного пропуска своего войска в Богемию через Саксонию, но не дождался ответа Августа III, осуществил это предприятие фактически без его согласия, которое Дрезден подтвердил позже[51]. Более того, прусский король требовал от польского короля полной присяги его армии, так как против Марии-Терезии их войска «должны действовать сообща»[52]. Сам Фридрих II позже пытался оправдывать свой поступок путем очернения образа Саксонии. Именно это прекрасно иллюстрирует умело включенный автором в одно из своих писем отрывок из опубликованной прусским королем декларации на немецком языке. Фридрих II писал: «Неблагодарной Саксонской двор учиня опасное согласие с неприятелями моими, свое войско с их армеею соединил не только для неприятельскаго нападения на мои земли в Шлезии (Силезии. – К.А.), да еще пагубное намерение имел, не токмо внутренния у меня провинции, но и самую столицу мою атаковать»[53]. Его заявление о том, что Август III имел какие-либо соглашения с участниками антипрусской коалиции так же несправедливо, как и доведенное до фарса утверждение, что польский король хотел атаковать Берлин, да еще объединил свое войско с их войсками. Историки объясняют подобные обвинения тем, что прусский король ссылался на документы Дрезденского архива, которые по его убеждениям свидетельствовали о «дружбе» Саксонии и Австрии, однако в отечественной исторической науки никакого положительного комментария по поводу этих документов исследователями не дается. Все же, мы должны учитывать, что Фридрих II имел право на личные предубеждения, исходя из того, что в Силезской войне Август III был на стороне Австрии, даже в прессе летом 1756 года ходили слухи о присоединении саксонского курфюрста к австро-французскому альянсу[54]. Вступив на территорию слабой Саксонии, Фридрих II почувствовал себя на её земле сильным «хозяином», а установлением на её территории своих порядков, действительно, нарушил свои сказочные обещания: «пред лицем Всея Европы, точно и торжественным образом чрез сие объявить, что притом ни против Его Величества, ни против земель Его отнюдь никаких неприятельских замыслов не имеет, почему и сильнейше уверяет, что войска Его Величества вступают в Саксонию не как неприятели, но единственно для безопасности сея Его Величеству Польскому принадлежащия земли, и что войску повелено наблюдать доброй порядок, и строгую воинскую дисциплину»[55]. Поэтому нам следует согласиться с мнением «партикулярного человека», считавшего, что «величеству признаться над меру тягостно, и весьма дорого будет: (поэтому. – К.А.) сей Монарх, пред богом и перед людьми протестует и кленется, будто он не так в Саксонию вступил, как неприятелю надлежит; да только для собственной безопасности сею землею овладел»[56]. Как мы уже сказали, Фридрих II как настоящий завоеватель ждал присяги саксонской армии, а также «предлагал» Августу III некоторые кондиции, о характере намекал автор: «только из публикованной от Короля Польскаго в лагерь его 19 дня сентября 1756 году декларации увидел, как не возможно было Польскому Монарху сих кондицей за тем принять, что не упоминая того, дабы Королю Прусскому обладателем Саксонии остаться, все эти кондиции такого состояния были, чтоб Его Величество Король Польской принятием оных, всей чести, и клятвою обещанной верности в крепком содержании союзов и обязательств своих с договорами совершенно бы лишился». И по справедливости мемуарист как простой наблюдатель был прав в том, что «Ему (Фридриху II. – К.А.) Королеве Венгерской мстить, а не на Польском Короле вымещать надлежало; ибо сей Монарх, кроме отпуску вспомогательнаго корпуса войск своих на услугу Императрице Королеве, по учиненному с Ея Величеством договору, никакого участия в этой войне партикулярно не брал»[57]. В последнем своем письме он закончил свои рассуждения неким обращением к Фридриху II и для этого привел цитату-пророчество древнеримского писателя Валерия Максима: «Хотя праведный гнев божий тихими шагами к отмщению идет; но потом уже людей за грехи их, тем тяжчае наказует»[58].

Какой была реакция Венского двора, который все это время догадывался о движениях Фридриха II и специально предпочитал дожидаться его нападения? Очевидно, что правительство Марии-Терезии в какой-то мере была весьма обрадовано тому обстоятельству, что европейская общественность будет на её стороне. Причины, которые Фридрих II объявил в своей декларации, были оценены австрийцами как «пустые одно другому противуречущия слова и такия причины, которых и самыми явственными вымышлениями вероятными учинить не возможно бы было. Поставленные Фридрихом II в вину Марии-Терезии, чинимые её армией приготовления в Богемии летом 1756 года королева никак не комментировала, а только пояснила, что «известное всему свету происхождение дел противным правде образом описывал». К объявленным прусским королем вымышленным причинам, по мнению, Марии-Терезии были также добавлены «многия явно между собою противоречущия обстоятельства». Хотя сами эти противоречия королева не раскрывала. Между тем, в комментируемом послании, очевидно, скрывались обстоятельства тайных соглашений Австрии и России, по которым союзники, действительно, собирались предпринять наступление на Пруссию. Марией-Терезией для убеждения читателя хитро говорилось лишь о Петербургском мирном договоре 1746 года, который был заключен с целью обороны – «дабы охранить себя от четвертаго с Прусской стороны мирнаго разрыву», сам «Венский двор нималой нужды не имел возбуждать Российской Императорской двор к чувствовованию оказуемых оному с Прусской стороны всяких соединенных с презрением озлоблений». Лицемерие Австрии, которое было затруднительно рассмотреть читателю, не посвященному в тонкости дипломатии, подтверждает следующая фраза: «Чего ради Венской двор и не вступает в особливое защищение российскаго Императорскаго двора против содержащихся в томже прусском манифесте порицаний». Хотя сразу после нападения Фридриха II на Саксонию, Австрия потребовала немедленного выступления русского войска, о продвижении которого в конце октября сообщали «Санктпетербургские ведомости». В заключении этого послания провозглашалось, что «Ея Величество, будучи совершенно уверена о вспоможении наивернейших Ея союзников, ожидает онаго с утешением и надеждою, и не сумневается, что и все прочия державы, видя такое явное повреждение народных прав и оскорбление Величества, сообща вступятся за обидимых». Таким образом, Австрией была сформулирована общеевропейская задача, так как пришло время, «когда смерить должно гордых, и уничтожить опасныя обществу их умышления»[59].

Прибытие Фридриха II с армией вызвало в Саксонии всеобщее чувство ужаса и растерянности[60]. Внешней политикой Дрезденского двора руководил первый министр саксонского курфюрста граф Г. Брюль. По его инициативе собрали военный совет, на котором, по оценке И.В. Архенгольца, были приняты «несообразные» меры. Г. Брюль приказал собрать саксонское войско в лагерь около городка Пирны, находившегося на Богемской границе[61]. Решение этого совета отразилось в сообщении из Дрездена от 18 августа: «Стоящие в Польше лехкие драгуны и два баталиона уланов скоро сюда будут. На предбудущей неделе начнут наводить мост при Пирне. Наше войско имеет быть расставлено к богемской границе по деревням и городам. Все ныне готовится к походу»[62]. Но почему граф Брюль остановился именно на этом плане действий? Дело в том, что армия Августа III включала не более 17 тыс. человек и не имела возможности сопротивляться Фридриху II. И тогда зависимый от мнения иностранцев саксонский министр согласился с идеей французского дипломата Ш.Ф. Брольи, который предложил собрать войско в укрепленный лагерь[63]. С истинной целью данного мероприятия можно было ознакомиться в газетном № 76: «Наша армия (саксонская. – К.А.), сколько возможно было, собралась в скорости, и при Пирне лагерем стала, с тем намерением, чтоб с Цесарскою Королевиною армиею (австрийской. – К.А.) в богемии соединиться»[64].

Тем временем Фридрих Великий разворачивал свою экспансию в Саксонии. Прусский король без сопротивления вступает на земли городов фактически оккупированной им территории[65]. Это подтверждается известием из Лейпцига от 3 сентября: «В Виттенберг, Эйслебен, Наумбург, Торгау и в другие Саксонские города пришло также Прусское войско, но которое по видимому далее пойдет»[66]. В это время Австрия, ожидая нападения неприятеля «чрез Силезию или Саксонию», собирала свои силы в Богемии, но к решительным действиям приступать не собиралась: «И так выведенное из Венгрии войско на наших границах соберется в один корпус, и спокойно ожидать будет, какия намерения под движениями войск противной стороны скрыты»[67]. Опасения Австрии о «скрытых намерениях противной стороны» подтверждались сообщением от 31 августа, благодаря которому читатель мог узнать, что «великой корпус Королевскаго Прусскаго войска чрез Саксонию пошел в богемию»[68]. И далее печаталось, что «по утру рано пошли (прусские войска. – К.А.) далее к богемским границам. Уведомляют, что и прочее войско, стоявшее в других Саксонских городах, в поход вступилож»[69].

Австрия была уже не в силах помешать усиливающейся власти Фридриха II над владением саксонского курфюрста. В связи с этим материалы начала осени 1756 года представляют значительный интерес из-за описания процесса введения в Саксонии прусских порядков, которые, в первую очередь, касались финансового вопроса: «Как скоро Прусское войско 29 Августа по полудни сюда (в Лейпциг. – К.А.) вступило, то господин Маеор билдербек тогоже вечера Депутатам от купечества приказал сказать, чтоб впредь зборы (сборы. – К.А.) и подати с мещанства единственно платить по указам Его Величества Короля Прусскаго»[70]. Мы видим, как своей непоследовательной политикой Австрия допустила беспрепятственное вступление Фридриха II в Саксонию, тем самым позволив своему врагу выкачивать военные средства из беззащитного курфюршества. По этой проблеме будет весьма полезно обратиться к «Экстракту письма из Саксонской главной квартиры», напечатанному в № 76 газеты «Санктпетербургские ведомости». Уже в самом начале этого письма говорилось: «Король Прусской, по вступлению своем в Саксонию, начал тот час требовать ужаснаго числа порционов и рационов», а далее подробно описывались «бедствия», которые Фридрих II приносил владению Августа III: «у жителей отнимали не токмо скотину и лошадей, но и слуг. Лейпциг, так как и прочие городы, взят нечаянно, вся Королевская казна разграблена». Нельзя было остаться равнодушным ко многим эмоциональным, наполненным трагизма строкам, согласно которым, Фридрих II в Саксонии «поступает жесточае всякаго неприятеля». Более всего, читателя могла поразить рисуемая безнравственность прусских солдат, опустившихся до уровня мародеров: «По всей Саксонии собирают фураж, гусары и солдаты разбивают ларцы и сундуки, грабят все имение и пожитки и грозят еще погубить жителей огнем и мечем», что впоследствии привело к разорению гражданского населения: «бедные подданные, оставя свои жилища, сплачем и горестию милостыни просить принуждены»[71], а также к конце ноября жители «уже едва дневную пищу себе промыслить могут», так как «цена на съестные припасы и на все другия вещи так (сильно. – К.А.) поднимается»[72]. Подобная трактовка оказала существенное влияние на образ прусского короля, который стал для европейских дворов и общественности варваром, напавшим на Августа III, низведенного, в свою очередь, до уровня жертвы. Восприятие общественностью политики Фридриха II в Саксонии ярко отразилось в «Письме из Дрездена к своему приятелю в Лондон». Автор этого письма предельно ясно дает оценку действиям врага Августа III: «с каким варварским свирепством Прусаки здесь (в Саксонии. – К.А.) поступают»[73]. Противники Фридриха II за счет его испорченной «репутации», наоборот, пытались возвысить свое значение. Не случайно в последующих номерах, печатавшихся осенью 1756 года, появлялись сообщения с гневными рескриптами, к примеру, это рескрипт от французского двора, в котором звучал призыв отомстить за действия Фридриха II в Саксонии: «Он (Людовик XV. – К.А.) за должность свою почитает, обратиться ко всем Европейским державам, и просить их, чтоб они обще с Франциею отомстили за такую поступку»[74].

Мы дали краткую характеристику впечатлению от нашествия Фридриха II на Саксонию, которое могло сложиться у современника тех событий, внимательного изучавшего известия периодической печати. Насколько образ Фридриха, каким его рисовала газета «Санктпетербургские ведомости», соответствовал действительности? Читая сочинение И.В. Архенгольца «История Семилетней войны в Германии», мы узнаем, что прусский король по прибытию в Дрезден 10 сентября 1756 года оказывал всевозможнейшие почести высшему свету[75]. Следуя такой логике, прусский король вряд ли бы стал устраивать в Саксонии разорение, которое преподносилось в прессе как ступень к гуманитарной катастрофе: «что в короткое время общаго голода опасаться должно»[76]. Ф.А.Кони же и вовсе пишет, что «для народа никаких существенных перемен не произошло»[77]. Однако мы должны понимать, что упомянутые нами авторы отличались пропрусскими взглядами и игнорировали очевидные факты. Война обошлась Саксонии очень дорого: потери достигают 90 тыс. и более чем в 100 млн. талеров – вся её экономика пришла в упадок[78]. Очевидно, что этому объективно поспособствовала выкачка Фридрихом Великим людских и продовольственных ресурсов. И это, кстати, не скрывает Архенгольц[79]. И действительно, в печати помимо экспрессивных высказываний, появлялись и те, которые беспристрастно рисовали картину положения Саксонии: «в самом замке Королевском хранящимися припасам, уборем, экипажам и прочим вещам зделана по указу Короля Прусскаго подробная опись», также добавлялось, что «город Лейбциг 500 тысяч ефимков в займы дал»[80]. Последняя цитата свидетельствует о системе денежных поборов, которую ввел прусский король в саксонские города, о долгах которых нередко сообщалось в периодической печати: «Понеже город Лейпциг требованных Королем Прусским 30000 талеров не заплатил на показанной срок»[81]. Каково было положение этого города через год? В неком анонимном письме от 2 ноября 1757 года оно было охарактерезовано следующим образом: «Город Лейпциг не видит конца своему бедствию, хотя много уже претерпел, и заплаченными за три недели суммами еще не откупился». По описаниям этого известия, можно заключить, что саксонские города служили для прусских солдат системой военных лагерей. Так, говорилось, что еще в конце октября в Лейпциге «и в предместьях стояли <...> до 30000 человек, так что в некоторых просторных домах было по 50, по 60 и по 100 человек". В этой связи весьма убедительно звучат строки, что «все окрестныя места находятся в печальном состоянии, ибо съестные припасы все съедены, и убивают много скота по тем дорогам, где в фураже недостаток». А магистрат Лейпцига обязан был обеспечить гарнизону «не токмо есть и пить, но и каждому солдату на день по два гроша»[82]. Несмотря на то, что в прессе рисовались картины разорения саксонских городов еще в конце 1756 года, в действительности вряд ли оно доходило до описываемых масштабов. Например, еще в 1761 году высшие чина Лейпцига, «донося императрице Елизавете, что король прусской, наложив на их город контрибуцию, состоящую из двух миллионов талеров», просили у русской императрицы помощи, предлагая «пожаловать им взаймы на три года 800 тысяч талеров с платежем процентов»[83]. Значит у Лейпцига в распоряжении оставалось, судя, по этим сведениям, около 1 миллиона 200 тыс. талеров, а значит еще в 1756-1757 году он располагал еще более крупными ресурсами, обладание которыми не могло привести к голоду.

В номерах 1757 года появлялось много информации, говорившей о регулярной поставке саксонских рекрутов. Дело это также получило свою оценку на страницах «Санктпетербургских ведомостей»: «предписанное число рекрут, которых здешния земли (Саксония. – К.А.) должны дать Королю Прусскому, весьма несносно народу»[84]. Следствием подобного насильного рекрутирования стало укоренившееся в рядах прусской армии явление дезертирства. Проблема эта предельно ясно отразилась в сообщении из Варшавы от 6 апреля 1757 года: «Дрезденския письма объявляют, что Короля Прусскаго не мало ныне безпокоят насильственно в его службу взятые Саксонские салдаты и рекруты, ибо как только разгласилась между ими ведомость о побеге трех баталионов в Польшу и нескольких эскадронов в богемию, то они все взбунтовались, и Его Величеству далее служить со всем упрямятся»[85]. Впоследствии десятки сообщений, по крайней мере, за 1757 год мимолетом сообщали о солдатах, сбежавших из армии Фридриха II.

Таким образом, не следует полностью соглашаться с мнением современников, откровенно стоящих на стороне антипрусской пропаганды. Однако и мы не собираемся идеализировать образ Фридриха II. Очевидно, что главное неблагородство прусского короля заключалось в том, что он не сдержал свое обещание, согласно которому, «войска Его Величества (Фридриха II. – К.А.) вступают в Саксонию не как неприятели»[86]. А в своей декларации говорил совершенно обратное, приписывая маленькому курфюршеству невозможные для него инициативы. Сначала он надеялся, что сможет склонить Августа III к союзу против Австрии[87]. Саксонский курфюрст отказался. Тогда прусский король решил подчинить его владение своим интересам силой. А интересы его и состояли в использовании экономических ресурсов для своего блага и «безопасности».

Весь сентябрь-октябрь в «Санктпетербургских ведомостях» публиковались известия не только о делах Фридриха II в Саксонии, но и о подготовке Австрии и Пруссии к предстоящей баталии. Уже во второй половине сентября положение саксонской армии, являвшейся узницей лагеря при Пирне, было крайне плачевным. Являлось оно таковым по двум причинам. Первая заключалась в том, что изначально не было запасено должного количества провианта. Вторая причина состояла в том, что прусский король мастерски использовал просчеты противников в свою пользу, перекрыв ближайшие пути сообщения[88]. О чем свидетельствует известие из Дрездена от 13 сентября: «Наш лагерь (саксонский. – К.А.), как слышно, со всех сторон окружен Прусаками»[89]. Теперь Августу III оставалось ждать только помощи Австрии. Спасительная миссия была поручена австрийскому фельдмаршалу М. Броуну, который для этого должен был перейти реку Эгер, чтобы подойти к Шандау, у которого предполагалось соединение армий. Прусский король понимал намерения соперников и, как писалось в прессе: «чинятся там (при Эгере. – К.А.) всякия приготовления к обороне»[90]. Австрия знала о намерениях прусского короля, понимая, что для спасения саксонской армии, ей придется вступить в бой с Фридрихом II: «Для способствования блокированной при Пирне от Королевских Прусских войск Курсаксонской армии в положенной на мере ретираде, и для понуждения неприятеля, чтоб вывесть оттуда некоторое число войска, командующей Императорскою Королевиною армиею господин Фельдмаршал Граф броун принял резолюцию идти встречу неприятелю до Лобошица (Лобозица. – К.А.)»[91].

Армия графа Броуна была вдвое сильнее, обладала отличной артиллерией. Но Фридриху II было чрезвычайно важно помешать соединению армий у Шандау, поэтому он пошел на риск и принял участие в сражении, которое произошло 1 октября близ богемского селения Лобозица. Источников, дающих представление о столкновении прусско-австрийских войск, публиковалось совсем немного. 7 октября в прессе появилось первое сообщение об итогах Лобозицкой битвы, однако точной информации читатель получить не мог. К примеру, сведение со ссылкой на берлинскую газету, что Фридрих II «одержал победу в богемии при Ловошице, над армиею Ея Величества Императрицы Королевы Венгеро-богемской» было расценено редакторами как непроверенный слух. 7 октября была опубликована копия рапорта фельдмаршала Броуна Марии-Терезии из лагеря при Будене. Из части этого доклада мы узнаем, что Лобозицкая битва не являлась сражением, которое серьезно могло повлиять на ход событий начавшейся войны: «сие крайне жестокое и кровопролитное сражение в системе дел и операций ничего однакож не отменяет». Австрийский фельдмаршал пытался выставить свое войско в наилучшем свете, то и дело расхваливая своих офицеров. Однако Броун не приписывал себе ни поражения, ни выигрыша. Вникнув в содержание этого рапорта, читатель мог заключить, что баталия закончилась вничью. Австрийский фельдмаршал доносил, что победа была близкой, однако достижение её было сорвано ловкостью противника: «О сей победе я чрез три часа наилучшую имел надежду; но неприятель наконец устремя наибольшую силу своей пехоты противу моего праваго крыла принудил наших Кроатов и пехоту оставить вышины праваго крыла»[92]. В сообщении из Вены от 16 октября при описании пожара, который учинили пруссаки в Лобозице, не скрывается ни трудное положение австрийского войска, загнанного в это селение, ни проворность его неприятеля: «и как наша инфантерия, которая у самой реки Эльбы на пригорке стояла, с той стороны для пожара никакой ретирады (отступления. – К.А.) более не имела, а спереди обеспокоена была превосходною неприятельскою силою, и непрестанно стрельбою из пушек»[93]. Как пишет Архенгольц, впоследствии сами пруссаки прогнали австрийцев из Лобозица[94]. Н.М. Коробков, очевидно, не занимая никакой пропрусской позиции, сделал вывод, что перевес оказался все-таки на стороне пруссаков[95]. В «Санктпетербургских ведомостях» известия о победе Пруссии, по крайней мере, пару раз публиковались в печати, но поступали они со стороны берлинского двора и подробно не освещались. Можно предположить, что редакторы не желали печатать информацию, отражавшую успехи Фридриха II, по причине того, что она бы могла вызвать симпатию у русской общественности к ненавистному Елизавете Петровне прусскому королю, против которого осенью 1756 года она собирала свои войска.

Еще летом 1756 года Венский двор фактически бездействовал и пытался подавить устремления инициативной России, предлагающей свою помощь. По мнению С.М. Соловьева, если бы русские войска были введены в Саксонию, то Фридрих II не решился бы нападать на защищенную территорию[96]. Однако Австрия проигнорировала предложение России из-за своей трусости, чем обрекла земли польского короля на разорение. А когда исправить допущенного правительство Марии-Терезии уже не могло, оно стало взывать на помощь Россию, чтобы та двинула свою армию[97]. Русские приготовления были кратко освещены в «Санктпетербургских ведомостях». Сообщалось, что уже к 11 октябрю русская армия была готова к походу за границу: «оная теперь за границу уже действительно выступает»[98]. Читателя хотели удостоверить, что в разгоревшейся войне Россия имеет серьезные намерения и поэтому опубликовали отрывок из указа Елизаветы Петровны от 2 октября, по которому для ведения масштабной войны было необходимо «для умножения армии собрать вновь рекрутов со всего государства»[99]. К ноябрю 1756 года русская армия была собрана в Риге. Её главнокомандующим являлся генерал-фельдмаршал С.Ф. Апраксин. В отечественной историографии его кандидатура расценивается как неудачная, что подтверждает некоторые мнения современников. Так, английский посланник Уильямс доносил, что «Апраксин – ленивейший из смертных и жалкий трусишка», а придворный Елизаветы Петровны граф К.Г. Разумовский писал, что «Я никогда не думал, чтоб в фельдмаршале Апраксине столь мало искуснаго командира найдти <…> человек без практики, ни в каких военных обращениях с европейцами не бывавший»[100]. Однако причины назначения его на столь высокопоставленную должность исследователями подробно не были раскрыты, в основном, указывалось на дружеские отношения С.Ф. Апраксина и канцлера Бестужева-Рюмина. В «Русском биографическом словаре» на этот счет было сказано, что «возвышению его содействовало не столько отдаленное родство с графами Апраксиными, Петром и Федором Матвеевичами и их покровительство; сколько женитьба на дочери канцлера графа Гавриила Ивановича Головкина, Настасье Гаврииловне Головкиной, а затем дружеские связи с графом А. П. Бестужевым-Рюминым и особенно с графами А. Гр. Разумовским и братьями Шуваловыми. Так или иначе, не подлежит сомнению, что Апраксин пользовался особенным благоволением Императрицы Елизаветы Петровны»[101]. Мы можем сделать вывод, что решение отдать Апраксину пост главнокомандующего в какой-то степени могло зависеть от его родственных и дружеских связей.

Еще во второй половине октября С.Ф. Апраксин находился в Петербурге, и своей безынициативностью немало раздражал русскую общественность[102]. Несмотря на это, материалы «Санктпетербургских ведомостей», описывающие дела главы русского войска, как на зло стали говорить о вещах, касавшихся не великих приготовлений, а подарков С.Ф. Апраксину от Елизаветы Петровны. Так в №88 писалось: «в след за ним один паж, которой вручил Его Превосходительству от ЕЯ ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА весьма драгоценной соболей мех с богатою парчею»[103], далее редакторы пожелали написать и о серебряном сервизе, отправленным С.Ф. Апраксину в служебную квартиру. Таким образом, газета «Санктпетербургские ведомости» подобными сообщениями давала читателю представление о русском главнокомандующем как о настоящем барине.

После Лобозицкой битвы к 11 октября фельдмаршал Броун прибыл к местечку Шандау, около которого должны были соединиться австрийская и саксонская армии[104]. Последняя была заключена в лагере у Пирны. Ей предстояло совершить тяжелый переход через Эльбу, чтобы встретиться с австрийцами, надежда на соединение с которыми каждый день угасала из-за бессилия саксонских солдат и природных помех. Да и саксонский генералитет сомневался в успехе данного предприятия[105]. Граф Броун сам находился в опасности[106]. Безуспешно простояв в ожидании саксонцев, 14 октября он решил отступить, а на следующий день часть саксонской армии перешла Эльбу[107]. 16 октября 1756 года судьба союзников Марии-Терезии была передана не только в руки голодной смерти, но и в руки прусского короля. История этой страшной трагедии не утаивалась и от русского читателя: «Напоследок с Фельдмаршалом Рутовским соглашал (Фридрих II. – К.А.) капитуляцию, в следствие которой все Саксонские Генералы, Офицеры и солдаты военнопленными здались (Фридриху II. – К.А.)». К этому же сообщению прилагались причины невозможности соединения с австрийцами, которые привели «1)Разорение Прусскими пушками перваго моста...2)Невозможность за недостатком судов переправить довольное число гранодеров прежде довершения моста на другую сторону Эльбы…3) Долгое время, которое надобно было на одном мосте армию переправить, а сия медленность еще неприятелю случай дала атаковать на левой стороне реки арриэргардию, и взять большую часть багажа. 4)Дождь, которой безпрестанно чрез всю ночь и чрез целый тот день продолжался, и дороги при Лилианштейне так испортил»[108].

Основными факторами, поспособствовавшими успехам Фридриха II в осенней кампании, стали: прусский король не был скован в своих действиях, так как во внешней политике своего королевства являлся абсолютным авторитетом. Его противники, наоборот, страдали от кабинетной политики, постоянно замедляющей исполнение их планов. Фридрих II был инициативным, не медлил и шел на риск. Поэтому ему удалось нанести неплохой удар по австрийцам у Лобозица, закрепиться в Саксонии и включить её немногочисленную армию в свою. Однако он явно ошибся в одном. Первоначальной его целью была молниеносная война, которая в итоге растянулась на целых 7 лет. После победы Фридриха II у Пирны военные действия закончились. Войска размещались на зимние квартиры. Но Австрия и её союзники намеревались взять реванш весною-летом 1757 года.

ГЛАВА III