Весенне-летняя военная кампания 1757 года

Очевидно, ни Австрия, ни Пруссия не были удовлетворены результатами предприятий, организованных ими осенью 1756 года на богемском театре военных действий. Австрия не успела произвести наступления на противника, а Фридрих II к концу 1756 года не выполнил свой план блицкрига, согласно которому он намеревался вместе с маршалом К. Шверином пройти в Богемию, ударить по австрийцам и захватить Прагу до зимы, вызвав тем самым скованность военных действий не только Австрии, но и её союзников[109]. Однако Франция и Россия, которые во многом преследовали в разгоревшейся войне свои интересы, не собирались сдаваться прусскому завоевателю.

Франция предполагала нанести удар по ганноверской области и с этой целью собирала войска для вторжения на территорию Германии[110]. О целях правительства Людовика XV догадывались в Ганновере и писали оттуда, что «в разных известиях угрожают нам (Ганноверу – К.А.) скорым приходом францусских войск к нижнему рейну, и притом показывают места в Вестфалии, где оно квартиры занять имеет»[111]. Союзница Франции Австрия в это время умножала свою армию в Богемии и уже в феврале, будучи готовой к открытой кампании[112], проявляла открытую агрессию в отношении Пруссии. Это подтверждает сообщение из Эрфурта от 3 февраля: «По силе писем из богемии Фельдмаршал Граф броун беспрестанно отправляет деташементы (воинские подразделения. – К.А.) Венгерской конницы в Лейтмерицской и бунцлавской округи, дабы Прусаков еще при последнем времени зимы по возможности тревожить, пресечь им привоз, и остановить их приготовления к наступающей кампании»[113].

В свою очередь, прусский король при подготовке к открытию новой кампании бесконтрольно пользовался ресурсами Саксонии. Известия, о рекрутских наборах, проводимых в её землях, продолжали появляться в газете «Санктпетербургские ведомости». Например, писалось, что: «предписанное число рекрут, которых здешния земли должны дать Королю Прусскому, весьма несносно народу»[114]. Таким образом, возвращаясь к проблеме роли Саксонии в умножении военных сил прусского короля за 1756-1757 гг., мы видим, что оккупированное курфюршество фактически превратилось в очередной военный гарнизон Фридриха II. Набирали рекрутов без какого-либо тщательного обзора, хотя в приоритете были обеспеченные солдаты: «берут силою молодых зажиточных людей, кто ни попадется». Рекруты эти, очевидно, не знали порядков прусской армии и, возможно, не имели опыта участия в боевых действиях. Подобные недостатки новобранцев учитывались прусским королем, и поэтому он организовывал их обучение: «Чрез шесть недель рекруты должны со всем обучены и исправны быть ко вступлению в баталию»[115].

За последующими военными движениями Пруссии зимой 1757 года следила Австрия. Об этом свидетельствует сообщение из Праги от 6 марта, содержащее довольно широкий обзор положения неприятельской прусской армии: «около города Дрездена делают разные укрепления, и между Пирною и Кессельсдорфом назначен лагерь. Всем Саксонским офицерам в Дрездене находящимся приказано 11 числа оттуда ехать в показанныя им далее от границ квартиры. Неприятель вышел из Мариэнберга и Хемница, и все свое войско <…> собрал в один корпус в Фрейберге, куда и магазин из Мариэнберга перевезен. Бевернской Принц пошол также с полком своим из Дрездена в Фрейберг»[116].

Уже 8 марта 1757 года Пруссия была готова к наступательным действиям в Богемии: «полки короля Прусскаго 8 числа будущаго месяца выступят из зимних своих квартир для занятия кантонних (регулярных. – К.А.) квартир. Они разделены будут на три армии, из которых Король с Фельдмаршалом Кейтом будет командовать главною армиею, Принц Прусской второю, а Маргграф Карл вместе с брауншвейгским Принцом Фердинандом третьею»[117]. А благодаря известию из Дрездена от 6 апреля читатель мог подробно ознакомиться с военными планами Фридриха II: «прусаки намерены вскоре опыт зделать, чтоб со всех сторон водраться в богемию, и там укрепиться», а далее говорится, что «назначивает он (Фридрих II. – К.А.) везде места под лагери, где главные его корпусы собраться, или куда с пользою ретироваться могут»[118].

В апреле прусская армия «под командою Фельдмаршала Шверина ‹...› в поход к богемии вступила». Затем воспоследовала произошедшая 21 апреля битва при Рейхенберге, которая началась, согласно описанию сообщения из Вены, с момента, «когда один неприятельской корпус (прусский. – К.А.) состоящей с лишком в 20000 человек, маршируя чрез Кроцен, атаковал Императорския Королевины войска, состоявшия при Рейхенберге, коих было около 14000 человек». А исход битвы заключался в следующем: «Императорская Королевина пехота гораздо превозходящей неприятельской силе долго супротивляться не могла, и командующей Генерал (Кёнигсегг. – К.А.) на конец принужден был с своим корпусом отступить в Либбенау»[119]. Таким образом, победу в первом сражении весенне-летней кампании 1757 года можно заслуженно присудить Пруссии. В письме из Вены от 3 мая за Австрией признавалось поражение, и также выделялись две основные его причины: первая состояла в медлительности австрийских корпусов, а вторая в изначально непродуманном их расположении: «что мы за долговременным мешканием в собрании войск своих, не могли остановить перьвых успехов с великою армиею идущаго неприятеля, против таких малых корпусов, которые по многим местам будучи разсеяны в надлежащей скорости соединиться не могли»[120].

Весною 1757 года главнокомандующим австрийской армией являлся принц Карл Лотарингский, руководство которого современный историк М.Ю.Анисимов оценил как бесталанное и нерешительное[121]. И в самом деле, остальные австрийские генералы не соглашались с распоряжениями принца Карла, что порождало в их среде несогласие[122]. 6 мая Фридрих II приблизился к Праге[123]. Ему предстояло перейти «чрез реку Молдау (Молдаву. – К.А.) для соединения наибольшей части своих сил с Фельдмаршалом Шверином (который. – К.А.) атаковал нас (австрийцев. – К.А.) с стороны Малешица по правую руку Праги с 112тью тысячами человек», при этом австрийцы «не имели больше как 50 тысяч человек». Во главе правого крыла, по которому ударил Шверин, стоял граф Броун, под командованием которого оно производило весьма достойный отпор, который привел к тому, что крыло прусского командира «несколькократно в бегство (было. – К.А.) обращаемое». Энергичный и предприимчивый Фридрих II, видя неудачу Шверина, «нашел колонну свежих войск между наших (австрийских. – К.А.) обоих крыльев ввести»[124]. Корпус его состоял «лишком в шестидесяти тысячах человеках»[125] и, соответственно, намного превосходил изнывающие от потерь два австрийских крыла. В то время как пруссаки страшно теснили австрийцев, был тяжело ранен граф Броун, а командовавший левым крылом Карл Лотарингский упал с коня и не мог отдавать каких-либо распоряжений[126]. План действий противников Фридриха II был нарушен – он мигом воспользовался этим обстоятельством и «чрез то наше право крыло вдруг с фронту, с флангу и с тылу атаковать и захватить»[127]. В итоге правое крыло «принуждено было назад отступить с великим уроном в бенещау», а левое крыло «гораздо меньше урону претерпело, и по видимому оное ретировалось в Прагу». Таким образом, силы австрийской армии после этой баталии были разделены на три корпуса: «с одним Принц Карл находится в Праге, и с другим Фельдмаршал Даун в бемишброде (который не успел соединиться с армией Принца Карла. – К.А.), а с третьим Генерал Претлак в бемешауе»[128]. Одним из следствий этого сражения стало осаждение Праги, в которой была заперт корпус принца Карла. Европейская общественность полагала, что «запертыя в Праге войска, оружием и голодом принуждены будут здаться»[129], но по оценке самих австрийцев, продовольствия хватало «с лишком на три месяца»[130], к тому же «больше 46000 человек пехоты, и знатное число конницы, находится отчасти в Праге, а отчасти около стоят лагерем»[131]. Последующие сообщения рисовали еще более благоприятную картину: «Сверьх того у сей армии (находящейся в Праге. – К.А.) нет недостатку ни в съестных припасах и аммуниции, ниже в других военных потребностях, но запасена всем тем на долгое время»[132].

Однако Архенгольц в своем сочинении «История Семилетней войны в Германии» опровергал данные прессы о выгодном положении осажденных австрийцев. Уже в мае, по мнению писателя, городские магазины были совершенно ничтожны, войска испытывали большую нужду. Множество мирных жителей гибло из-за разрывов бомб, разрушались здания. Не прошло и месяца осады, а в городе было всеобщее негодование[133]. Поэтому есть основания предполагать, что реальное положение дел в Праге не соответствовало информации, поступавшей из Вены.

Последней надеждой осажденных являлась помощь со стороны фельдмаршала Л. Дауна, который со своей армией имел возможность соединиться с австрийскими войсками, отошедшими после битвы под Прагой в Моравию[134]. Сообщение из Вены от 18 мая содержит краткое описание расположения и дальнейших действий австрийского военачальника после баталии под Прагой: «Императорская Королевина армия, под командою господина Фельдмаршала Графа Дауна, имеет ныне свой лагерьмежду Колином и Кутенбергом (Куттенбергом. – К.А.) ‹...›. Помянутая армия, по прибытии в недавном времени к оной разных полков, умножилась до 90000 человек, и еще ожидают в прибавок Надастиева корпуса и некоторых других в походе находящихся конных полков»[135]. Мы видим, что Вена преувеличила количество войск Дауна, к примеру, Коробков утверждает, что на момент предстоящей битвы под Колином между пруссаками и австрийцами у последних насчитывалось около 54 тыс. человек. Подобные цифры приводят другие исследователи и мемуаристы. Прусский король опасался, что армия противника, насчитывавшая свыше 40 тыс. солдат, могла не только расстроить его операции, но и к тому же, с помощью какого-либо маневра дала бы возможность принцу Карлу выйти из осажденной Праги. Поэтому Фридриху II было важно отбросить армию Дауна. Его план должен был исполнить принц А.В. Бевернский с 25-тысячным войском[136]. По мере продвижения прусского военачальника австрийский фельдмаршал «запотребно признал лагерь между Колином и Кутенбергом несколько назад отвесть, и при Чаславе шанцами окопаться, дабы там с поспешающими к нему на помочь знатными корпусами соединиться»[137].

О движениях противников на канун битвы под Колином, состоявшейся 17 июня 1757 года, и о победе австрийского войска, читатель мог узнать из сообщения из Варшавы от 14(25) июня: «на кануне баталии Король Прусской сам в лагерь Герцога бевернскаго с двенатцатью тысячами человек свежаго войска для подкрепления прибыл; что на другой день с своей стороны и атаку действительно начал; что сперва Прусакам удалось выбить Австрийсцов из разных постов, и прогнать двоекратно Австрийскую и Саксонскую конницу; но что при третием боя возобновлении оная всеми силами устремясь, в Прусской фронт продралась, куда и Австрийская пехота с неописуемою храбростью за нею следуя, жестоким своим огнем неприятеля к совершенному бегству понудила; что впрочем, при усмотрении неудачи, Король Прусской тотчас персонально назад к стоящему своему около Праги войску уехал; и что напоследок отступ бевернскаго корпуса с превеликим безпорядком произходил, что потому без потеряния времени Генерал Граф Надасти в погоню за оным послан. Начало сражения было 17 числа сего месяца (июня. – К.А.) около полудни, и безпрерывной огонь продолжался чрез несколько часов, а целой стрельбе конец последовал не прежде девяти часов вечера»[138]. Этим поражением Фридрих II перечеркнул свой план блицкрига: его военные силы были изнурены не только двумя кровопролитными сражениями летней кампании, но и длительной для него осадой Праги, которую ему пришлось снять.

Прусский король оказался в ловушке: со всех сторон его окружали союзники Австрии, чьи намерения и силы он явно недооценил, когда в конце апреля 1757 года двигался к Праге. Сообщение из Дрездена от 9 апреля довольно точно отразило его ошибочные убеждения: «Его Прусское Величество беспрестанно уверяет своих Офицеров, что Руские останутся дома, а из Французов токмо 24000 человек помощнаго войска будут в Немецкую землю»[139]. Французы, действительно, уже в апреле начали вступать в немецкие города, так, в № 35 «Санктпетербургских ведомостей» сообщалось о взятии ими города Везеля и об учреждении там французских порядков: «Генерал-Лейтенант Сем-Жерменом определен здесь (в Везеле. – К.А.) Комендантом, и весь генеральной штаб учрежден францусским порядком»[140]. В Саксонии распространялась достоверная информация, «что французы намерены занять княжество Остфрисландское, так как и Вестфалию, и что намерение их захватить такожде для герцогства при реках Везере и Эльбе»[141]. Прусский король прекрасно знал о движениях армии Людовика XV, но возлагал всю ответственность на плечи англичан. Главные свои силы Фридрих II в апреле 1757 года направлял именно на богемский театр военных действий, полагая, что англичане смогут вполне самостоятельно оказать сопротивление французам в Ганновере.

Защита ганноверских земель была поручена сыну Георга II герцогу У. Камберлендскому, в войско которого также входили ганноверцы, гессенцы, брауншвейгцы[142]. О его планах весною 1757 года писалось, что «армия под командою Его Королевскаго Высочества Герцога Кумберландскаго пойдет чрез реку Везер далее в Вестфалию против приближающейся туда францусской армии»[143]. В конце мая насчитывавшая приблизительное 100 тыс. человек французская армия вступила на германскую землю[144]. Уже к 17 июня французы «заняли тотчас билефельд»[145]. Последующие известия, публиковавшиеся в прессе, сообщали о стычках неприятельских войск, которые ослабляли армию герцога Камберлендского, избравшего тактику отступления. Результатом уклонения английского главнокомандующего от решающей битвы становилось занятие французами множества укрепленных пунктов. Автор письма из Стокгольма недоумевал действиям У. Камберлендского: «Я не понимаю, как Герцог Кумберландский мог столь долго медлить принятием твердой резолюции»[146]. Действительно, отступление союзной армии ни к чему более не приводило как к расширению оккупации французов в Ганновере. Герцогу Камберлендскому не удалось воспрепятствовать переправе французов через реку Везер. Французы продолжали преследовать английского командира. В итоге к 22 июля армия герцога Камберлендского «была вся в собрании в своем лагере при Гастенбеке (Хастенбеке. – К.А.), которое место выбрал он, чтоб ждать там Францусскую армию». 24 июля началась перестрелка между передовыми подразделениями. Французская армия насчитывала: 50 тыс. инфантерии, 10 тыс. кавалерии, 68 орудий, в то время как армия противника имела 30 тыс. инфантерии, 5 тыс. кавалерии, 28 орудий. Французы направили свою атаку на центр Камберлендской линии и форсировали горные окрестности Обенсбурга[147]. 26 июля огонь распространился по всему поле битвы, армия французского герцога Д`Эстре имела несомненное преимущество: « Артилерия производила гораздо жесточайшей огонь, нежели неприятель (обсервационная армия. – К.А.), а скоро после того и господин Шевер на горах с своим войском учинил атаку, которой по жестоком сражении принудил неприятеля в бег, так что он принужден был оставить все свои посты, не смотря что подкрепляем был всею своею армиею. Неприятели потеряли больше 3000 человек, а урону с Францусской стороны убитых и раненых <…> до 1500 человек»[148]. После сражения «герцог Кумберландской со всею своею армиею отступил чрез Ниэнбург к Штаде», а «французы взяли город Ганновер и крепость Гамельн»[149]. Победа, очевидно, была на стороне французов. Их успех закрепила Цевенская конвенцией, заключенная 8 сентября 1757 года между герцогом де Ришелье и герцогом Камберлендском. Речь об этом событии пойдет в заключительной главе.

Пока Фридрих II был занят осадой Праги, пока стотысячное французское войско подходило к немецким границам, русская армия под предводительством С.Ф. Апраксина держала курс на Восточную Пруссию, защитником который был назначен прусский генерал И. Левальд. Какова была реакция Фридриха II на вторжение России в его земли? Ответ на этот вопрос содержится в его декларации, опубликованной в «Журнале о военных действиях Российской Императорское армии». В самом начале своего «сочинения» прусский король пытался выразить «наигранное» почтение к России, он уверял, что «со времени вознесения на престол, употреблял по ныне все способы, чтоб получить себе дружбу Российкого двора», чья армия «ногами все правила дружбы» попрала вступлением в Восточную Пруссию. (Мы же знаем, каковы были те «способы» еще в 1740-е гг., когда Фридрих II системой подкупов пытался воспрепятствовать дипломатическому сближению России с Австрии. Об том весьма подробно писал в своем сочинении «Отношения России к Пруссии в царствование Елизаветы Петровны» Е. М. Феоктистов. Так, он привел пример подобной политики прусского короля в отношении еще тогдашнего вице-канцлера А. И. Остермана, которому Фридрих II присылал портрет со своим изображением с бриллиантами, подобные средства он пытался использовать, чтобы отстранить от власти Бестужева-Рюмина, ратовавшего за союз с Австрией[150]). Прусский король продолжал недооценивать замыслы Елизаветы Петровны и относился к её державе как безвольному «лакею» Австрии. Не случайно он выразил мнение, что «всякое между обоими дворами сношение» было прервано из-за того, что «недоброжелательные дворы» постарались «помутить оное ненавистнейшими происками». Также писалось: «Король Прусский справедливыя причины имел жаловаться на двор (русский. – К.А.), которой Венским вовлечен был во все опасные его замыслы, и употреблялся им, как орудие к произведению гордых его видов». Таким образом, Фридрих II, пытаясь льстить русской императрице, выставлял её глупой жертвой Венского и Саксонского дворов, тем самым еще более унижал её: «приведен Российской двор на предприятие, отнюдь несогласующееся с высокими добродетелями Российския Императрицы, и кое бы без сомнения сама сия Государыня мерзостным почла, есть ли бы могла она сведать сущую истинну, которую от Нея скрывают»[151]. Прусский король откровенно продолжал смеяться над Россией, потому что недооценивал её самостоятельность, не учитывал её национальных интересов, хотя, наверняка, побаивался её военного потенциала, который высоко оценивали некоторые представители европейской общественности. Один из них писал: «а она (Россия. – К.А.) в известное Королю движение пришедши, весьма много зла сему Монарху зделать может»[152].

Вступление России в антипрусскую коалицию окончательно было оформлено 31 декабря 1756 года, а также уже 22 января 1757 года между Марией-Терезией и Елизаветой Петровной был заключен договор, по которому каждая из монархинь обязывалась выставить не менее 80 тыс. войска и воевать до победного взятия Силезии и Глаца[153]. Каковы основные причины вступления России в войну? Во внешней политике Елизавета Петровна старалась идти по пути, проложенному её отцом Петром Великим. Все же Россию еще в то время на Западе рассматривали как варварское и азиатское государство (в чем мы уже сами убедились, выше анализируя декларацию Фридриха II), склонное к подражанию. Российское правительство не желало, чтобы его считали неинициативным азиатским государством – Россия продолжила завоевывать свой авторитет в Европе[154]. Это и есть первая психологическая причина её участия в столь масштабном конфликте как Семилетняя война. В разгар Силезских войн придворные Елизаветы Петровны активно следили за происходящими в Европе событиями и рассуждали о непременной помощи русских войск Саксонии. Так, князь В.В. Долгоруков еще 20 сентября 1745 года заметил, что помощь эта необходима «по нынешнему состоянию Короля Прусскаго умножающейся его силы»[155]. По мнению графа П.П. Ласси, «для недопущения разорения Саксонских земель, необходимо <…> помощь послать и, следовательно, тем Вашему усилению Короля Прусского, яко наиближайшаго, и по тому наиопаснейшаго Вашего Императорскаго Величества соседа, препятствовать»[156]. В опасности увеличения влияния Фридриха II, расширения его государства заключалась вторая причина. Ко всему прочему, правительство Елизаветы Петровны не собиралось безвозмездно воевать против прусского короля. Оно, желая укрепить свое влияние на западе, рассчитывало приобрести прусскую провинцию с целью её обмена с Польшей на Курляндию (хотя подобные претензия России весьма раздражали правительства Австрии и Франции, поэтому дело о территориальных приобретениях их союзницы было попросту отложено)[157]. Последняя не менее важная причина заключалась в личной нелюбви Елизаветы Петровны к Фридриху II, который был «не только вольно-язычный, но и злоязычный государь <…> немудрено, что неосторожно сказанное о ней королем <…> сделало её вечной, по гроб жизни, королевской неприятельницей»[158].

Теперь же целесообразно перейти к ответу русской императрицы на декларацию ненавистного ей прусского короля. Она, в свою очередь, утверждала совершенно обратное: «Дружественныя и прямо союзническия увещавания, которыя ЕЯ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО чрез разных своих Министров от времени до времени берлинскому двору чинить не переставала <…> не были никогда и во уважение приняты. Природные ЕЯ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА подданные насильно захвачены, другие насильнож удержаны». Оскорбительное отношение к русским министрам в Берлине, согласно декларации русской императрицы, стало одним из очевидных факторов разрыва мирных отношений с прусским королем: «всякая другая не столь миролюбительная держава, почла бы себя обязанною войну объявить». Будучи союзницей Австрии еще с 1746 года, Россия заявляла, что «ежели берлинский двор атакует кого либо из ея союзников, ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВО на то спокойно смотреть не станет». Таким образом, по официальной версии, Россия вступила в Семилетнюю войну «как помощная сторона»[159].

Обстоятельства продвижения русских войск в мае-июне 1757 года в направлении реки Неман, ведущей к владению прусского короля, кратко, но весьма ёмко были освещены в периодической печати. Сообщения вышеупомянутого периода интересны иллюстрацией быта русского «вояки» С.Ф. Апраксина. От 28 мая 1757 года при местечке Гуджанах была получена информация, описывающая встречу генерал-фельдмаршала с французским послом Опиталем: «помнятуой господин Посол со всею своею свитою пришел пешей в лагерь к Его Превосходительству Генерал-Фельдмаршалу с визитою, у котораго и трактован был обедом на пятдесят кувертов (т.е на 50 человек. – К.А.)»[160] В этом же сообщении упоминался обед и с неким жмудским епископом[161]. Интересно отметить, что подобные трапезы совершались в условиях тяжелого перехода русской армии из Литвы в Пруссию и тем не менее отличались особой роскошью не только из-за участия высокопоставленных гостей русского главнокомандующего, но и из-за его пристрастия к красивой жизни даже в военных условиях.

4 июня Апраксин с главным корпусом прибывает в Ковно, являвшееся «базой для последующих операций»[162]. Этот путь оказался весьма тяжелым для русской армии, и поэтому движение вперед время от времени приостанавливалось по объективным обстоятельствам: «но как от продолжавшихся непрестанно великих жаров, число больных умножаться стало; а притом по причине трудных и уских дорог многое в обозах исправить, и отчасти со всем другое распоряжение учинить надлежало, то дальнейший поход отсюда (из Ковно. – К.А.) предпринят быть не мог». При всем этом составители информации пытались убедить русского читателя в предприимчивости С.Ф. Апраксина и давали характеристику его действий, направленных на устранение возникших препятствий: «Его Превосходительство толь большее старание приложил будущей поход и подвоз к армии всего потребнаго, так облегчить и обнадежить, чтоб нигде больше остановки и замедления случиться не могло»[163]. В июне русские войска по частям переходили за реку Неман, 19 июня генерал-фельдмаршал «переправился и сам тотчас чрез реку Неман»[164].

24 июня 1757 года русские взяли Мемель. Эта победа была подробно освещена в реляции: «Каким образом город Мемель в 24 день июня, оружию ЕЯ ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА здался». Командование данной экспедицией было поручено генералу-аншефу В.В. Фермору, который «по прибытии в Либау 28 мая, и приняв команду над войсками, кои там находились, ожидал прибытия достальных, а между тем делал потребныя к атаке приготовления; а получа указ Мемель атаковать, 18 июня с несколькими полками находился уже в Пруссии в разстоянии трех миль от Мемеля»[165], в последующие 5 дней проводилась тщательная подготовка к осаде Мемеля. Русские придавали немалое значение взятию этого города, и поэтому для поддержки крепкого солдатского духа: «20 числа по утру в 9 часу отправляемо было во всех полках молебное пение; а по окончанию онаго дано салдатам в присутствии Генералитета по чарке вина». Крепость была не сильно укреплена и несмотря на то, что почти каждый день из нее «чинена была пушечная пальба» никто не пострадал, и солдаты продолжали возводить батареи и рыть траншеи. Уже ночью 22 июня с «первой параллели (траншей от города. – К.А.) производилась пальба и бросали бомбы чрез всю ночь; а как вторая параллель со всем была окончана, то по утру <…> с оной начали действовать»[166]. Поддержку при взятии Мемеля оказывал русский флот, так 23 июня «с прамов и бомбардиских судов безпрерывно производилась пальба, и бросали бомбы». Уже 24 июня силы защитников города иссякали и «в 3 часу по утру; <…> прислали к договору Майора Прейса с примерными пунктами капитуляции». Первое условие этой резолюции заключалось в том, что «ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВО Императрица Всероссийская да позволит Прусскому мемельскому гарнизону <…> с 30тью патронами с пулями у каждаго человека, такожде взяв на пять дней хлеба из Мемеля вытти». Называлась и причина такого благородного поступка со стороны русского генералитета: «ибо они как храбрые люди оборонялись». Подобное благоволение, свобода выбора были предоставлены только военным людям, остальные же – «остаются при прежних их правлениях и должностях». В городе сохранялось прусское управление, свобода вероисповедания, однако коменданту Руммелю не удалось согласовать с русским генерал-аншефом пункт, согласно которому казна города будет по-прежнему находиться в собственности Фридриха II – этот трофей бесспорно доставался «оружию» Елизаветы Петровны. Также «в городе и в крепости (размещались. – К.А.) регулярные войска». Победа стоила русским 25 человеков убитых и раненых[167]. Но условия, на которых Мемель сдался Фермору, не устраивали ни Апраксина, ни Елизавету Петровну, и главное, по причине того, что на волю были отпущены прусские солдаты, хоть и при условии, что они «письменно обяжутся против <…> (Елизаветы Петровны. – К.А.) не воевать»[168]. Однако в последующих известиях несколько раз сообщалось, что отпущенные прусские солдаты добровольно переходили на службу в русскую армию – в июле их перешло более 250 человек.

После победоносной осады часть армии Фермора 8 июля «под командою генерал-майора Резанова <…> немедленное в дальней поход к Тильзиту выступит», и генерал-лейтенанту Салтыкову также было велено «в след за первою (бригадою. – К.А.) в поход» идти[169]. Левальд в это время, пребывая в бездействии в лагере при Велау и посылая лишь гусарские наблюдательные отряды, давал дополнительное время русской армии. Главные русские силы с С.Ф.Апраксиным в июле продвигались от Ковно до Вержболово. Характер этого продвижения был представлен в самых мрачных тонах, писалось, что «несносные жары, <…> лишили нас еще способа получать провиант и фураж водою», а подвоз провианта к армии «сколько труда, столкож и времени требовало»[170]. Несмотря на это уже 23 июля дивизия вместе с главнокомандующим пребывает в прусский город Столупяны, жители которого радушно принимали русских, например, в донесении из лагеря при Столупянах (прусский город. – К.А.) подчеркивалось, что сам «магистрат сего города уже явился у Его Превосходительства Генерала фельдмаршала и по прошению со всем городом принят в протекцию»[171] русской императрицы. 7 августа при деревне Стакеники главная армия соединилась с корпусом Фермора и с корпусом генерала Сибильского. Сообщалось, что «мы (русская армия. – К.А.) не отменно ближе подвигаемся к армии Фельдмаршала Левальда», а между тем донское казачество, наводило ужас на прусских гусар: «с такою храбростью и жестокостию на них напали, что не токмо тот час к бегству принудили, но и на месте около ста убитых найдено»[172].

Генеральное сражение между русским и прусским войсками произошло 19 августа 1757 года близ деревни Гросс-Егерсдорф. С ходом, с итогами этой битвы русский читатель мог познакомиться благодаря периодической печати, в которой опубликовали реляцию С.Ф. Апраксина к Елизавете Петровне. Над прусской армией была одержана «главная и совершенная победа». В самом начале реляции главнокомандующий счел необходимым оправдаться перед императрицей за то, что «не возможно было к неприятелю, по правую сторону реки Прегеля находившемуся, прямою дорогою дойти» и для искупления своей вины сообщал о хитрости, сделанной им для того, чтобы скорее Левальда «принудить к баталии» – дойти до неприятеля «прямою дорогою». Подобный рабский тон был психологической закономерностью, ведь все лето, пока русские шли к Пруссии, конференция во главе с Елизаветой Петровной сетовала на Апраксина, а в Петербурге то и дело ходили слухи о его нежелании воевать с Фридрихом II. Однако действия генерала-фельдмаршала, согласно его словам, породили благоприятный результат, так как Левальд оставил свой «неприступной лагерь» и «сам чрез помянутую реку Прегель» 17 августа переправился. Прусский фельдмаршал, видя, что русский «поход продолжается, и наружными оказательствами остановлен быть не может <…> принял на конец отважное намерение нас атаковать». С самого начала баталии противник проявил себя искусно, исполнив прием неожиданной атаки: в то время как часть русской армии утром 19 августа пришла в движение, «в пятом часу утра, впереди бывшей и неприятельския движения прикрывающей лес наполнен стал неприятельским войском. Мы (русские. – К.А.) еще не успели построиться к сражению, как неприятель из лесу в наилучшем порядке выступил в поле» и начал пушечную и ружейную стрельбу, которая чуть не привела к расстройству русского войска, только начавшее свое построение. Первым пострадало левое крыло, к которому «неприятель приближался на ружейной выстрел», а далее обе армии построились «фронтом одна против другой, перестреливались наижесточайшим огнем <…> с лишком три часа, и так что ни которая сторона не уступая». Несмотря на отпор русских, пруссаки не думали сдаваться и во время атаки левого крыла, ударили по правому. Неприятель всевозможно пытался вырвать у русских победу и, заметив образовавшийся «по причине лесу и весьма мокраго места» интервал на левом крыле, вошел в него, чтобы «нашу линию прервать, и во фланги взять». Но подобная инициатива не принесла войску Левальда победу. Русские имели из второй линии левого крыла «людей в готовности, так что едва токмо Пруссаки в помянутой лес вошли, то тотчас примкнутыми штыками так встречены были, что вдруг испровергнуты, и в бег обращены», «чувствуя свой великий урон» последовала за ними остальная часть прусской армии. Сама русская армия сама едва избежала поражения. Находясь под впечатлением, генерал-фельдмаршал откровенно писал, что «победа однакож была так сумнительна, что толь благополучное, сей с лишком четыре часа продолжавшейся баталии окончание, надобно единственно приписать благословению Всевышшаго»[173].

После сражения Левальд отошел к Велау. Русская армия медленно продолжила свой поход в глубь прусских земель. 23 августа С.Ф. Апраксин находился с армией в лагере у реки Аль, а неприятель, покинув Велау, «стал за рекою аль противу нашей армии (русской. – К.А.). На следующий день русский главнокомандующий «намерен был реку переходить, и неприятеля в лагерь его атаковать», но «по осмотрении берегов реки и положения места, сие найдено со всем невозможным». Тогда было решено двинуться к Алленбургу. Это предприятие, согласно описанию прессы, не имело больших перспектив. Нападение на врага откладывалось, так как изнуренная после битвы армия испытывала в недостаток в фураже. 27 августа «был держан генеральной совет и к крайнему сожалению усмотрено, что не осталось инаго, как приближаться к своим магазейнам на время». 31 августа русская армия пришла в деревню Янешкем. Приостановление движения не могло обрадовать петербургской конференции, поэтому авторы донесения из лагеря при деревне Янешкем пытались заверить её в том, что поворот данный «учинен по необходимости, неприятелю ласки не имеет, ибо как бы ни было, мы не намерены тем кампанию окончить, так что еще важнейших предприятий и в скором времени ожидать надобно»[174]. Однако обещаемых свершений не последовало: русская армия окончательно отступила.

ГЛАВА IV