 |
Кончились все разговоры...
|
|
|
|
Кончились все разговоры,
Сколько их было, прямых,
Жарких, похожих на споры,
Громких и тихих, ночных.
Где эти белые ночи
И ледяное вино?
Ты еще что-то бормочешь?
Все замолчали давно.
Хмурится русская проза:
По придорожным кустам
Ветер и жар тепловоза.
Где разговор по душам?
Где, среди скрипа и лязга,
Полубезумная речь?
Кажется, чем не завязка,
Чтоб на сюжет приналечь?
Странно! За то, что сурово
Смотрит попутчик во тьму
И не проронит ни слова, -
Ты благодарен ему.
1970
***
Кто–то плачет всю ночь.
Кто–то плачет у нас за стеною.
Я и рад бы помочь —
Не пошлет тот, кто плачет, за мною.
Вот затих. Вот опять.
— Спи,— ты мне говоришь,— показалось.
Надо спать, надо спать.
Если б сердце во тьме не сжималось!
Разве плачут в наш век?
Где ты слышал, чтоб кто–нибудь плакал?
Суше не было век.
Под бесслезным мы выросли флагом.
Только дети — и те,
Услыхав: «Как не стыдно?» — смолкают.
Так лежим в темноте.
Лишь часы на столе подтекают.
Кто–то плачет вблизи.
— Спи,— ты мне говоришь,— я не слышу.
У кого ни спроси —
Это дождь задевает за крышу.
Вот затих. Вот опять.
Словно глубже беду свою прячет.
А начну засыпать,
— Подожди,— говоришь,— кто–то плачет!
Лети, лети! Плыви, плыви! Беги...
Лети, лети! Плыви, плыви! Беги,
Беги! Ты жив - подxодят все глаголы,
И наплевать - какие пустяки! -
На вкус любой литературной школы.
Что у стручка тяжелого внутри?
Рядком сидят в нем ядрышки, как дети
Или гребцы галерные,- смотри,
Смотри,- нет большей радости на свете.
Кто эту жизнь придумал, виноват
В ее страстяx и бедаx перед нами.
Но говорят на даче, говорят -
|
|
|
И разговор нам слышен за кустами.
Xотя б о курсе доллара к рублю,-
Как тень, сторонний щастлив наблюдатель,
Как гость, как призрак, и: Люблю, люблю,-
Он шепчет,- дай мне слово, Председатель,
На скорбном пире,- наю, что скажу:
Что перед смертью тоже перспектива
Нужна душе: глядят вослед стрижу -
И он, поняв, ныряет приxотливо.
1974
Любить - смотреть в четыре глаза...
Любить - смотреть в четыре глаза
На днище старого баркаса,
На сумрак вспененного вяза!
И как в четыре на рояле
Играть руки, во все детали
Вникать, в рисунок на медали.
Надменный профиль полководца,
Аустерлиц и его солнце,
Что над тщеславными смеется.
Любить - забыть о ржавой славе.
У одуванчиков в канаве
Желтее цвет,- сказать мы вправе.
Четыреруким шестикрылых
Жаль, знать не знающих о милых
Словечках, лестничных перилах,
Четыреногом на диване
Полуживотном, и тумане
В глазах, и розочке в стакане.
А без животного духовный
Мир был бы только лад церковный,
Не любящий, а полюбовный.
1975
* * *
Мне боль придает одержимость и силу.
Открою окно.
Не знать бы названия этому пылу
По Фрейду, зачем мне оно?
О, шелест листвы, сквозняка дуновенье,
Ладонь у виска!
Не знать бы, что муза и есть замещенье,
Сухая возгонка, тоска.
На что не хватило души и отваги
В томленьях дневных —
То скорый и горький реванш на бумаге
Берет в бормотаньях моих.
И жизнь, что с утра под рукой западает,
Как клавиш в гнезде,
Бесстрашие ночью и строй обретает
На рыхлом мучнистом листе.
О, жесткий нажим этих черт, этих линий!
Мерцает за ним
И блеск ее глаз, лихорадочно–синий,
И тополь под ветром сквозным.
Отточенным слухом к созревшему звуку
Прижавшись, как серп,
Не знать бы, что так убирают разлуку,
Снимают урон и ущерб.
Что слово, на этой взращенное ниве,
Отдарит с лихвой.
Не знать бы, что привкус беды конструктивен
|
|
|
В саднящей строке стиховой.
Монтень
Монтень вокруг сиянье льет,
Сверкает череп бритый,
И, значит, вместе с ним живет
Тот брадобрей забытый.
Монтеня душат кружева
На сто второй странице —
И кружевница та жива,
И пальчик жив на спице.
И жив тот малый разбитной,
А с ним его занятье,
Тот недоучка, тот портной,
Расшивший шелком платье.
Едва Монтень раскроет рот,
Чтоб рассказать о чести,
Как вся компания пойдет
Болтать с Монтенем вместе.
Они судачат вкривь и вкось,
Они резвы, как дети.
О лжи. О снах. О дружбе врозь.
И обо всем на свете.
Мы в городе. Горит граненый шпиль...
Мы в городе. Горит
Граненый шпиль парадный,
И ветер говорит,
Что будет день прохладный.
Корабль над головой
Чуть дымкою подернут,
И парус золотой
Как бы чуть-чуть повернут.
Он вертится, он весь
В огне от поворота,
Но кажется: и здесь
С ним повернулось что-то.
Задерживая взгляд,
Держась поближе к стенам,
Увидишь: мчится сад
С каким-то чудным креном.
Тень облака скользит
По липам и по кленам,
И город в даль летит,
Как парусник, с наклоном.
Бот так лететь впотьмах
И днем и утром тоже,
Превозмогая страх,
И есть твой дар, быть может.
И тучкой, в небосклон
Врезающейся боком,
Ты тайно укреплен
В стремленье одиноком.
1977
На выбор смерть ему предложена была...
На выбор смерть ему предложена была.
Он Цезаря благодарил за милость.
Могла кинжалом быть, петлею быть могла,
Пока он выбирал, топталась и томилась,
Ходила вслед за ним, бубнила невпопад:
Вскрой вены, утопись, с высокой кинься кручи.
Он шкафчик отворил: быть может, выпить яд?
Не худший способ, но, возможно, и не лучший.
У греков - жизнь любить, у римлян - умирать,
У римлян - умирать с достоинством учиться,
У греков - мир ценить, у римлян - воевать,
У греков - звук тянуть на флейте, на цевнице,
У греков - жизнь любить, у греков - торс лепить,
Объемно-теневой, как туча в небе зимнем.
Он отдал плащ рабу и свет велил гасить.
У греков - воск топить, и умирать - у римлян.
1975
Наши поэты
Конечно, Баратынский схематичен,
Бесстильность Фета всякому видна,
Блок по-немецки втайне педантичен,
|
|
|
У Анненского в трауре весна,
Цветаевская фанатична Муза,
Ахматовой высокопарен слог,
Кузмин манерен, Пастернаку вкуса
Недостает: болтливость вот порок,
Есть вычурность в строке у Мандельштама,
И Заболоцкий в сердце скуповат...
Какое счастье даже панорама
Их недостатков, выстроенных в ряд!
1986
|
|
|
