Писатели-эмигранты первой волны: Набоков,Алданов, иванов,Газданов,Вертинский, Шмелев,осоргин и др.

Литература писателей эмигрантов выходцев из России возникла вскоре после Октябрьской революции и по сей день существует как политический противник литературы тоталитарного режима. Но эмигрантская литература только визуально существовала отдельно, на самом деле она вместе с литературой России являет собой неделимое целое.

Эмигранты первой волны (1918–1940)

 

Понятие «русское зарубежье» образовалось практически сразу после свершения Революции 1917 года, когда страну стали покидать беженцы. В больших центрах поселения русских – Париже, Берлине, Харбине – сформировались целые мини-городки «Россия в миниатюре», в которых были полностью воссозданы все черты дореволюционного русского общества. Здесь печатались русские газеты, работали университеты и школы, писала свои труды интеллигенция, покинувшая родину.

 

На тот момент большая часть художников, философов, писателей добровольно эмигрировала или была выслана за пределы страны. Эмигрантами стали звезды балета Вацлав Нижинский и Анна Павлова, И.Репин, Ф.Шаляпин, известные актеры И.Мозжухин и М.Чехов, композитор С.Рахманинов. В эмиграцию попали также известные писатели И.Бунин, А.Аверченко, А.Куприн, К.Бальмонт, И. Северянин, Б.Зайцев, Саша Черный, А.Толстой. Весь цвет русской литературы, отозвавшийся на страшные события революционного переворота и гражданской войны, запечатлевший рухнувшую дореволюционную жизнь, оказался в эмиграции и стал духовным оплотом нации. В непривычных условиях зарубежья русские писатели сохранили не только внутреннюю, но и политическую свободу. Несмотря на тяжелую жизнь эмигранта, они не перестали писать свои прекрасные романы и поэмы.

 

ЛИТЕРАТУРА РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ. Литература русского зарубежья – ветвь русской литературы, возникшей после 1917 и издававшейся вне СССР и России. Различают три периода или три волны русской эмигрантской литературы. Первая волна – с 1918 до начала Второй мировой войны, оккупации Парижа – носила массовый характер. Вторая волна возникла в конце Второй мировой войны (И.Елагин, Д.Кленовский, Л.Ржевский, Н.Моршен, Б.Филлипов).

Третья волна началась после хрущевской «оттепели» и вынесла за пределы России крупнейших писателей (А.Солженицын, И.Бродский, С.Довлатов). Наибольшее культурное и литературное значение имеет творчество писателей первой волны русской эмиграции.

В то же время, в эмиграции литература была поставлена в неблагоприятные условия: отсутствие массового читателя, крушение социально-психологических устоев, бесприютность, нужда большинства писателей должны были неизбежно подорвать силы русской культуры. Но этого не произошло: с 1927 начинается расцвет русской зарубежной литературы, на русском языке создаются великие книги. В 1930 Бунин писал: «Упадка за последнее десятилетие, на мой взгляд, не произошло. Из видных писателей, как зарубежных, так и «советских», ни один, кажется, не утратил своего таланта, напротив, почти все окрепли, выросли. А, кроме того, здесь, за рубежом, появилось и несколько новых талантов, бесспорных по своим художественным качествам и весьма интересных в смысле влияния на них современности».

Утратив близких, родину, всякую опору в бытии, поддержку где бы то ни было, изгнанники из России получили взамен право творческой свободы. Это не свело литературный процесс к идеологическим спорам. Атмосферу эмигрантской литературы определяла не политическая или гражданская неподотчетность писателей, а многообразие свободных творческих поисков.

В новых непривычных условиях («Здесь нет ни стихии живого быта, ни океана живого языка, питающих работу художника», – определял Б.Зайцев) писатели сохранили не только политическую, но и внутреннюю свободу, творческое богатство в противостоянии горьким реалиям эмигрантского существования.

Развитие русской литературы в изгнании шло по разным направлениям: писатели старшего поколения исповедовали позицию «сохранения заветов», самоценность трагического опыта эмиграции признавалась младшим поколением (поэзия Г.Иванова, «парижской ноты»), появились писатели, ориентированные на западную традицию (В.Набоков, Г.Газданов). «Мы не в изгнаньи, мы в посланьи», – формулировал «мессианскую» позицию «старших» Д.Мережковский. «Отдать себе отчет в том, что в России или в эмиграции, в Берлине или на Монпарнасе, человеческая жизнь продолжается, жизнь с большой буквы, по-западному, с искренним уважением к ней, как средоточию всего содержания, всей глубины жизни вообще…», – такой представлялась задача литератора писателю младшего поколения Б.Поплавскому. «Следует ли напоминать еще один раз, что культура и искусство суть понятия динамические», – подвергал сомнению ностальгическую традицию Г.Газданов.

Старшее поколение писателей-эмигрантов. Стремление «удержать то действительно ценное, что одухотворяло прошлое» (Г.Адамович) – в основе творчества писателей старшего поколения, успевших войти в литературу и составить себе имя еще в дореволюционной России. К старшему поколению писателей относят: Бунина, Шмелева, Ремизова, Куприна, Гиппиус, Мережковского, М.Осоргина. Литература «старших» представлена преимущественно прозой. В изгнании прозаиками старшего поколения создаются великие книги: Жизнь Арсеньева (Нобелевская премия 1933), Темные аллеи Бунина; Солнце мертвых, Лето Господне, Богомолье Шмелева; Сивцев Вражек Осоргина; Путешествие Глеба, Преподобный Сергий Радонежский Зайцева; Иисус Неизвестный Мережковского. Куприн выпускает два романа Купол святого Исаакия Далматского и Юнкера, повесть Колесо времени. Значительным литературным событием становится появление книги воспоминаний Живые лица Гиппиус.

Среди поэтов, чье творчество сложилось в России, за границу выехали И.Северянин, С.Черный, Д.Бурлюк, К.Бальмонт, Гиппиус, Вяч.Иванов. В историю русской поэзии в изгнании они внесли незначительную лепту, уступив пальму первенства молодым поэтам – Г.Иванову, Г.Адамовичу, В.Ходасевичу, М.Цветаевой, Б.Поплавскому, А.Штейгеру и др. Главным мотивом литературы старшего поколения стала тема ностальгической памяти об утраченной родине. Трагедии изгнанничества противостояло громадное наследие русской культуры, мифологизированное и поэтизированное прошедшее. Темы, к которым наиболее часто обращаются прозаики старшего поколения, ретроспективны: тоска по «вечной России», события революции и гражданской войны, русская история, воспоминания о детстве и юности. Смысл обращения к «вечной России» получили биографии писателей, композиторов, жизнеописания святых: Ив.Бунин пишет о Толстом (Освобождение Толстого), М.Цветаева – о Пушкине (Мой Пушкин), В.Ходасевич – о Державине (Державин), Б.Зайцев – о Жуковском, Тургеневе, Чехове, Сергии Радонежском (одноименные биографии). Создаются автобиографические книги, в которых мир детства и юности, еще не затронутый великой катастрофой, видится «с другого берега» идиллическим и просветленным: поэтизирует прошлое Ив.Шмелев (Богомолье, Лето Господне), события юности реконструирует Куприн (Юнкера), последнюю автобиографическую книгу русского писателя-дворянина пишет Бунин (Жизнь Арсеньева), путешествие к «истокам дней» запечатлевают Б.Зайцев (Путешествие Глеба) и Толстой (Детство Никиты). Особый пласт русской эмигрантской литературы составляют произведения, в которых дается оценка трагическим событиям революции и гражданской войны. Эти события перемежаются со снами, видениями, уводящими в глубь народного сознания, русского духа в книгах Ремизова Взвихренная Русь, Учитель музыки, Сквозь огонь скорбей. Скорбной обличительностью насыщены дневники Бунина Окаянные дни. Роман Осоргина Сивцев Вражек отражает жизнь Москвы в военные и предвоенные годы, во время революции. Шмелев создает трагическое повествование о красном терроре в Крыму – эпопею Солнце мертвых, которую Т.Манн назвал «кошмарным, окутанным в поэтический блеск документом эпохи». Осмыслению причин революции посвящен Ледяной поход Р.Гуля, Зверь из бездны Е.Чирикова, исторические романы примкнувшего к писателям старшего поколения Алданова (Ключ, Бегство, Пещера), трехтомный Распутин В.Наживина. Противопоставляя «вчерашнее» и «нынешнее», старшее поколение делало выбор в пользу утраченного культурного мира старой России, не признавая необходимости вживаться в новую действительность эмиграции. Это обусловило и эстетический консерватизм «старших»: «Пора бросить идти по следам Толстого? – недоумевал Бунин. – А по чьим следам надо идти?».

Младшее поколение писателей в эмиграции. Иной позиции придерживалось младшее «незамеченное поколение» писателей в эмиграции (термин писателя, литературного критика В.Варшавского), поднявшееся в иной социальной и духовной среде, отказавшееся от реконструкции безнадежно утраченного. К «незамеченному поколению» принадлежали молодые писатели, не успевшие создать себе прочную литературную репутацию в России: В.Набоков, Г.Газданов, М.Алданов, М.Агеев, Б.Поплавский, Н.Берберова, А.Штейгер, Д.Кнут, И.Кнорринг, Л.Червинская, В.Смоленский, И.Одоевцева, Н.Оцуп, И.Голенищев-Кутузов, Ю.Мандельштам, Ю.Терапиано и др. Их судьба сложилась различно. Набоков и Газданов завоевали общеевропейскую, в случае Набокова, даже мировую славу. Алданов, начавший активно печатать исторические романы в самом известном эмигрантском журнале «Современные записки», примкнул к «старшим». Практически никто из младшего поколения писателей не мог заработать на жизнь литературным трудом: Газданов стал таксистом, Кнут развозил товары, Терапиано служил в фармацевтической фирме, многие перебивались грошовым приработком. Характеризуя положения «незамеченного поколения», обитавшего в мелких дешевых кафе Монпарнаса, В.Ходасевич писал: «Отчаяние, владеющее душами Монпарнаса… питается и поддерживается оскорблениями и нищетой… За столиками Монпарнаса сидят люди, из которых многие днем не обедали, а вечером затрудняются спросить себе чашку кофе. На Монпарнасе порой сидят до утра потому, что ночевать негде. Нищета деформирует и само творчество». Наиболее остро и драматично тяготы, выпавшие на долю «незамеченного поколения», отразились в бескрасочной поэзии «парижской ноты», созданной Г.Адамовичем. Предельно исповедальная, метафизическая и безнадежная «парижская нота» звучит в сборниках Поплавского (Флаги), Оцупа (В дыму), Штейгера (Эта жизнь, Дважды два – четыре), Червинской (Приближение), Смоленского (Наедине), Кнута (Парижские ночи), А.Присмановой (Тень и тело), Кнорринг (Стихи о себе). Если старшее поколение вдохновлялось ностальгическими мотивами, то младшее оставило документы русской души в изгнании, изобразив действительность эмиграции. Жизнь «русского монпарно» запечатлена в романах Поплавского Аполлон Безобразов, Домой с небес. Немалой популярностью пользовался и Роман с кокаином Агеева. Широкое распространение приобрела и бытовая проза: Одоевцева Ангел смерти, Изольда, Зеркало, Берберова Последние и первые. Роман из эмигрантской жизни.

Исследователь эмигрантской литературы Г.Струве писал: «Едва ли не самым ценным вкладом писателей в общую сокровищницу русской литературы должны будут признаны разные формы нехудожественной литературы – критика, эссеистика, философская проза, высокая публицистика и мемуарная проза». Младшее поколение писателей внесло значительный вклад в мемуаристику: Набоков Другие берега, Берберова Курсив мой, Терапиано Встречи, Варшавский Незамеченное поколение, В.Яновский Поля Елисейские, Одоевцева На берегах Невы, На берегах Сены, Г.Кузнецова Грасский дневник.

Набоков и Газданов принадлежали к «незамеченному поколению», но не разделили его судьбы, не усвоив ни богемно-нищенского образа жизни «русских монпарно», ни их безнадежного мироощущения. Их объединяло стремление найти альтернативу отчаянию, изгнаннической неприкаянности, не участвуя при этом в круговой поруке воспоминаний, характерной для «старших». Медитативная проза Газданова, технически остроумная и беллетристически элегантная была обращена к парижской действительности 1920 – 1960-х. В основе его мироощущения – философия жизни как формы сопротивления и выживания. В первом, в значительной степени автобиографическом романе Вечер у Клэр Газданов давал своеобразный поворот традиционной для эмигрантской литературы теме ностальгии, заменяя тоску по утраченному реальным воплощением «прекрасного сна». В романах Ночные дороги, Призрак Александра Вольфа, Возвращение Будды спокойному отчаянию «незамеченного поколения» Газданов противопоставил героический стоицизм, веру в духовные силы личности, в ее способность к преображению. Своеобразно преломился опыт русского эмигранта и в первом романе В.Набокова Машенька, в котором путешествие к глубинам памяти, к «восхитительно точной России» высвобождало героя из плена унылого существования. Блистательных персонажей, героев-победителей, одержавших победу в сложных, а подчас и драматичных, жизненных ситуациях, Набоков изображает в своих романах Приглашение на казнь, Дар, Ада, Подвиг. Торжество сознания над драматическими и убогими обстоятельствами жизни – таков пафос творчества Набокова, скрывавшийся за игровой доктриной и декларативным эстетизмом. В эмиграции Набоков также создает: сборник рассказов Весна в Фиальте, мировой бестселлер Лолита, романы Отчаяние, Камера обскура, Король, дама, валет, Посмотри на арлекинов, Пнин, Бледное пламя и др.

 

15. Проза Андрея Платонова. Нравственно-философское содержание, жанровая специфика, особенности языка.

Андрей Платонов (1899-1951) — один из тех немногих советских писателей, которые в своем осмыслении новой эпохи сумели перейти от принятия коммунистических идей к их отрицанию. Но уже в первых своих произведениях Платонов проявил себя художником, умеющим видеть мир неоднозначно, понимающим сложность души человека. Тоска по человечности в рассказах Платонова неотделима от внимания к отдельному человеку. Писатель — вольно или невольно — следовал той традиции, которая была заложена в русской литературе Гоголем и Достоевским. Очень ярко гуманизм Платонова проявился в повести “Котлован”.

Сюжет построения «башни высотою до небес», основанный на легенде о Вавилонском столпотворении, взятой из ветхозаветной книги «бытие», впервые обозначился в стихах платонова и получил развитие в «Чевенгуре» и «Котловане».

«Чевенгур» (1928). Роман не вышел. 1я часть романа «происхождение мастера» издавалась отдельно с 1929 г. Целиком роман издан в Париже в 1972 г. и в России в 1988 г.

Роман посвящён «строителям страны». «В романе содержится честная попытка изобразить начало коммунистического общества», утверждает в одном из писем Платонов.

Существуют варианты расшифровки слова «чевенгур»: Богучар (Вл.Гусев); «чева» - ошмёток, обносок лаптя, «гур» - шум, рёв, рык (М.Геллер, В.Дорофеев, Л.Коробков). Символика выражает центральную проблему романа: изображение попытки создания коммунистического общества в нищей, лапотной стране. Автор стремится показать несостоятельность идей возможности построения социализма в одной стране, но при этом тут же существует надежда на создание этого социализма. Однако выясняется, что «коммунизм действует отдельно от людей», потому и приходит к героям осознание, что никакого коммунизма нет в Чевенгуре. Вера в воскрешающую силу коммунизма говорит об отношении к нему героев романа как к религии.

Платонов воспринимает «траву» и социализм как явления одного порядка («вырастить социализм прямо из травы»). Социализм должен органично совместиться с природой.

Роман автобиографичен.

Изображается сиротское состояние всего человечества, которое не должно мириться с утратой отцов и обязано бороться за их воскрешение.

Сюжет основан на странствии в глубину России.

Происходящее в романе порой потрясает сочетанием жестокости и обыденности.

Роман заканчивается слиянием героя с природой и возвращением его к отцу – слияние с первобытным хаосом и потеря надежды на возрождение.

В романе мы видим совсем не много «людей революции», тех, кому Октябрь помог найти место в жизни и открыл новые горизонты, чьи сомнения разрешил. Это не только коммунисты (Дванов, Чепурный), но и беспартийные, просто люди, для которых революция стала высшим судией, мерилом нравственности. Все же остальные герои — народ, крестьяне — живут совсем другими моральными категориями, им как будто открыты истина, вечные законы жизни... Революция для таких людей — событие, никак не затрагивающее глубинных процессов бытия, хода истории, почти не влияющее на их собственную жизнь.

Платонов описывает фантастический город Чевенгур, где коммунизм якобы уже построен, и картина этого «рая на земле» довольно непривлекательная. Люди там вообще ничего не делают, так как «труд способствует происхождению имущества, а имущество — угнетению», «за всех и для каждого работало единственное солнце, объявленное в Чевенгуре всемирным пролетарием». А «труд раз навсегда объявлялся пережитком жадности и эксплуатационно-животным сладострастием...» Однако каждую субботу люди в Чевенгуре «трудились», перетаскивали с места на место «на руках» сады или передвигали дома. В Чевенгуре жителей осталось совсем мало, притом одни «трудящиеся массы»: «Буржуев в Чевенгуре перебили прочно, честно, и даже загробная жизнь их не могла порадовать, потому что после тела у них была расстреляна душа».

В романе писатель решает и проблему истинного и ложного. Истинное — это все естественное, искреннее, вышедшее из души; это все человеческое. Ложное — все привнесенное, навязанное «сверху», противоречащее здоровой человеческой морали; это все безнравственное. Для Платонова естественно единение, слияние человека с природой, восприятие человека как части природы, которая взращивает его, дает ему силы, формирует его душу.

«Котлован» (1932). При жизни Платонова повесть не издавалась. «Котлован» впервые был опубликован в 1969 г. В повести отразились главные исторические события конца 20-х -начала 30-х годов: проводимая в СССР в годы первой пятилетки индустриализация и коллективизация- ярко выражена сущность эпохи «великого перелома». Символом осуществляемых в стране преобразований стало строительство «общепролетарского дома». В 1 части рассказано о бригаде землекопов, которые роют котлован под фундамент «вечного дома», для переселения из частных домов трудящихся целого города. Во 2 части действие переносится в деревню, подвергнутую сплошной коллективизации. Здесь аналогом общего дома является «оргдвор», где собираются лишенные частной собственности, вступившие в колхоз крестьяне.

Содержание «Котлована» внешне схоже с советскими «производственными» романами 1920-1930-х годов, посвященных многочисленным стройкам социализма и созданию колхозов. В «Котловане» переплелись два сюжета: сюжет-странствие главного героя в поисках истины и сюжет-испытание очередного проекта улучшения жизни человечества. Герой повести Вощев - странник поневоле, он насильно вытолкнут из привычной жизни, уволен с «механического завода» и лишен средств к существованию.

Образ «общепролетарского дома» в повести отличается многослойностью: основа- библейская легенда о Вавилонской башне. Соотнесение строительства «общ дома» с безуспешной и наказуемой попыткой человечества построить «город и башню, высотою до небес...» свидетельствует о масштабах авторского осмысления «стройки социализма».

В «Котловане» мечтают о том, что, поселившись в «общепролетарском доме», люди оставят «снаружи» враждебную приpoдy и освободятся от воздействия ее смертоносных сил. Тема спасения, сохранения жизни: Вощев собирал и «сберегал всякие предметы несчастья и безвестности», Прушевский строил дом, предназначенный «охранять людей». Вощева сближает с инженером ощущение бессмысленности жизни людей (они в чем-то двойники). Оба стремятся спасти и сохранить хрупкую человеческую жизнь. Землекоп Чиклин, подобно Прушевскому и Вощеву, мучается от сознания незащищенности людей: «... ему стало жалко, что люди обязаны жить и теряться на этой смертной земле, на которой еше не устроено уюта».

Тема смерти и бессмертия. Чиклин наделен особым отношением к умершим. Из его уст звучит христианская истина: «Мертвые тоже люди». Платоновских изобретателей всегда волновала тайна «цветка на земле», созидающего живое тело из «праха», а значит, владеющего секретом превращения мертвой материи в живую. «Вечное здание», по замыслу его архитектора, должно превратить «смертную» человеческую жизнь в жизнь вечную. Поэтому строители «общ-го дома» по началу верят, что в нем «будут храниться люди от невзгоды». Они избавятся от смерти, освободятся от власти материи и времени: «посредством устройства дома жизнь можно организовать впрок для будущего неподвижного счастья и для детства», - по сути, рай на земле.

В «Котловане» вместо ожидаемого возрождения материи происходит обратное: люди тратят свою живую плоть на мертвый камень, человеческая жизнь безвозвратно стекает в общую братскую могилу. Ожидавшие бессмертия строители сами превращаются в строительный материал так и непостроенного здания социализма. В финале «Котлована» платоновские герои, рвущиеся к «возвышению» над миром, опускаются в пропасть. «Падение» героев Платонова, дерзнувших «вознестись» над миром, воссоздает ситуации библейских историй о грехопадении Адама и Евы и о Вавилонской башне, когда люди были наказаны Богом за своеволие. Ключевое слово «Котлована» - «ликвидация». У него несколько синонимов: «устранение», «уничтожение», «погибель».

Мотив уничтожения людей и природы ради строительства дома постоянно звучит в произведении: «Чиклин <... > разрушал землю ломом, и его плоть истощалась...». Землекопы существуют на пределе физических возможностей, на границе жизни и смерти. Непосильный труд уничтожает их души. Автор проекта инженер Прушевский чувствует мертвенность строяшегося дома. Он сознает и свою ненужность и обреченность. Платонов создает образы людей с мертвой душой.

В «Котловане» воссоздана картина «сплошной коллективизации». Предвестием и символом ее становятся гробы, которые заготовлены крестьянами, ожидающими коллективизации со смертным страхом. Коллективизация воспринята мужиками как «колхозное заключение», «плен», «скорбь», «колхозное сиротство». Крестьяне становятся жертвой произвола, не имеющего границ. Его кульминационные моменты: высылка раскулаченных на плоту «в океан» и финальный «механический» танец колхозников. Оргдвор, на котором вповалку спят под открытым небом колхозники, напоминает неотапливаемый барак, где на полу забываются мертвым сном землекопы котлована. В повести создается образ страны, превращенной в лагерь.

Смысл повести был раскрыт самим Платоновым: превращение котлована под фундамент «дома» в могилу не только для его строителей, но и для будущих жителей: В тексте повести есть открытое сравнение стройки с могилой: «Так могилы роют, а не дома».

Образы «буржуйки» Юлии и ее дочери Насти символизируют Россию прошлого и Россию будущего. Судьба Насти (ребенок-сирта) составляет основу конфликта «Котлована». Гибель девочки приводит героев повести к сомнению: «Где же теперь будет коммунизм на свете...?» «Зачем ему теперь нужен смысл жизни и истина всемирного происхождения, если нет маленького верного человека?» - в отчаянии спрашивает Вощев.

Трагическая символика финала «Котлована» содержит сравнение умершей с «мертвым зерном будущего», напоминая мифологическую и возникшую на ее основе христианскую формулу бессмертия. Могила Насти в финале повести - символ, заставляющий осознать, что «нет никакого коммунизма». Религиозное отношение к коммунизму определяется верой героев Платонова в то, что новое общественное устройство обеспечит людям бессмертие.

Платонов верил, что в будущем люди по «вещественным остаткам» научатся возвращать к жизни умерших. Мотив собирания и сохранения предмето в «несчастья и безвестности» постоянно звучит в «Котловане». Вощев «скопил в мешок вещественные остатки потерянных людей», на­ деясь, что предметы хранят на себе следы существования когда-то живших людей и помогут в воскрешении мертвых. Мысль о воскрешении мертвых часто повторяется в «Котловане»: «Сумеют или нет... воскресить назад сопревших людей?»; «Ты что ж, Софронов, совсем улегся иль думаешь встать все-таки?» Символика финала соотносима со словами Евангелия: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода».

Герой – странник поневоле, насильно вытолкнут из привычной жизни, лишён средств к существованию. Чувствует себя ненужным, становится бездомным и нищим.

Главный мотив – стремление участника событий понять смысл происходящего, чтобы осознанно участвовать в строительстве нового мира. Он обозначен в самом начале повествования.

Образ «общепролетарского дома» многозначен: его основу составляет библейская легенда о Вавилонской башне, что свидетельствует о масштабах авторского осмысления «стройки социализма». Образ-символ «дома-башни» в «Котловане» обогащается содержанием, которое он приобрёл в контексте пролетарской культуры и искусства авангарда.

Герои мечтают о том, что, переселившись в этот дом, люди оставят «снаружи» враждебную природу, освободятся от воздействия её смертоносных сил. Вера в способность человека достигнуть свободы от материального мира сближает Платонова с русскими авангардистами (Хлебников, Маяковский, Кручёных). «Преодоление материи» связано у Платонова со стремлением человека увидеть масштабную картину мира и представить себе его «общий план».

«Центральная метафора» повести уходит корнями во «всеобщую организационную науку», где главный принцип пролетарского искусства определяется как «организация материи усилиями коллектива». «Вечное здание», по замыслу архитектора, должно превратить «смертную» человеческую жизнь в жизнь вечную. Это – осуществление Рая на земле.

Также символика дома переплетается с символикой древа: оба образа могут выступать в качестве модели вселенной с подчеркнутой связью верха и низа, жизни и смерти.

Однако вместо ожидаемого возрождения материи люди тратят себя на мёртвый камень. Ожидавшие бессмертия строители сами превращаются в строительный материал так и не построенного здания социализма, существуют на пределе возможностей, на границе жизни и смерти.

Ключевое слово повести – ликвидация – создаёт лейтмотив. У него несколько синонимов: устранение, уничтожение, погибель. Мотив уничтожения людей и природы ради дома звучит постоянно. Все герои переживают опустошённость, физически ощущая, как умирает душа.

Символом «сплошной коллективизации» становятся гробы, заготовленные крестьянам. Лозунги «подложного» содержания. Процесс коллективизации пронизан насилием. Крестьяне становятся жертвой произвола, не имеющего границ.

В повести создаётся образ страны, превращенной в лагерь.

Происходит превращение котлована в могилу не только для строителей, но и для будущего России (воплощено в образе девочки Насти, её мать Юлия – символ прошлой России).

Юлия: низведение человека до уровня животного, мучительная голодная смерть, полное отчуждение и враждебность окружающих.

Настя: слабость, смерть от голода и холода. Нежизнеспособность. Смерть Насти заставляет героев думать. Что нет никакого коммунизма. Описание захоронения настии в «спеиальной» могиле говорит о вере в её будущее бессмертие.

Постоянно звучит мотив собирания си сохранения предметов «несчастья и безвестности». Платонов верит в «память вещества», способность предметов быть залогом воскрешения человека.

Трагическая символика финала содержит сравнение умершей с «мёртвым зерном будущего», раскрывается при соотнесении смысла происходящих событий с эпиграфом Достоевского к «Братьям Карамазовым»: «истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плода». Даже в пропасти сохраняется надежда на спасение.

Котлован в повести — овеществленная метафора строительства социализма, модель общественной структуры эпохи коллективизации, когда все силы были направлены на строительство "общего пролетарского дома", когда рабочие трудились до изнурения, забыв себя, а крестьяне, уцелевшие от голодной смерти, покидали родные места в поисках случайного заработка.

Поэтика Платонова

«Обнажившимся сердцем» >>> особая эмоциональная насыщенность прозы Платонова.

особенность платоновской фразы. Она сочетает несочетаемое: иронию, усмешку и глубокий фсф смысл. Она прикидывается прямолинейной.

Язык Платонова – язык по-Лобачевскому (н. Иванова) с пересекающимися параллельными (иконопись). Высокий пафос соединен с гротеском.

Гротеск >>> Слом привычного мировосприятия (у коровы утомленное смертью лицо).

Особенности прозы: Гротеск. Слово, которое ломает стереотипы. Образ странника (Чевенгур, Котлован). Персонажи постоянно куда-то перемещаются >>> образ дороги. Дорога для героев Платонова – «место для житья» - реализованная метафора жизненного пути. Пейзаж полный духоподъемной жизни великого духа.

Народное миросозерцание >>> близость к русскому фольклору по характеру художественного мышления. Многосферное расширение момента. Шубин: «Платонов – интеллигент, который вышел из народа».

Сочетание трагической реальности голодной жизни России 20-х гг. с гротеском, фантастическим началом, сказочными героями рождают неповторимый стиль Платонова.

Странный язык Платонова отражает особенности его художественного мира. Это модель той фантастической реальности, в которой существуют его персонажи.

Обращает на себя внимание прием, использованный здесь автором для усиления идеологического смысла эпизода: в то время как главные персонажи повести наделены лишь фамилиями, герой, появляющийся только в одной сцене, имеет фамилию, имя и отчество. Авторский умысел проявлен и в том, что имя Иван Крестинин созвучно словосочетанию Иван — крестьянский сын.

В произведениях Платонова мастерски вскрыт механизм мифологизации сознания всех слоев общества, не только пролетариата, но и крестьянства. Писатель сочувствовал народу, попавшему в плен "идеи", видел в этом не вину его, а беду. Свою позицию он выразил словами кузнеца Сотых, который считал коммунистов хорошими людьми, но странными: "как будто ничего человек, а действует против простого народа".

В изображении платоновских героев нашли отражение многочисленные авторские интенции, порой скрытые от самого писателя. Тексты его произведений насыщены периодическими возвратами, пародийностью, повторяющимися приемами, лейтмотивами. В критике неоднократно указывалось на роль образа — символа дороги в художественной системе писателя. Почти все герои Платонова отправляются в путь искать "смысл существования

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: