 |
XVII. Выход туркестанского отряда на р. Амударью
|
|
|
|
Автор рассказывает об окончании тяжелого и рискованного похода туркестанского отряда к Хиве через Кызылкумскую пустыню и выходе его на р. Амударью близ Уч-Учака. Подробности последних переходов и бой с хивинцами близ Уч-Учака довольно живо описаны в рукописных материалах для составления «Описания хивинского похода».
«7 мая бивак на Алты-Кудуке временно очень оживился: у многих лица сияли радостью; воодушевление было полное. Теперь забавно даже вспоминать, какая ничтожная причина была предметом оживления и общей радости в отряде. Но тогда это имело огромное для нас значение. Дело в том, что в этот день возвратился в лагерь лазутчик-джигит, посланный к Сардаба-Кулю высмотреть силы и расположение там хивинского скопища. Лазутчик в доказательство, что он действительно был на месте, привез с собою пучок камыша с Сардаба-Куля. Вот этот-то камыш, свидетельствовавший нам воочию близость Амударьи, был предметом общего оживления. Все расспрашивали и волновались. Каждому хотелось если не получить хоть веточки этого камыша, то, по крайней мере, посмотреть на него и собственными глазами увидеть в этом неоспоримое доказательство близости живой, вольной воды. Вопрос о том, какая масса хивинцев собралась на Уч-Учаке, чтобы заградить нам выход к Амударье, был совершенно на втором плане; в отряде не допускалось мысли, как ему удастся одолеть грозную природу и благополучно выйти из песков, и чтобы хивинцы воспрепятствовали ему достигнуть Амударьи -этой цели, к которой стремились помыслы всех и каждого уже в продолжение почти трех месяцев. 9 мая, в 7 часов утра, прибыла, наконец, на Алты-Кудук давно жданная, желанная- колонна генерала Бардовского с наполненными водою сосудами и с напоенными лошадьми и верблюдами. Но, к общему ужасу, этих последних осталось всего 1240 голов. Наш вьючный обоз, таким образом, постепенно таял: нельзя и подобрать другое выражение, фактов, которые так затрудняли и озабочивали туркестанский отряд в хивинском походе. Нечего было, следовательно, и думать о том, чтобы поднять с Алты-Кудука все тяжести и всю колонну в полном составе. Приходилось оставить на Алты-Кудуке Отрядные тяжести, в коих не встречалось насущной потребности, и, для прикрытия их, две роты 3-го стрелкового батальона и дивизион конной батареи. Трудно представить себе, что ощущали те войска, которым выпадала тяжелая участь оставаться на неопределенное время в алты-кудукской позиции. Но тяжесть испытания возбуждает в русском воинстве пропорционально еще большую энергию и стойкость, и отряд полковника Новомлинского, оставленный на Алты-Кудуке, исполнил возложенную на него задачу поистине с мужеством и героизмом.
|
|
|
Для остальных, сравнительно счастливых, частей войск настал, наконец, давно ожидаемый час выступления их с черной памяти алты-кудукских колодцев.
В 3 часа после обеда 9 мая колонна в составе 10 рот, 8 орудий, двух картечниц и казачьей сотни поднялась с бивака и немедленно потянулась в юго-западном направлении. Опять та же угрюмая местность кругом, те же песчаные горы, те же картины походного движения по рыхлому, глубокому песку, чрезмерное напряжение людей и животных. По счастью, погода была благоприятной, небо заволокло легкими тучками; маленький ветерок освежал воздух. Первые 8 верст, до выхода на караванную дорогу, были очень тяжелы; снова пришлось идти без дороги, целиком. Верблюды, на которых вьюки были не более 8 пудов, сильно отставали на этих 8 верстах, и снова большое число их пало здесь. Когда отряд выбрался, наконец, на караванную дорогу, верблюды пошли легче, войска бодро зашагали, и около 8 часов вечера, когда уже начало темнеть, колонна отошла от Алты-Кудука на 20 верст и остановилась на ночлег. Начало, следовательно, было вполне удачное. С 3 часов дня до 8 часов вечера, т. е. в продолжение 5 часов, отряд прошел 20 верст, или 4 версты в час, очень тяжелого и томительного маршрута по пескам. Пищу на ночлег не варили; воду раздали людям только для питья и на чай; по одному ведру дали артиллерийским и казачьим лошадям. На питье солдаты истратили мало воды; всю полученную порцию они употребили на чай, который составляет лучшее средство от жажды; сырая вода лишь временно уменьшает жажду, не утоляя ее. Спокойно, крепко заснул отряд на ночлеге с 9 по 10 мая; укладываясь, кто как мог, на бивак, всякий мечтал о том, что завтра, быть может, доведется увидеть, наконец, три холма (Уч-Учак. В современной транскрипции Ушушак. — Прим. ред. ), у подножья которых вьется широкою лентою река с пресною, вкусною водою, достающеюся миллионам людей.
|
|
|
Ночью бивай был слегка встревожен. Небольшая неприятельская партия, подкрадываясь к позиции, наткнулась на один из секретов, расположенных впереди переднего фаса каре. Из секрета выстрелили, неприятель бросился назад, в лагере пробудились, но тревоги не затрубили; в ружье встал лишь один передний фас, и то ненадолго. Когда с аванпостов дали знать, что неприятель скрылся, в лагере снова все успокоилось и захрапело.
За полчаса до рассвета 10 мая у ставки начальника отряда протрубили подъем. Отряд скоро собрался и через полчаса отправился в путь. Прохладный ветерок с Амударьи, так благодетельно освежавший нас накануне, за ночь совершенно стих. Стало душно, и солнце с утра начало нещадно печь, обжигая сверху и раскаляя внизу песчаную почву. К полудню жар Достиг 45° Реомюра... А путь был необычайно труден. Во-первых, вся местность к Амударье делала заметный подъем; во-вторых, дорога к Уч-Учаку, песчаная на всем своем протяжении, пересекалась поперек семью широкими и высокими песчаными кряжами (жеты-аши) и множеством менее значительных песчаных увалов. Длинная вереница нашей колонны непрерывно изгибалась; войскам с артиллерией и вьючным обозом приходилось беспрестанно то подниматься, то опускаться, снова подыматься, опять опускаться и т. д. Лога между песчаными нагромождениями были незначительны по ширине; в них тоже был песок, движение по которому было трудно; но здесь колонна отдыхала, и движение к логу было ничто в сравнении с подъемом, перевалом и спуском на жеты-аши и на остальных менее значительных песчаных увалах, а между тем и увалы, и эти песчаные кряжи, или жеты-аши, чем ближе к Амударье, тем делались все выше и круче. Люди, лошади, верблюды — все это надрывалось, сгибалось, пыхтело, одолевая непомерную работу ногами в рыхлом, сыпучем песке; организм напрягался, делал последние усилия, а жгучее солнце сверху не давало пощады. Медленно, шаг за шагом, протянулись 8 верст от ночлега, перевалили 2 жеты-аши, взобрались на третий. Утомление, жажда невыносимо одолевали всех. Но вот по отряду пронеслась восторженная весть: с вершины третьего кряжа увидели вдали на горизонте три холма. «Уч-Учак! » — раздалось по всем направлениям. Все устремили взоры вперед, напрягали зрение, чтобы хорошенько всмотреться, не мираж ли это, действительно ли это три холма, достигнув которые мы покончим с нашими мученьями и испытаниями. Командующий войсками разослал в колонны своих адъютантов сообщить всем радостную весть. Восторженное, хотя и глухое «ура» вырвалось из тысяч надорванных грудей и огласило мертвую пустыню. Все оживилось, приободрилось в отряде. Нашлись сейчас же остряки, серьезно уверявшие, что даже верблюды почуяли близость реки и бодрее зашагали. Всем сделалось легче, веселее; как будто и солнце не так жгло, и песок казался менее глубоким, и песчаные перекаты легче предыдущих.
|
|
|
Отряд прошел еще версты 3—4 и остановился для привала. Верстах в полутора впереди позиций, на которых расположилась колонна для бивака, возвышался четвертый высокий кряж. Для обзора с него впередилежащей местности, тотчас же по расположении войск на позиции, командирован был его императорское высочество великий князь Николай Константинович с офицерами генеральского штаба. С вершины этого кряжа, Далеко влево за песчаными барханами, уже виднелась синеватая, искрившаяся на солнце лента.
|
|
|
«Река! Река! »— шевельнулась у каждого радостная мысль.
Отдых на привале для всех был крайне необходим. Бивак расположен был на тех же неизменных однообразных песчаных голых барханах; низенькие, стелющиеся по земле чахлые кусты песчаной флоры, немного зеленой невысокой реденькой травы ранг да множество ящериц — вот все, что до известной степени оживляло из растительного и животного мира местность, на которой приваливал отряд. Впереди, назади, по сторонам, сколько мог видеть глаз, везде безбрежно расстилалась та же грустная, унылая картина масс, глыб, гор песку...
Во время привала топографы определяли расстояние до Уч-Учака; измерен был 5-верстный базис и засечен один из трех холмов; расстояние оказалось в 15 верст.
Наблюдая с бивака, в бинокли и трубы, уч-учакские высоты, увидели огромную пыль на их отлогостях и большую темную массу, спускавшуюся с высоты правее крайнего холма. Это хивинское полчище, заметив наше приближение, переходило из лагеря на берегу Амударьи к озеру Сардаба-Кулю, навстречу отряду.
Отдохнувши и подкрепившись чаем с сухарями, колонна поднялась с привала в два часа дня и потянулась вперед. Путь чем далее, тем делался все утомительнее и тяжелее; песок был глубже, рыхлее; жеты-аши — выше, круче; песчаные Перекаты через дорогу — чаще. По пути стали больше попадаться павшие и уже ободранные лошади, верблюды. Встречались и живые еще несчастные животные, брошенные на произвол судьбы; изнуренные недостатком корма и воды, надорванные трудною работой, лишенные сил тронуться с места, верблюды неподвижно лежали в песке, ожидая смерти... То были следы быстрого, поспешного отступления с Адам Крылгана к Уч-Учаку несчастной партии Садыка.
Выбиваясь в песке из сил, молча, медленно подвигалась вперед длинная нитка нашей колонны. Вдруг впереди произошло какое-то оживление; из авангарда по всей колонне моментально пронесся слух о появлении неприятеля. До Уч-Учака оставалось еще 8 верст. Начальник отряда генерал Головачев, следовавший впереди войск, первый заметил неприятельские разъезды и остановил головные части, чтобы дать подтянуться колонне. Командующий войсками, следовавший обыкновенно со своею свитою сбоку колонны, был в это время на высоте ее середины. Он тотчас же, рысью, поехал к авангарду.
С высокого бархана, находившегося на месте остановки головных частей, открывалась чрезвычайно оживленная новая картина. Впередилежащие барханы были все усыпаны неприятельскою конницею, растянувшейся полукружием, приблизительно версты на две расстояния. Неприятель, очевидно, готовился задержать здесь дальнейшее движение отряда к воде. Он рассчитывал на крайнее истощение войск при выходе их из безводных песков и мечтал, что отряду не устоять при первом дружном его натиске.
|
|
|
Было уже около 6 часов вечера; солнце близилось к закату. Решено было остановиться здесь на ночлег, стянуться, отдохнуть и с рассветом 11 мая двинуться далее. Лишь только авангард начал располагаться на позиции, в неприятельском стане, бывшем до тех пор совершенно спокойным, замечено было движение. Из разных пунктов его расположения выскакали на рысях вперед кучки всадников, из которых наиболее смелые и отважные приблизились к нашей позиции на ружейный выстрел и начали стрелять. Понятно, что стрельба эта была совершенно для нас безвредна; войска спокойно подходили к месту бивака и занимали на нем свои места. Для того же, чтобы отогнать дальше от позиции более рьяных неприятельских всадников и отбить у них охоту наскочить на растянувшийся по дороге наш вьючный обоз, высланы были вперед от позиций и к правому ее флангу стрелковые взводы. Стрелкам, по принятому в отряде правилу, строго подтверждено было не тратить патронов, стрелять лишь наверняка, с близких дистанций. Позиция для ночлега занята была таким образом: на самой дороге и по сторонам ее поставили конные орудия, Прикрываемые на флангах двумя ротами пехоты. Орудия с ротами составили передний фас каре, в которое, по мере стягивания, устраивались остальные войска для ночлега; внутри каре поместился обоз. Фасы каре заняли гребни барханов, а обоз стал в котловине, скрывавшей его со всех четырех сторон от выстрелов неприятеля.
Наступили сумерки; чем более темнело и неприятель убеждался, что мы остановились здесь не для того, чтобы подтянуться и идти далее, а располагаемся на ночлег, тем он делался смелее и настойчивее. Фланги его растянутого расположения более и более сближались к нашей позиции, и она оказалась, наконец, как бы опоясанною со стороны переднего и боковых фасов живою дугою массы неприятельского конного полчища. Но никакого дружного натиска, ни одной смелой, лихой атаки мы не дождались в этот вечер. Надо полагать, грозна была для хивинцев нравственная сила, сравнительно с их числом, горсти русских храбрецов, надорванных непомерными трудами пройденного пути, томимых и обессиленных сильной жаждой. Лишь небольшое число смельчаков из неприятельского стана, пользуясь наступившею темнотою и неровностями местности, рискнуло, подкрадываясь, приблизиться к нашему лагерю; они везде натыкались при этом на наши стрелковые взводы, выставленные вперед секреты, которые не клали охулку на руку и живо снимали всадников с седла или ранили и убивали их лошадей удачными выстрелами с самых близких дистанций. Редко кому из приближавшихся к биваку смельчаков посчастливилось вернуться назад благополучно. Картина на самой позиции была весьма оживленная; в мраке сумерек беспрестанно сверкали огоньки ружейных выстрелов и далеко разносилось их эхо по песчаной мертвенной пустыне. Несмотря на общее утомление, отряд бодрствовал, почти все были на ногах, и, заняв вершины барханов, войска и наши отрядные мусульмане беспечно забавлялись состязанием двух враждебных лагерей. Подошло время вечерней зари. Очередное орудие зарядили гранатою; направление выстрелу дали в более густую массу неприятельского расположения. Любопытных собралось около орудия множество. Раздалось «пли»; орудие рявкнуло, сверкнул в темноте огонь, и граната, оставляя за собой светящийся след, полетела в неприятельский стан. Все смолкло, насторожило слух; вдали раздался гул разрыва гранаты, и в хивинском лагере послышался глухой шум и какое-то движение. Затем снова настало затишье, изредка прерываемое ружейною трескотней, продолжавшейся всю ночь. С наступлением темноты бивачные огни зажглись и в нашем, и в неприятельском лагере. Хивинцы не поскупились кострами и зажгли нечто вроде иллюминации; Должно быть, хоть этим они намерены были припугнуть нас,
бы Себе, что за несметное полчище накинется на нас на следующий день и опрокинет, или, как есть у туркмен выражение, растопчет весь русский отряд. Что думали и на что рассчитывали в ночь с 10 на 11 мая хивинские ратники, — это оставалось для нас в области догадок; но представлявшаяся картина двух вражьих лагерей в общем, в ночной тесноте, была весьма интересна и занимательна. Один лагерь — маленький, крошечный, почти темный, редко-редко где догорал небольшой костер; утомленное дневною работою воинство спало крепким, сильным сном под охраною правильно, симметрично расставленных сторожевых постов. Другой бивак — огромный, растянутый, с массою ярко пылающих костров как бы сдавливал первый своим огненным поясом. Над всем этим — тихая душная ночь, южное звездное небо, и изредка то там, то в другом месте сверкнет огонек и раздастся раскат ружейного выстрела.
Начало, наконец, светать; нас протрубили подъем. Живо поднялись войска, быстрее обычного шла навьючка верблюдов; все двигалось на позиции как-то живее, торопливо. Через полчаса отряд был готов к выступлению и войска заняли места, назначенные, им по диспозиции, объявленной накануне. Командующий войсками объехал каждую часть войск, поздравлял их с первою встречею с неприятелем, предупреждал не тратить попусту зарядов и патронов, не увлекаться преследованием и отражением атак неприятеля, а, соблюдая стройность и порядок марша, иметь в виду главную цель — выход из песков и достижение живой, вольной воды.
Вьючный обоз наш стянулся в плотную, сомкнутую массу; верблюды были уставлены в несколько рядов, причем сколько могло их, следовало по дороге, остальные по сторонам ее; общая фигура вагенбурга представляла квадрат. Войска замкнули этот квадрат со всех сторон.
Командование передовою цепью стрелков поручено было его императорскому высочеству князю Евгению Максимилиановичу; его императорское высочество великий князь Николай Константинович изволил следовать при ротах 4-го туркестанского линейного батальона. Кавалерия, подоспевшая с Адам Крылгана к отряду за час до его выступления, замыкала весь марш и следовала позади арьергарда.
Солнце взошло уже довольно высоко и, по обыкновению, начало сильнее припекать, когда дан был сигнал наступления колонн. Войска перекрестились, взяли ружье, вольно и бодро зашагали снова по тому же песку, но уже на этот раз каждый чувствовал и сознавал, что это последние трудные шаги, последние усилия. Напряжение, бодрость были всеобщие; замечательное явление — даже верблюды, этот тяжелый кошмар отряда, и те на сей раз шли лучше; ори действительно как бы чуяли близость воды, шагали к ней неожиданно ходко; палых и отсталых не было ни одного.
Пока не трогалась с места наша колонна, в неприятельском расположении заметны были движение, суета; конные его массы оставались, однако, на месте, и лишь одиночные всадники выскакивали вперед, приближались к позиции и стреляли с коня. Но едва отряд тронулся с места, неприятельская линия заколыхалась, раздались труб-ные звуки, ободрительные крики «ур-ур», и вся масса конного полчища ринулась на колонну, огибая ее с флангов. Однако первый пыл этого натиска скоро прошел. Не прибавляя и не убавляя ходу, наша колонна медленно, шаг за шагом, словно стальная броня, зарываясь в глубоком песке, стройно и грозно подвигалась вперед. Выскочившие первыми части конного неприятельского полчища, попав в сферу действительного ружейного огня наших передовой и боковой цепей, сразу осадили своих коней, остановились и, выпустив с седла несколько ружейных выстрелов, повернули назад и спустились в лощины, прикрываясь песчаными холмами. Наши цепи стреляли сдержанно; они прибегали к пуле только тогда, когда неприятель был шагах в 400—500, не более. Это было наступление с пальбою по подвижным мишеням. Несколько всадников повалились с седел от пуль наших стрелков; часть их были раненые, другие убитые; и тех и других хивинцы ловко и быстро подхватывали на крупы лошадей и ускакивали; наши стрелки подбили и поранили также несколько лошадей в неприятельских рядах. Убедясь, что с фронта нельзя задержать нашей колонны, неприятель попытался атаковать ее фланги. Здесь повторялось то же самое. Огонь боковых цепей живо разметал конные партии неприятеля, которые, повернув тыл, поспешно скрылись за ближайшие барханы. Наконец, и попытка хивинцев опрокинуться на хвост колонны была для них столь же неудачна, как и первые две атаки. Тогда, окружив наш отряд, ни на м< нуту не останавливавший своего постепенного, медленного движения вперед сильно растянувшеюся поредевшею массою конных и не дерзая уже более приближаться к колонне, неприятель сопровождал ее марш на почтительном расстоянии дикими оглушительными криками «ур-ур», звуками огромных своих, вроде иерихонских, труб и совершенно бесцельною, безвредною ружейною трескотнею. Одолевая собственно трудности марша, колонна спокойно подвигалась вперед, изредка отвечая из четырех сторон квадрата, в который она была заключена, на неприятельские ружейные и фальконетные выстрелы. Хивинцы, видимо, ослабевали и падали духом; с каждым нашим шагом вперед они убеждались, что им не остановить этого марша, не одолеть силы, неуклонно, спокойно стремившейся к данной цели. Шум, крики, трубные звуки в неприятельских рядах начали постепенно ослабевать, затихать; конные его массы заметно поредели, большая часть их собралась к правой стороне нашего движения и оттуда, повернув назад, потянулась в беспорядке, правее Уч-Учака, к берегу Амударьи. В этом направлении пролегал ближайший путь отступления неприятеля к переправе у Ичке-яра и на дорогу, по правому берегу Аму, в Шурахан. Очевидно было, что хивинцы, потеряв надежду заградить нам путь к реке, начали уже думать о собственном спасении и об обеспечении пути отступления.
Отряд протянулся уже пять верст от места бывшего ночлега. С высоких барханов, на которые взобралась колонна, виднелась уже темно-голубая полоса. «Вода! Река! »— невольно и радостно вырвалось у каждого. То было озеро Сардаба-Куль, всего верстах в трех впереди отряда. Его окаймляла так давно не виданная нами приятная зелень камыша и осоки. Озеро занимало огромную площадь, северо-западна я сторона которой примыкала к Отлогостям уч-учакских холмов. Уч-учакские высоты, далее вправо, в северном направлении, тянулись в виде каменной гряды, окаймляющей берег Аму и носящей местное название «чинк». К северной стороне чинк постепенно понижался и терялся в песках; южною же еврею оконечностью он упирается в Амударью.
С песчаных возвышенностей, до которых достиг в то время отряд, местность постепенно понижалась и переходила в низменность, противоположный скат которой составляли отлогости чинка и подошва трех уч-учакских холмов. Прямо по направлению дороги, шагах в 300 от северного берега озера, виднелось обширное, массивное кирпичное здание, оказавшееся потом старою полуразвалившеюся постройкою Сардаба-рабат. На этой же низменности, влево от дороги, расстилалась обширная площадь озера Сардаба-Куля, питаемое водою из разливов Амударьи.
К 8 часам утра колонна вышла, наконец, из песков к краю низменности. Нош и людей, и животных сразу почувствовали облегчение; они не тонули, не вязли уже в раскаленном песке, а ступали по твердой, глинисто-солонцеватой почве. Неприятель ускорил свое отступление; он поспешно уходил, скрываясь от нас за чинк и за уч-учакские холмы. Часть его, как бы пытаясь еще оказать нам последнее сопротивление, остановилась у подошвы и по отлогостям чинка. Тогда с нашей стороны выдвинули вперед на позицию взвод орудий; два удачных выстрела гранатами, разорвавшимися как раз в середине конной неприятельской толпы, моментально ее рассеяли; всадники быстро повернули назад и скрылись за чинком к стороне Амударьи.
Этим закончилось трудное дело выхода туркестанских войск из безводной песчаной пустыни. Отряд стоял на берегу озера; вольная пресная вода, о которой так давно и сладко мечтали, была у всех на виду, перед глазами. С особенным восторгом и жадностью взоры всех устремились на озеро. Требовалось усилие, чтобы сдерживать коней и верблюдов, которые рвались к воде. Жажда томила всех; каждый готов был броситься к озеру и прильнуть запекшимися губами к воде».
(Рукоп. «Матер, для опис. хивин.
похода 1873 г.; действ, турк. отряда»).
|
|
|
