 |
Глава четвертая. Погоня за богами
|
|
|
|
Осенью, когда дни стали короче и в воздухе уже чувствовалось
приближение холодов, Белому Клыку представился случай вырваться на свободу.
Уже несколько дней в поселке царила суматоха. Индейцы разбирали летние
вигвамы и готовились выйти на осеннюю охоту. Белый Клык зорко следил за
этими приготовлениями, и, когда вигвамы были разобраны, а вещи погружены в
пироги, он понял все. Пироги одна за другой начали отчаливать от берега, и
часть их уже скрылась из виду.
Белый Клык решил остаться и при первой же возможности улизнул из
поселка в лес. Переплыв ручей, который уже затягивался льдом, он запутал
свои следы. Потом забрался поглубже в чащу и стал ждать. Время шло. Он успел
несколько раз заснуть, проснуться и снова заснуть. Его разбудил голос Серого
Бобра. Потом послышались и другие голоса -- жены хозяина, принимавшей
участие в поисках, и Мит-Са -- сына Серого Бобра.
Белый Клык задрожал от страха, услышав свою кличку, но устоял и не
вышел из лесу, хотя что-то подстрекало его откликнуться на зов хозяина.
Вскоре голоса замерли вдали, и тогда он выбрался из кустарника, довольный,
что побег удался. Наступали сумерки. Белый Клык резвился между деревьями,
радуясь свободе. И вдруг его охватило чувство одиночества. Он сел, тревожно
прислушиваясь к лесной тишине: ни звука, ни движения... Это показалось ему
подозрительным, его подстерегала какая-то неведомая опасность. Он
всматривался в смутные очертания высоких деревьев, в густые тени между ними,
где мог притаиться любой враг.
Потом ему стало холодно Теплой стены вигвама, около которой он всегда
грелся, здесь не было. Он сидел, поочередно поджимая то одну, то другую
|
|
|
переднюю лапу, потом прикрыл их своим пушистым хвостом, и в эту минуту перед
ним пронеслось видение. В этом не было ничего странного: перед его глазами
встали знакомые картины. Он снова увидел поселок, вигвамы, пламя костров. Он
услышал пронзительные голоса женщин, грубый бас мужской речи, лай собак.
Белый Клык проголодался и вспомнил куски мяса и рыбы, которые ему перепадали
от людей. Но сейчас его окружала тишина, сулившая не еду, а опасность.
Неволя изнежила Белого Клыка. Зависимость от людей лишила его части
силы. Он разучился добывать себе корм. Над ним спускалась ночь. Его зрение и
слух, привыкшие к шуму и движению поселка, к непрерывному чередованию звуков
и картин, не находили себе работы. Ему нечего было делать, нечего слушать,
не на что смотреть. Он старался уловить хоть малейший шорох или движение. В
этом безмолвии и неподвижности природы таилась какая-то страшная опасность.
И вдруг Белый Клык вздрогнул. Что-то громадное и бесформенное
пронеслось у него перед глазами. На землю легла тень дерева, освещенного
выглянувшей из-за облаков луной. Успокоившись, он тихо заскулил, но,
вспомнив, что это может привлечь к нему притаившегося где-нибудь врага,
смолк.
Дерево, схваченное ночным морозом, громко скрипнуло у него над головой.
Белый Клык взвыл и, не чуя под собой ног от ужаса, опрометью кинулся к
поселку. Он чувствовал непреодолимую потребность в людском обществе, в
защите, которую оно дает. В его ноздрях стоял запах дыма от костров, в ушах
звенели голоса и крики. Он выбежал из лесу на залитую луной поляну, где не
было ни теней, ни мрака, но глаза его не увидели знакомого поселка. Он
забыл, что люди ушли оттуда.
Белый Клык остановился как вкопанный. Бежать было некуда. Он грустно
бродил по опустевшему становищу, обнюхивая кучи мусора и хлама, оставленного
богами. Теперь его обрадовал бы даже камень, брошенный какой-нибудь
|
|
|
рассерженной женщиной, даже тяжелая рука Серого Бобра, а Лип-Липа и всю
рычащую, трусливую свору собак он встретил бы с восторгом.
Он побрел к тому месту, где стоял прежде вигвам Серого Бобра, сел
посредине и поднял морду к луне. Спазмы сжимали ему горло; пасть у него
раскрылась, и одиночество, страх, тоска по Кичи, все прошлые горести и
предчувствие грядущих невзгод и страданий -- все это вылилось в протяжном,
тоскливом вое. Это был волчий вой, впервые вырвавшийся из груди Белого
Клыка.
С наступлением утра его страхи исчезли, но чувство одиночества только
усилилось. Вид заброшенного становища, в котором еще так недавно кипела
жизнь, наводил на него тоску. Долго раздумывать ему не пришлось: он повернул
в лес и побежал вдоль берега реки. Он бежал весь день, не давая себе ни
минуты отдыха. Казалось, он может бежать вечно. Его сильное тело не знало
утомления. И даже когда утомление все-таки пришло, выносливость, доставшаяся
ему от предков, продолжала гнать его все дальше и дальше.
Там, где река протекала между крутыми берегами, Белый Клык бежал в
обход, по горам. Ручьи и речки, впадавшие в Маккензи, он переплывал или
переходил вброд. Часто ему приходилось бежать по узкой кромке льда,
намерзшей около берега; тонкий лед ломался, и, проваливаясь в ледяную воду.
Белый Клык не раз бывал на волосок от гибели. И все это время он ждал, что
вот-вот нападет на след богов в том месте, где они причалят к берегу и
направятся в глубь страны.
По уму Белый Клык превосходил многих своих собратьев, и все-таки мысль
о другом береге реки Маккензи не приходила ему в голову. Что, если след
богов выйдет на ту сторону? Этого он не мог сообразить. Вероятно, позднее,
когда Белый Клык набрался бы опыта в странствиях, повзрослел, научился бы
отыскивать следы вдоль речных берегов, он допустил бы и эту возможность.
Такая зрелость ждала его в будущем. Сейчас же он бежал наугад, принимая в
расчет только один берег Маккензи.
Белый Клык бежал всю ночь, натыкаясь в темноте на препятствия и
преграды, которые замедляли его бег, но не отбивали охоты двигаться дальше.
К середине второго дня, через тридцать часов, его железные мускулы стали
сдавать, поддерживало только напряжение воли. Он ничего не ел почти двое
|
|
|
суток и совсем обессилел от голода. Сказывались на нем и непрестанные
погружения в ледяную воду. Его великолепная шкура была вся в грязи, широкие
подушки на лапах кровоточили. Он начал прихрамывать -- сначала слегка, потом
все больше и больше. В довершение всего небо нахмурилось и пошел снег --
мокрый, тающий снег, который прилипал к его разъезжавшимся лапам,
заволакивал все вокруг и скрывал неровности почвы, затрудняя и без того
мучительную дорогу.
В эту ночь Серый Бобр решил сделать привал на дальнем берегу реки
Маккензи, потому что путь к местам охоты шел в том направлении. Но незадолго
до темноты Клу-Куч, жена Серого Бобра, приметила на ближнем берегу лося,
который подошел к реке напиться. И вот, не подойди лось к берегу, не сбейся
Мит-Са из-за метели с правильного курса, Клу-Куч не заметила бы лося. Серый
Бобр не уложил бы его метким выстрелом из ружья, и все дальнейшие события
сложились бы совершенно по-иному. Серый Бобр не сделал бы привала на ближнем
берегу реки Маккензи, а Белый Клык, пробежав мимо, или погиб бы, или попал
бы к своим диким сородичам и остался бы волком до конца своих дней.
Наступила ночь. Снег повалил сильнее, и Белый Клык, спотыкаясь,
прихрамывая и тихо повизгивая на ходу, напал на свежий след. След был
настолько свеж, что Белый Клык сразу узнал его. Заскулив от нетерпения, он
повернул от реки и бросился в лес. До ушей его донеслись знакомые звуки. Он
увидел пламя костра, Клу-Куч, занятую стряпней. Серого Бобра, присевшего на
корточки и жевавшего кусок сырого сала. У людей было свежее мясо!
Белый Клык ожидал расправы. При мысли о ней шерсть у него на спине
встала дыбом. Потом он, крадучись, двинулся вперед. Он боялся ненавистных
ему побоев и знал, что их не миновать. Но он знал также, что будет греться
около огня, будет пользоваться покровительством богов, встретит общество
собак, хоть и враждебное ему, но все же общество, которое способно
удовлетворить его потребность в близости к живым существам.
|
|
|
Белый Клык ползком приближался к костру. Серый Бобр увидел его и
перестал жевать сало. Белый Клык пополз еще медленнее; чувство унижения и
покорности давило его, заставляя пресмыкаться перед человеком. Он полз прямо
к Серому Бобру, все замедляя и замедляя движение, как будто ползти ему с
каждым дюймом становилось труднее, и, наконец, лег у ног хозяина, которому
предался отныне добровольно душой и телом. По собственному желанию подошел
он к костру человека и признал над собой человеческую власть. Белый Клык
дрожал, ожидая неминуемого наказания. Рука поднялась над ним. Он весь
съежился, готовясь принять удар. Но удара не последовало.
Белый Клык украдкой взглянул вверх. Серый Бобр разорвал сало на две
части. Серый Бобр протягивал ему кусок сала! Осторожно и недоверчиво Белый
Клык понюхал его, а потом потянул к себе. Серый Бобр велел дать Белому Клыку
мяса и, пока он ел, не подпускал к нему других собак. Благодарный и
довольный. Белый Клык улегся у ног своего хозяина, глядя на жаркое пламя
костра и сонно щурясь. Он знал, что утро застанет его не в мрачном лесу, а
на привале, среди богов, которым он отдавал всего себя и от воли которых
теперь зависел.
ГЛАВА ПЯТАЯ. ДОГОВОР
В середине декабря Серый Бобр отправился вверх по реке Маккензи. Мит-Са
и Клу-Куч поехали вместе с ним. Сани Серого Бобра везли собаки, которых он
выменял или взял взаймы у соседей. Во вторые сани, поменьше, были впряжены
молодые собаки, и ими правил Мит-Са. Упряжка и сани больше походили на
игрушечные, но Мит-Са был в восторге: он чувствовал, что исполняет настоящую
мужскую работу. Кроме того, он учился управлять собаками и натаскивать их, и
щенки тоже привыкали к упряжи. Сани Мит-Са шли не пустые, а везли около
двухсот фунтов всякого скарба и провизии.
Белому Клыку приходилось и раньше видеть ездовых собак, и, когда его
самого в первый раз запрягли в сани, он не противился этому. На шею ему
надели набитый мохом ошейник, от которого шли две лямки к ремню,
перекинутому поперек груди и через спину; к этому ремню была привязана
длинная веревка, соединявшая его с санями.
Упряжка состояла из семи собак. Всем им исполнилось по девять-десять
месяцев, и только одному Белому Клыку было восемь. Каждая собака шла на
отдельной веревке. Все веревки были разной длины, и разница между ними
измерялась длиной корпуса собаки. Соединялись они в кольце на передке саней.
Передок был загнут кверху, чтобы сани -- берестяные, без полозьев -- не
зарывались в мягкий, пушистый снег. Благодаря такому устройству тяжесть
самих саней и поклажи распределялась на большую поверхность. С той же целью
|
|
|
-- как можно более равномерного распределения тяжести -- собак привязывали к
передку саней веером, и ни одна из них не шла по следу другой.
У веерообразной упряжки было еще одно преимущество: разная длина
веревок мешала собакам, бегущим сзади, кидаться на передних, а затевать
драку можно было только с той соседкой, которая шла на более короткой
веревке. Однако тогда нападающий оказывался нос к носу со своим врагом и,
кроме того, подставлял себя под удары бича погонщика. Но самое большое
преимущество этой упряжки заключалось в том, что, стараясь напасть на
передних собак, задние налегали на постромки, а чем быстрее катились сани,
тем быстрее бежала и преследуемая собака. Таким образом, задняя никогда не
могла догнать переднюю. Чем быстрее бежала одна, тем быстрее удирала от нее
другая и тем быстрее бежали все остальные собаки. В результате всего этого
быстрее катились и сани. Вот такими хитрыми уловками человек и укреплял свою
власть над животными.
Мит-Са, очень похожий на отца, унаследовал от него и мудрость. Он давно
уже заметил, что Лип-Лип не дает прохода Белому Клыку; но тогда у Лип-Липа
были свои хозяева, и Мит-Са осмеливался только исподтишка бросать в него
камнем. -- А теперь Лип-Лип принадлежал Мит-Са, и, решив отомстить ему за
прошлое, Мит-Са привязал его на самую длинную веревку. Таким образом,
Лип-Лип стал вожаком, ему как будто оказали большую честь, -- но на самом
деле чести в этом было мало, потому что забияку и главаря всей стаи Лип-Липа
ненавидели и преследовали теперь все собаки.
Так как Лип-Лип был привязан на самую длинную веревку, собакам
казалось, что он удирает от них. Им были видны только его задние ноги и
пушистый хвост, а это далеко не так страшно, как вставшая дыбом шерсть и
сверкающие клыки. Кроме того, зрелище бегущей собаки вызывает в других
собаках уверенность, что она убегает именно от них и что ее надо во что бы
то ни стало догнать.
Как только сани тронулись, вся упряжка погналась за Лип-Липом, и эта
погоня продолжалась весь день. На первых порах оскорбленный Лип-Лип то и
дело порывался кинуться на своих преследователей, но Мит-Са каждый раз
хлестал его по голове тридцатифутовым бичом, свитым из вяленых оленьих
кишок, и заставлял вернуться на место. Лип-Лип не побоялся бы схватиться со
всей упряжкой, однако бич был куда страшнее, -- и ему не оставалось ничего
другого, как натягивать веревку и уносить свои бока от зубов товарищей.
Ум индейца неистощим на хитрости. Чтобы усилить вражду всей упряжки к
Лип-Липу, Мит-Са стал отличать его перед другими собаками, возбуждая в них
ревность и ненависть к вожаку. Мит-Са кормил его мясом в присутствии всей
своры и никому другому мяса не давал. Собаки приходили в ярость. Они
метались вокруг Лип-Лила, пока он ел, но близко подходить не осмеливались,
так как Мит-Са стоял возле него с бичом в руке. А когда мяса не было, Мит-Са
отгонял упряжку подальше и делал вид, что кормит Лип-Липа.
Белый Клык принялся за работу охотно. Покорившись богам, он в свое
время проделал гораздо более длинный путь, чем остальные собаки, и гораздо
глубже, чем они, постиг всю тщетность сопротивления воле богов. Кроме того,
ненависть, которую питали к нему все собаки, уменьшала их значение в его
глазах и увеличивала значение человека. Он не нуждался в обществе своих
собратьев: Кичи была почти забыта, и верность богам, власть которых признал
над собой Белый Клык, служила ему чуть ли не единственным способом выражать
свои чувства. И Белый Клык усердно работал, слушался приказаний и подчинялся
дисциплине. Он трудился честно и охотно. Честность в труде присуща всем
прирученным волкам и прирученным собакам, а Белый Клык был наделен этим
качеством в полной мере.
Белый Клык общался и с собаками, но это общение выражалось во вражде и
ненависти. Он никогда не играл с ними. Он умел драться -- и дрался, воздавая
сторицей за все укусы и притеснения, которые ему пришлось вынести в те дни,
когда Лип-Лип был главарем стаи. Теперь Лип-Лип главенствовал над ней лишь
тогда, когда бежал на конце длинной веревки впереди своих товарищей и
подскакивающих по снегу саней. На стоянках Лип-Лип держался поближе к
Мит-Са, Серому Бобру и Клу-Куч, не решаясь отойти от богов, потому что
теперь клыки всех собак были направлены против него и он испытал на себе всю
горечь вражды, которая приходилась раньше на долю Белого Клыка.
После падения Лип-Липа Белый Клык мог бы сделаться вожаком стаи, но он
был слишком угрюм и замкнут для этого. Товарищи по упряжке получали от него
только одни укусы, в остальном он словно не замечал их. При встречах с ним
они сворачивали в сторону, и ни одна, даже самая смелая, собака не решалась
отнять у Белого Клыка его долю мяса. Напротив, они старались как можно
скорее проглотить свою долю, боясь, как бы он не отнял ее. Белый Клык хорошо
усвоил закон: притесняй слабого и подчиняйся сильному. Он торопливо съедал
брошенный хозяином кусок, и тогда -- горе той собаке, которая еще не кончила
есть. Грозное рычание, оскаленные клыки -- и ей оставалось только изливать
свое негодование равнодушным звездам, пока Белый Клык доканчивал ее долю.
Время от времени то одна, то другая собака поднимала бунт против Белого
Клыка, но он быстро усмирял их. Он ревниво оберегал свое обособленное
положение в стае и нередко брал его-с бою. Но такие схватки бывали
непродолжительны. Собаки не могли тягаться с ним. Он наносил раны
противнику, не дав ему опомниться, и собака истекала кровью, еще не успев
как следует начать драку.
Белый Клык так же, как и боги, поддерживал среди своих собратьев
суровую дисциплину. Он не давал им никаких поблажек и требовал безграничного
уважения к себе. Между собой собаки могли делать все что угодно. Это его не
касалось. Белый Клык следил только за тем, чтобы собаки не посягали на его
обособленность, уступали ему дорогу, когда он появлялся среди стаи, и
признавали его господство над собой. Стоило какомунибудь смельчаку принять
воинственный вид, оскалить зубы или ощетиниться, как Белый Клык кидался на
него и без всякой жалости доказывал ему ошибочность его поведения.
Он был свирепым тираном, он правил с железной непреклонностью. Слабые
не знали пощады от него. Жестокая борьба за существование, которую ему
пришлось вести с раннего детства, когда вдвоем с матерью, одни, без всякой
помощи, они бились за жизнь, преодолевая враждебность Северной глуши, не
прошла бесследно. При встречах с сильнейшим противником Белый Клык вел себя
смирно. Он угнетал слабого, но зато уважал сильного. И когда Серый Бобр
встречал на своем долгом пути стоянки других людей. Белый Клык ходил между
чужими взрослыми собаками тихо и осторожно.
Прошло несколько месяцев, а путешествие Серого Бобра все еще
продолжалось. Долгая дорога и усердная работа в упряжке укрепили силы Белого
Клыка, и умственное развитие его, видимо, завершилось. Окружающий мир был
познан им до конца. И он смотрел на него мрачно, не питая по отношению к
нему никаких иллюзий. Мир этот был суров и жесток, в нем не существовало ни
тепла, ни ласки, ни привязанностей.
Белый Клык не чувствовал привязанности даже к Серому Бобру. Правда,
Серый Бобр был богом, но богом жестоким. Белый Клык охотно признавал его
власть над собой, хотя власть эта основывалась на умственном превосходстве и
на грубой силе. В натуре Белого Клыка было нечто такое, что шло навстречу
этому господству, иначе он не вернулся бы из Северной глуши и не доказал бы
этим своей верности богам. В нем таились еще никем не исследованные глубины.
Добрым словом или ласковым прикосновением Серый Бобр мог бы проникнуть в эти
глубины, но Серый Бобр никогда не ласкал Белого Клыка, не сказал ему ни
одного доброго слова. Это было не в его обычае. Превосходство Серого Бобра
основывалось на жестокости, и с такой же жестокостью он повелевал, отправляя
правосудие при помощи палки, наказуя преступление физической болью и
воздавая по заслугам не лаской, а тем, что воздерживался от удара.
И Белый Клык не подозревал о том блаженстве, которым может наградить
рука человека. Да он и не любил человеческих рук: в них было что-то
подозрительное. Правда, иногда эти руки давали мясо, но чаще всего они
причиняли боль. От них надо было держаться подальше, они швыряли камни,
размахивали палками, дубинками, бичами, они могли бить и толкать, а если и
прикасались, то лишь затем, чтобы ущипнуть, дернуть, вырвать клок шерсти. В
чужих поселках он узнал, что детские руки тоже умеют причинять боль.
Какой-то малыш однажды чуть не выколол ему глаз. После этого Белый Клык стал
относиться к детям с большой подозрительностью. Он просто не выносил их.
Когда те подходили и протягивали к нему свои руки, не сулившие добра, он
вставал и уходил.
В одном из поселков на берегу Большого Невольничьего озера Белому Клыку
довелось уточнить преподанный ему Серым Бобром закон, согласно которому
нападение на богов считается непростительным грехом. По обычаю всех собак во
всех поселках. Белый Клык отправился на поиски пищи. Он увидел мальчика,
который разрубал топором мерзлую тушу лося. Кусочки мяса разлетались в
разные стороны. Белый Клык остановился и стал подбирать их. Мальчик бросил
топор и схватил увесистую дубинку. Белый Клык отскочил назад, еле успев
увернуться от удара. Мальчик побежал за ним, и он, незнакомый с поселком,
кинулся в проход между вигвамами и очутился в тупике перед высоким земляным
валом.
Деваться было некуда. Мальчик загораживал единственный выход из тупика.
Подняв дубинку, он сделал шаг вперед. Белый Клык рассвирепел. Его чувство
справедливости было возмущено, он весь ощетинился и встретил мальчика
грозным рычанием. Белый Клык хорошо знал закон: все остатки мяса, например,
кусочки мерзлой туши лося, принадлежат собаке, которая их находит; он не
сделал ничего дурного, не нарушил никакого закона, и все-таки мальчик
собирался побить его. Белый Клык сам не знал, как это случилось. Он сделал
это в припадке бешенства, и все произошло так быстро, что его противник тоже
ничего не успел понять. Мальчик вдруг растянулся на снегу, а зубы Белого
Клыка прокусили ему руку, державшую дубинку.
Но Белый Клык знал, что закон, установленный богами, нарушен. Вонзивший
зубы в священное тело одного из богов должен ждать самого страшного
наказания. Он убежал под защиту Серого Бобра и сидел, съежившись, у его ног,
когда укушенный мальчик и вся его семья явились требовать возмездия. Но они
ушли ни с чем; Серый Бобр стал на защиту Белого Клыка. То же сделали Мит-Са
и Клу-Куч. Прислушиваясь к перебранке людей и наблюдая за тем, как они
гневно машут руками. Белый Клык начинал понимать, что для его проступка есть
оправдание. И таким образом он узнал, что боги бывают разные: они делятся на
его богов и на богов чужих; и это далеко не одно и то же. От своих богов
следует принимать все -- и справедливость и несправедливость. Но он не
обязан сносить несправедливость чужих богов, он вправе мстить за нее зубами.
И это также было законом.
В тот же день Белый Клык познакомился с новым законом еще ближе.
Собирая хворост в лесу, Мит-Са натолкнулся на компанию мальчиков, среди
которых был и потерпевший. Произошла ссора. Мальчики набросились на Мит-Са.
Ему приходилось плохо. Удары сыпались на него со всех сторон. Белый Клык
сначала просто наблюдал за дракой -- это дело богов, это его не касается. Но
потом он сообразил, что ведь бьют Мит-Са, одного из его собственных богов. И
то, что он сделал вслед за этим, он сделал не рассуждая. Порыв бешеной
ярости бросил его в самую середину свалки. Пять минут спустя мальчики
разбежались с поля битвы, и многие из них оставили на снегу кровавые следы,
говорившие о том, что зубы Белого Клыка не бездействовали. Когда Мит-Са
рассказал в поселке о случившемся. Серый Бобр велел дать Белому Клыку мяса.
Он велел дать ему много мяса. И Белый Клык, насытившись, лег у костра и
заснул, твердо уверенный в том, что понял закон правильно.
Вслед за этим Белый Клык усвоил закон собственности и то, что
собственность хозяина надо охранять. От защиты тела бога до защиты его
имущества был один шаг, и Белый Клык этот шаг сделал. То, что принадлежало
богу, следовало защищать от всего мира, не останавливаясь даже перед
нападением на других богов. Но поступок этот, святотатственный сам по себе,
всегда сопряжен с большой опасностью. Боги всемогущи, и собаке трудно
тягаться с ними; и все-таки Белый Клык научился безбоязненно давать им
отпор. Чувство долга побеждало в нем страх, и в конце концов вороватые боги
решили оставить имущество Серого Бобра в покое.
Белый Клык скоро понял, что вороватые боги трусливы и, заслышав
тревогу, сейчас же убегают. Кроме того (как он убедился на опыте),
промежуток времени между поднятой тревогой и появлением Серого Бобра бывал
обычно очень короткий. И он понял также, что вор убегает не потому, что
боится его. Белого Клыка, а потому, что боится Серого Бобра. Учуяв вора.
Белый Клык не поднимал лая -- да он и не умел лаять, -- он кидался на
непрошеного гостя и, если удавалось, впивался в него зубами. Угрюмость и
необщительность помогли Белому Клыку стать надежным сторожем при хозяйском
добре, и Серый Бобр всячески поощрял его в этом. И в конце концов Белый Клык
стал еще злее, еще неукротимее и окончательно замкнулся в себе.
Месяцы шли один за другим, и время все больше и больше скрепляло
договор между собакой и человеком. Этот договор еще в незапамятные времена
был заключен первым волком, пришедшим из Северной глуши к человеку. И,
подобно всем своим предшественникам -- волкам и диким собакам. Белый Клык
сам выработал условия этого договора. Они были очень просты. За поклонение
божеству он отдал свою свободу. От бога Белый Клык получил общение с ним,
покровительство, корм и тепло. Взамен он сторожил его имущество, защищал его
тело, работал на него и покорялся ему.
Если у тебя есть бог, ему надо служить. И Белый Клык служил своему
богу, повинуясь чувству долга и благоговейного страха. Но он не любил его.
Он не знал, что такое любовь, и никогда не испытывал этого чувства. Кичи
стала далеким воспоминанием. Кроме того, отдавшись человеку. Белый Клык не
только порвал с Северной глушью и со своими сородичами, но подчинился и
такому условию договора, которое не позволило бы ему покинуть бога и пойти
за Кичи, даже если бы он встретил ее. Преданность человеку стала законом для
Белого Клыка, и закон этот был сильнее любви к свободе, сильнее кровных уз.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. ГОЛОД
Весна была уже не за горами, когда длинное путешествие Серого Бобра
кончилось. В один из апрельских дней Белый Клык, которому к этому времени
исполнился год, снова вернулся в старый поселок, и там Мит-Са снял с него
упряжь. Хотя Белый Клык еще не достиг полной зрелости, все же после Лип-Липа
он был самым крупным из годовалых щенков. Унаследовав свой рост и силу от
отца-волка и от Кичи, он почти сравнялся со взрослыми собаками, но уступал
им в крепости сложения. Тело у него было поджарое и стройное; в драках он
брал скорее увертливостью, чем силой; шкура серая, как у волка. И по виду он
казался самым настоящим волком. Кровь собаки, перешедшая к нему от Кичи, не
оставила следов на его внешнем облике, но характер его складывался не без ее
участия.
Белый Клык бродил по поселку, с чувством спокойного удовлетворения
узнавая богов, знакомых ему еще до путешествия. Встречал он здесь и щенят,
тоже подросших за это время, и взрослых собак, которые теперь уже не
казались ему такими большими и страшными. Белый Клык почти перестал бояться
их и прогуливался среди своры с непринужденностью, доставлявшей ему на
первых порах большое удовольствие.
Был здесь и старый седой Бэсик, которому раньше требовалось только
оскалить зубы, чтобы прогнать Белого Клыка за тридевять земель. В прежние
дни Бэсик не раз заставлял Белого Клыка убеждаться в собственном
ничтожестве, но теперь тот же Бэсик помог ему оценить происшедшие в нем
самом перемены. Бэсик старел, дряхлел, а Белый Клык был молод, и сил у него
прибывало с каждым днем.
Перемена во взаимоотношениях с собаками стала ясна Белому Клыку вскоре
после возвращения в поселок. Люди разделывали тушу только что убитого лося.
Он получил копыто с частью берцовой кости, на которой было довольно много
мяса. Убежав от дерущихся собак подальше в лес, чтобы его никто не видел.
Белый Клык принялся за свою добычу. И вдруг на него налетел Бэсик. Еще не
успев как следует сообразить, в чем дело, Белый Клык дважды полоснул старого
пса зубами и отскочил в сторону. Остолбенев от такой дерзкой и стремительной
атаки, Бэсик бессмысленно уставился на Белого Клыка, а кость со свежим мясом
лежала между ними.
Бэсик был стар и уже испытал на себе отвагу той самой молодежи, которую
раньше ему ничего не стоило припугнуть. Как это ни было горько, но
волей-неволей обиды приходилось глотать, призывая на помощь всю свою
мудрость, чтобы не сплоховать перед молодыми собаками. В прежние дни
справедливый гнев заставил бы его кинуться на дерзновенного юнца, но теперь
убывающие силы не позволяли отважиться на такой поступок. Весь ощетинившись,
он грозно поглядывал на Белого Клыка, а тот, вспомнив свой былой страх,
съежился, словно маленький щенок, и уже прикидывал мысленно, как бы ему
отступить с возможно меньшим позором.
Тут-то Бэсик и совершил ошибку. Удовольствуйся он грозным и свирепым
видом -- все сошло бы хорошо. Приготовившийся к бегству Белый Клык отступил
бы, оставив кость ему. Но Бэсик не захотел ждать. Решив, что победа осталась
за ним, он сделал шаг вперед и понюхал кость. Белый Клык слегка ощетинился.
Даже сейчас можно было спасти положение. Продолжай Бэсик стоять с высоко
поднятой головой, грозно поглядывая на противника, Белый Клык в конце концов
удрал бы. Но ноздри Бэсику щекотал запах свежего мяса, и, не удержавшись, он
схватил кость.
Этого Белый Клык не смог перенести. Господство над товарищами по
упряжке было еще свежо в его памяти, и он уже не мог совладать с собой,
глядя, как другая собака пожирает принадлежащее ему мясо. По своему
обыкновению он кинулся на Бэсика, не дав тому опомниться. После первого же
укуса правое ухо у старого пса повисло клочьями. Внезапность нападения
ошеломила его. Но немедленно вслед за этим и с такой же внезапностью
последовали еще более печальные события: Бэсик был сбит с ног, на шее его
зияла рана. Не дав старику подняться, молодая собака дважды рванула его за
плечо. Стремительность нападения была поистине ошеломляющей. Бэсик кинулся
на Белого Клыка, но зубы его только яростно щелкнули в воздухе. В следующую
же минуту нос у Бэсика оказался располосованным, и он, шатаясь, отступил
прочь.
Положение круто изменилось. Над костью стоял грозно ощетинившийся Белый
Клык, а Бэсик держался поодаль, готовясь в любую минуту отступить. Он не
осмеливался затеять драку с молодым, быстрым, как молния, противником. И
снова, с еще большей горечью, Бэсик почувствовал приближающуюся старость.
Его попытка сохранить достоинство была поистине героической. Спокойно
повернувшись спиной к молодой собаке и лежавшей на земле кости, как будто и
то и другое совершенно не заслуживало внимания, он величественно удалился. И
только тогда, когда Белый Клык уже не мог видеть его, Бэсик лег на землю и
начал зализывать свои раны.
После этого случая Белый Клык окончательно уверовал в себя и
возгордился. Теперь он спокойно расхаживал среди взрослых собак, стал не так
уступчив. Не то чтобы он искал поводов для ссоры, далеко нет, -- он требовал
внимания к себе. Он отстаивал свои права и не хотел отступать перед другими
собаками. С ним приходилось считаться, вот и все. Никто не смел пренебрегать
им. Это участь щенят, и мириться с такой участью приходилось всей упряжке,
щенки сторонились взрослых собак, уступали им дорогу, а иногда были
вынуждены отдавать им свою долю мяса. Но необщительный, одинокий, угрюмый,
грозный, чуждающийся всех Белый Клык был принят как равный в среду взрослых
собак. Они быстро поняли, что его надо оставить в покое, не объявляли ему
войны и не делали попыток завязать с ним дружбу. Белый Клык платил им тем
же, и после нескольких стычек собаки убедились, что такое положение дел
устраивает всех как нельзя лучше.
В середине лета с Белым Клыком произошел неожиданный случай. Пробегая
своей бесшумной рысцой в конец поселка, чтобы обследовать там новый вигвам,
поставленный, пока он уходил с индейцами на охоту за лосем. Белый Клык
наткнулся на Кичи. Он остановился и посмотрел на нее. Он помнил мать смутно,
все-таки помнил, а Кичи забыла сына. Грозно зарычав, она оскалила на него
зубы, и Белый Клык вспомнил все. Детство и то, о чем говорило это рычание,
предстало перед ним. До встречи с богами Кичи была для Белого Клыка центром
вселенной. Старые чувства вернулись и овладели им. Он подскочил к матери, но
она встретила его оскаленной пастью и распорола ему скулу до самой кости.
Белый Клык не понял, что произошло, и растерянно попятился назад,
ошеломленный таким приемом.
Но Кичи была не виновата. Волчицы забывают своих волчат, которым
исполнился год или больше года. Так и Кичи забыла Белого Клыка. Он был для
нее незнакомцем, чужаком, и выводок, которым она обзавелась за это время,
давал ей право враждебно относиться к таким незнакомцам.
Один из ее щенков подполз к Белому Клыку. Сами того не зная, они
приходились друг другу сводными братьями. Белый Клык с любопытством обнюхал
щенка, за что Кичи еще раз наскочила на него и располосовала ему морду.
Белый Клык попятился еще дальше. Все старые воспоминания, воскресшие было в
нем, снова умерли и превратились в прах. Он смотрел на Кичи, которая лизала
своего детеныша и время от времени поднимала голову и рычала. Теперь Кичи
была не нужна Белому Клыку. Он научился обходиться без нее и забыл, чем она
была дорога ему. В его мире не осталось места для Кичи, так же как и в ее
мире не осталось места для Белого Клыка.
Воспоминаний как не бывало -- он стоял растерянный, ошеломленный всем
случившимся. И тут Кичи метнулась к нему в третий раз, прогоняя его с глаз
долой. Белый Клык покорился. Кичи была самка, а по закону, установленному
его породой, самцы не должны драться с самками. Он ничего не знал об этом
законе, он постиг его не на основании жизненного опыта, -- этот закон был
подсказан ему инстинктом, тем самым инстинктом, который заставлял его выть
на луну, на ночные звезды, бояться смерти и неизвестного.
Месяцы шли один за другим. Сил у Белого Клыка все прибавлялось, он
становился крупнее, шире в плечах, а характер его развивался по тому пути,
который предопределяли наследственность и окружающая среда. Белый Клык был
создан из материала, мягкого, как глина, и таившего в себе много всяких
возможностей. Среда лепила из этой глины все, что ей было угодно, придавая
ей любую форму. Так, не подойди Белый Клык на огонь, зажженный человеком.
Северная глушь сделала бы из него настоящего волка. Но боги даровали ему
другую среду, и из Белого Клыка получилась собака, в которой было много
волчьего, и все-таки это была собака, а не волк.
И вот под влиянием окружающей обстановки податливый материал, из
которого был сделан Белый Клык, принял определенную форму. Это было
неизбежно. Он становился все угрюмее, злее, он сторонился своих собратьев. И
они поняли, что с ним лучше жить в мире, чем враждовать, а Серый Бобр день
ото дня все больше и больше ценил его.
Но возмужалость не освободила Белого Клыка от одной слабости: он не
терпел, когда над ним смеялись. Человеческий смех выводил его из себя. Люди
могли смеяться между собой над чем угодно, и он не обращал на это внимания.
Но стоило кому-нибудь засмеяться над ним, как он приходил в ярость:
степенная, полная достоинства собака неистовствовала до нелепости. Смех так
озлоблял ее, что она превращалась в сущего дьявола. И горе тем щенкам,
которые попадались Белому Клыку в эти минуты! Он слишком хорош<
|
|
|
