Упражнения в усвоении материала 5 глава

Мы любим прекрасное, говорит он, но без хвастовства, без расточительности; мы философствуем, не делаясь вялыми и недеятельными (потому что, когда люди увлекутся своими мыслями, они перестают заниматься практическим делом, общественной деятельностью). Мы храбры и настойчивы и при своем мужестве отдаем себе отчет в том, что мы предпринимаем (мы относимся к этому сознательно); у других, наоборот, мужество вытекает из недостаточной культурности; мы лучше всего можем судить о том, что приятно и что тяжело, и тем не менее мы не уклоняемся от опасностей. Таким образом, Афины являлись государством, по существу жившим для прекрасного, вполне сознательно относившимся к серьезным общественным делам и к интересам человеческого духа и жизни и соединявшим с этим мужество и практически действенный смысл.

 

IV

 

В Спарте мы, наоборот, находим суровую добродетель, жизнь для государства, но в таком виде, что активность, свобода индивидуальности отодвигаются на задний план. В основе государственного строя Спарты лежат такие учреждения, в которых вполне выражаются интересы государства, но целью которых является лишь бессмысленное равенство, а не свободное движение.

Уже первоначальная история Спарты весьма отличается от первоначальной истории Афин. Доряне с гераклидами вторглись в Пелопоннес, покорили туземные племена и обратили их в рабство, так как илоты несомненно были туземцы. Участь илотов впоследствии постигла и мессенцев, потому что такая бесчеловечная жестокость была свойственна характеру спартанцев.

В то время как у афинян существовала семейная жизнь, в то время как рабы были у них домашней прислугой, спартанцы относились к порабощенному населению с еще большей жестокостью, чем турки к грекам. В Лакедемоне всегда существовало военное положение. При вступлении в должность эфоры прямо объявляли войну против илотов, и последние постоянно обрекались в 'жертву занимавшимся военными упражнениями молодым спартанцам. Несколько раз илоты были освобождаемы и боролись против врагов, и в рядах спартанцев они проявляли чрезвычайную храбрость; но когда они возвращались, их гнуснейшим и коварнейшим образом убивали. Как на судне для перевозки невольников экипаж постоянно вооружен и соблюдается величайшая осторожность, чтобы предотвратить восстание, так и спартанцы всегда внимательно следили за илотами, всегда находились на военном положении, как против врагов.

Земельная собственность была, как повествует Плутарх, разделена уже Ликургом на равные участки. В то же время для сохранения равенства было постановлено, что земельные участки не могут продаваться. Другой особенностью законодательства Ликурга является то, что он воспретил всякие деньги кроме железных, и это неизбежно сделало невозможным всякую промышленную деятельность и внешнюю торговлю. У спартанцев не было флота, который только и мог поддерживать торговлю и способствовать ей, и, когда они нуждались во флоте, то обращались к персам.

Равенству в быту и близкому знакомству между гражданами должно было особенно способствовать то, что спартанцы имели общий стол; но благодаря этой общности семейная жизнь отступала на задний план; ведь еда и питье являются частным и, следовательно, домашним делом. Так было у афинян. У них общение было не материальным, а духовным, и даже пиры, как мы видим из их описаний у Ксенофонта и Платона, имели духовный характер. Наоборот, у спартанцев издержки на общий стол покрывались взносами отдельных лиц, и тот, кто был слишком беден, чтобы произвести взнос, исключался вследствие этого.

Так как дух лакедемонян был направлен исключительно на государство, образованность, искусство и наука не привились у них. Спартанцы казались другим грекам упрямыми, неповоротливыми и неловкими людьми, которые не могли заниматься сколько-нибудь сложными делами или, по крайней мере, оказывались при этом очень беспомощными. Известно, что в Спарте (как и в Египте) присвоение необходимых вещей было в известных отношениях дозволено, только вор должен был не попадаться.

Таким образом, эти два государства — Афины и Спарта — противоположны друг другу. Нравственность одного их них заключается в неуклонной направленности духа на государство, в другом можно найти как такое нравственное отношение, так и развитое сознание, и бесконечную деятельность, выражающуюся в перерождении прекрасного, а затем и в установлении истинного.

 

V

 

Свобода исторического творчества имеет свои границы. Ближайшее рассмотрение истории убеждает нас в том, что действия людей вытекают из их потребностей, страстей, интересов, характеров и способностей и притом таким образом, что побудительными мотивами в этой драме являются лишь эти потребности, страсти, интересы и лишь они играют главную роль.

Ничто никогда не осуществлялось без интереса тех, которые участвовали в истории своей деятельностью, и так как мы называем интерес страстью, то должны вообще сказать, что ничто великое в мире не совершалось без страсти.

Мы наблюдаем эту игру страстей и видим последствия их неистовства, неблагоразумия, примешивающегося не только к ним, но и главным образом даже к благим намерениям, к правильным целям. Мы видим происходящие благодаря этому бедствия, зло, гибель процветавших государств, созданных человеческим духом. Мы можем лишь чувствовать глубокую печаль по поводу этого непостоянства, а так как эта гибель вызвана волей человека, то в конце концов подобное зрелище нас морально огорчает и возмущает.

Эта грусть не вызвана личными потерями и непостоянством личных целей, но является бескорыстной грустью о гибели блестящей культурной человеческой жизни. Но и тогда, когда мы смотрим на историю как на такую бойню, на которой приносятся в жертву счастье народов, государственная мудрость и индивидуальные добродетели, то перед мыслью необходимо возникает вопрос: для кого, для какой конечной цели были принесены эти чудовищнейшие жертвы?

В наш предмет входят, во-первых, идея, во-вторых, человеческие страсти. Первая составляет основу, вторые являются утком великого ковра развернутой перед нами всемирной истории. Конкретным центральным пунктом и соединением этого выступает нравственная свобода исторического творчества людей.

Свобода заключает в себе необходимость осознать себя и тем самым становиться действительной, потому что она есть знание о себе, является для себя целью, и притом единственною. Эта конечная цель есть то, к чему направлялась работа, совершавшаяся во всемирной истории. Ради нее приносились в течение долгого времени всевозможные жертвы на обширном алтаре земли. Одна лишь эта конечная цель осуществляет себя, лишь она остается постоянной при изменении всех событий и состояний, и она же является в них истинно деятельным началом. Мы говорим об идее свободы как о природе духа и абсолютной конечной цели истории.

Какими же средствами пользуется свобода для своего осуществления? Деятельностью людей, обусловленной частными интересами, специальными целями или, если угодно, эгоистическими намерениями.

Ведь человек таков, каким он конкретно существует: не человек вообще, а определенный человек. Он проявляется в действии и деятельности, которые пробуждаются к жизни страстями. Под выражением «страсть» здесь понимаются особая определенность характера, структура и содержание мотивов и побудительных причин действий. Страсть есть прежде всего субъективная энергия, воля к деятельности, личная убежденность, личное разумение и личная совесть.

Всегда дело сводится к тому, каково содержание моего убеждения, какова цель моей страсти, истинны ли та или другая по своей природе.

Всемирная история не начинается с какой-нибудь сознательной цели, как это бывает у отдельных групп людей. Сознательною целью простого стремления их к совместной жизни является уже обеспечение безопасности их жизни и собственности, а когда осуществляется эта совместная жизнь, эта цель расширяется. Этой целью является внутреннее, сокровеннейшее, бессознательное стремление, и все дело всемирной истории заключается, как уже было упомянуто, в том, чтобы сделать это стремление сознательным.

Но в самом всемирно-историческом процессе как в процессе, который еще продолжает развиваться, последняя цель истории еще не стала содержанием потребности и интереса всех людей. Поясним это на примерах.

Постройка дома прежде всего является внутренней целью и намерением. Этой внутренней цели противополагаются как средства материалы — железо, дерево, камни. Стихиями пользуются для того, чтобы обработать этот материал: огнем — для плавления железа, воздухом — для раздувания огня, водою — для приведения в движение колеса, распиливания дерева и т.д. В результате этого в построенный дом не могут проникать холодный воздух, потоки дождя, и, поскольку он огнеупорен, он не подвержен гибельному действию огня. Камни и бревна подвергаются действию силы тяжести, давят вниз, и посредством их возводятся высокие стены. Таким образом, стихиями пользуются сообразно с их природой, и благодаря их совместному действию образуется продукт, которым они ограничиваются.

Подобным же образом удовлетворяются страсти: они разыгрываются и осуществляют свои цели сообразно своему естественному определению и создают человеческое общество, в котором дают праву и порядку власть над собой.

Во всемирной истории, благодаря действиям людей вообще получаются еще и несколько иные результаты, чем те, к которым они стремятся и которых они достигают, чем те результаты, о которых они непосредственно знают и которых они желают. Они добиваются удовлетворения своих интересов, но благодаря этому осуществляется еще и нечто большее, нечто такое, что скрыто содержится в них, но не сознавалось ими и не входило в их намерения.

Как на подходящий пример можно указать на действия человека, который из мести за несправедливо нанесенную ему обиду поджигает дом другого человека. Это действие как таковое состоит, может быть, в поднесении огонька к небольшой части бревна. Остальное происходит само собой: загоревшаяся часть бревна сообщается с его другими частями, бревно — со всеми балками дома, а этот дом — с другими домами, и возникает большой пожар, уничтожающий имущество не только тех лиц, против которых была направлена месть, но и многих людей, причем пожар может даже стоить жизни многим людям.

Это не заключалось в общем действии и не входило в намерения того, кто начал его. Соответственно цели действующего лица действие являлось лишь местью, направленной против одного индивидуума и выразившейся в уничтожении его собственности. Но, кроме того, оно оказывается еще и преступлением, и в нем содержится наказание за него. Виновник, может быть, не сознавал и еще менее желал этого, но таков субстанциальный элемент этого действия, который создается им самим.

В этом примере следует обратить внимание именно только на то, что в непосредственном действии может заключаться нечто, выходящее за пределы того, что содержалось в воле и сознании виновника. Однако, кроме того, этот пример свидетельствует еще и о том, что действие обращается против того, кто совершил его; оно становится по отношению к нему обратным ударом, который сокрушает его.

У действующих лиц имеются конечные цели, частные интересы в их деятельности, но эти лица должны быть знающими, мыслящими. Содержание их целей обязано проникнуться существенными определениями права, добра, обязанности и т.д. Ведь дикость и грубость желаний лежат вне арены и сферы исторического прогресса.

Если хотят действовать, следует не только желать добра, но и знать, является ли то или иное добром. А то, какое содержание хорошо или нехорошо, правомерно или неправомерно, определяется для обыкновенных случаев частной жизни в законах и нравах государства. Знать это не очень трудно. Если для обыкновенных частных действий признают столь затруднительным выбрать, что правомерно и хорошо, и если считают превосходной моралью именно то, что в этом находят значительное затруднение и мучаются сомнениями, то это скорее следует приписывать злой воле, которая ищет лазеек для уклонения от своих обязанностей, знать которые ведь вовсе нетрудно, или, по крайней мере, эти сомнения следует считать праздным времяпрепровождением.

Признаком абсолютного определения человека является то, что он знает, что хорошо и что дурно, и что именно это определение является хотением добра или зла, — одним словом, что человек может быть виновным. Только животное в самом деле невинно.

При рассмотрении участи, выпадающей в истории на долю добродетели, нравственности и религиозности, мы видим, что добрым и благочестивым часто, или даже в большинстве случаев, приходится плохо, а злые и дурные, наоборот, благоденствуют. Но, когда жалуются на это, под благоденствием часто разумеют весьма различные вещи, в их числе богатство, почести и т.п. На поверку оказывается, что за этим недовольством стоит элементарная зависть. И такое мироотношение весьма опасно.

Лицам, предъявляющим эти претензии, легко не только стать недовольными состоянием мира, но и восстать против него. Восстать, разрушить до основания. И на обломках построить казарму.

Легче обращать внимание на недостатки в индивидуумах, в государствах, в управлении миром, чем на их истинное содержание. Ведь лица, выражающие уничтожающее порицание, относятся к делу свысока и с важным видом, не вникнув в него, т.е. не поняв его самого, его положительных сторон. Философия истории должна, в противоположность одностороннему подходу, рассеять иллюзию, будто мир есть безумный, нелепый процесс.

Изменения, которые совершаются в истории, давно уже были поняты в том смысле, что в них вместе с тем заключается переход к лучшему, к более совершенному. Доброе и истинное не исчезают бесследно.

При всем бесконечном многообразии изменений, совершающихся в природе, в них обнаруживается лишь круговращение, которое вечно повторяется. В природе ничто не ново под луной. Лишь в изменениях, совершающихся в духовной сфере, появляется новое.

Это явление, совершающееся в духовной сфере, позволяет обнаружить в человеке действительную способность к изменению, и притом к лучшему — стремлению к совершенствованию. Оно совершается при посредстве сознания и воли. Дух сам противопоставляет себя самому себе. Ему приходится преодолевать себя как истинное препятствие самому себе.

Во всемирной истории есть несколько больших периодов, которые прошли таким образом, что развитие, по-видимому, не подвигалось вперед, а, напротив того, все огромные культурные приобретения уничтожались. После этого, к несчастью, приходилось начинать опять сызнова, чтобы с помощью хотя бы сохранившихся остатков вышеупомянутых сокровищ, ценою новой громадной затраты сил и времени вновь достигнуть такого уровня культуры, который уже давно был достигнут.

Но есть и периоды развития, результаты которых продолжают существовать как богатые памятники всесторонней культуры и системы, построенные из особого рода элементов.

Поскольку то, что отложилось и уцелело от культурного запаса истории, вошло в состав нашего существования, а через нас перейдет и тем, кто нас сменит, постольку воспитывать надобно так, чтобы люди не разбазаривали полученное наследство и не пренебрегали бы им, а приумножали его. Надобно научить людей умной бережливости в отношении к культуре и способам сохранять и совершенствовать лучшее в ней.

 

VI

 

Судьбы мира — в руках воспитателя, а не политика или полководца. Политик и полководец суть продукты воспитания вообще, и способности к сознательному творчеству — в особенности, воспитания, включающего в себя самовоспитание.

Чем лучше осознал отдельный человек конечную цель мировой истории, законы ее движения, опасности на многотрудном пути к цели и чем глубже запечатлелось это сознание в культуре данного народа, тем этот человек и этот народ будут ответственнее относиться к воспитанию.

Границу свободе исторического творчества людей ставит их способность осознавать свободу, правильно понимать ее внутреннюю связь с необходимостью — необходимостью внутренних духовных процессов по осознанию самой себя. Чтобы научить людей понимать, ценить свободу и правильно пользоваться (не злоупотреблять) ею, необходимо направлять их внимание на содержащийся во всех их частных целях и стремлениях живой и всеобщий элемент свободы. Надобно учить умению и терпению подчинять свой произвол законам мира — природы и истории. Искусство рефлективно отслеживать и осознавать не только ближайшие, но и отдаленные последствия собственных действий в масштабах от сугубо местных до вселенских, есть важнейшая цель воспитания.

 

История культуры

 

Человеческое сознание есть продукт культурной эволюции и зиждется в огромной степени на подражании. На основе имеющегося генетического потенциала каждый индивид по мере взросления перенимает от своей семьи и от старших культурные, генетически не передаваемые традиции. Способность обучаться путем подражания (как и результаты этого обучения — мораль и разум) сама по себе в содержательном плане нейтральна. Чтобы дать желательный результат, она нуждается в руководстве.

Это, в частности, означает, что обычаям и традициям в воспитании принадлежит роль отправного пункта при взаимодействии между воспитателем и воспитуемым, равно как и при попытках влиять на становящееся сознание. Человеку необходимо привить способность к самоограничению, к обузданию инстинктов, к преодолению дурных обычаев и традиций, а также к сохранению, развитию, обогащению и разнообразию лучшего в этих традициях и обычаях. Вот почему главнейшее дело воспитания — передать, взрастить способность отличать дурное от хорошего, добро от зла по критериям, заслуживающим самого серьезного к себе отношения.

При соблюдении этого условия человек будет стремиться к экономической, политической, личностной свободе, перестанет желать управления со стороны. Он научится разумному и плодотворному самоуправлению.

Если стремление людей к самостоятельности выбора всего самого важного, что составляет содержание и смысл их жизни, — работы, общения, потребления, интимности, досуга — станет всеобщим, то любая форма тирании лишается социальной поддержки, психологического базиса. Стало быть, воспитание призвано вдохновить эту генеральную потребность собственного человеческого духа, укрепить, наполнить ее конструктивным содержанием.

Массы, не приобщившиеся к культуре, опасны для самих себя. «Покой ночи и пищи обеспечен для каждого темным могуществом их собственного количества» (А. Платонов), и недостаток глубокой культуры превращает эту обеспеченность в угрозу свободе. Рост материального благосостояния, не сопровождаемый ростом душевного богатства, ведет к опустошению и измельчанию человека.

Без овладения массами культурой невозможно избавление общества и личности от насилия. Человека необходимо научить самостоятельно искать и находить правильные, конструктивные решения проблем. Иначе он обязательно найдет ложные, разрушительные ответы на вопросы жизни.

Когда большинство людей, обделенных истинной культурой, нуждаются в поводыре, всегда находится харизматический слепец, тянущий их в пропасть. Людей надобно учить самим налагать на себя обязанности и задания. Иначе они рано или поздно потребуют для себя тирана, точь-в-точь как лягушки Эзопа, которые, как известно, долго выпрашивали у Зевса царя, и тот, в конце концов, послал им в качестве царя аиста.

Прогресс общества зависит от производства и эффективности распространения культуры. Производство и воспроизведение культуры возможны только при наличии высокого искусства обучения.

Сила и реальный объем человеческих умов остаются теми же на всем протяжении истории. Поэтому прогресс человечества и каждого отдельного человека зависят по преимуществу от совершенствования метода познания и метода обучения. Стало быть, огромное значение приобретают усвоение методов познания, понимание их сравнительной эффективности, развитие способности к их уместному и правильному применению.

Уроки, полезные для совершенствования этих методов, можно почерпнуть из истории и теории культуры и цивилизации.

 

I

 

Прогресс культуры подчинен тем же общим законам, которые наблюдаются в развитии наших индивидуальных способностей. Ибо он является результатом этого развития, наблюдаемого одновременно у большого числа индивидов, соединенных в общество. Но результат, обнаруживаемый в каждый момент, зависит от результатов, достигнутых в предшествовавшие моменты, и влияет на те, которые могут быть достигнуты в будущем.

Человеческий род на первой стадии цивилизации представлял собой общество с небольшим числом людей, существовавших охотой и рыболовством, обладавших примитивным искусством изготовлять оружие и домашнюю утварь, строить или копать себе жилища. Но люди уже владели языком для выражения своих потребностей и небольшим числом моральных идей, лежавших в основе общих правил их поведения. Живя семьями, они руководствовались общепринятыми обычаями, заменявшими им законы, и имели даже несложную форму правления.

Трудность борьбы за существование, вынужденное чередование крайнего утомления и абсолютного отдыха не позволяли человеку располагать досугом, при котором он мог бы обогащать свой ум новыми сочетаниями идей. Таким образом, прогресс человеческого рода должен был быть тогда очень медленным.

Между тем средства существования, получаемые от охоты, рыболовства, плодов непосредственно от земли, заменяются пищей, доставляемой животными, которых человек приручил, умеет сохранять и размножать. К скотоводству затем присоединяется примитивное земледелие: человек не удовлетворяется более плодами или растениями, которые он находит, он научается из них создавать запасы, собирать их вокруг себя, сеять или разводить и содействовать их воспроизведению при помощи обработки земли.

Собственность, которая первоначально ограничивается собственностью на убитых животных, оружие, сети, домашнюю утварь, распространяется сначала на стада, а затем на землю, которую человек распахал и обрабатывает. Со смертью главы эта собственность, естественно, переходит к семье. Некоторые владеют излишками, поддающимися сохранению. Если излишки значительны, они порождают новые потребности. Если они выражаются в одном предмете, то испытывается недостаток в другом.

Тогда в силу необходимости появляется обмен. С этого момента моральные отношения усложняются и умножаются. Большая безопасность, более обеспеченный и постоянный досуг позволяют человеку предаваться размышлению или, по крайней мере, системному наблюдению. У некоторых входит в привычку обменивать часть своего излишка на труд, благодаря чему они сами освобождаются от труда. Таким образом создается класс людей, время которых не целиком поглощено физическим трудом и желания которых распространяются за пределы их примитивных потребностей.

Приобретенные идеи сообщаются быстрее и вернее упрочиваются в обществе. Занимается заря просвещения.

Промышленность пробуждается. Ремесла распространяются и совершенствуются.

Более развитые, более частые, более усложнившиеся отношения, которые тогда устанавливаются между людьми, вызывают потребность в письменности. И последняя была изобретена. Первоначально она, по-видимому, носила характер настоящей живописи, уступившей место условной живописи, которая изображала только характерные черты предметов. Впоследствии, по типу метафоры, которая уже практиковалась в разговорном языке, изображение физического предмета выражало отвлеченные идеи.

Тогда письменный и разговорный язык становятся достоянием человечества. Необходимо было изучить и установить между ними взаимную связь. Это сделали гениальные люди, вечные благодетели человечества, имена которых и даже отечество никогда не будут преданы забвению.

Они заметили, что все слова какого-либо языка были только сочетаниями чрезвычайно ограниченного количества первичных звуков, достаточных для образования почти бесконечного числа различных сочетаний. Видимыми знаками обозначались не идеи или слова, которым они соответствовали, но простейшие элементы, из которых составлены слова.

С тех пор стала известной азбука; небольшое число знаков удовлетворяло потребность в письме, так же как небольшое количество звуков — потребности разговорного языка. Письменный язык был таким же, как и разговорный, необходимо было только знать и уметь образовать эти немногочисленные знаки. Этот последний шаг обеспечил величайший прогресс человеческого рода.

Эту стадию развития между первой ступенью цивилизации и той ступенью, на которой мы видим еще людей в диком состоянии, прошли все исторические народы.

Между началом исторического периода и веком, в котором мы живем, между первыми племенами и современными нациями существует непрерывная цепь народов. Они то сами достигали новых успехов, то просвещались под влиянием более культурного народа и передавали приобретенные знания другим.

 

II

 

Прогресс просвещения связан с прогрессом свободы, добродетели, уважения к естественным правам человека.

В политических науках есть ряд истин, которые, в особенности у свободных народов (т.е. в некоторых поколениях у всех народов), могут быть полезны только тогда, когда они общеизвестны и общепризнаны. Таким образом, влияние прогресса этих наук на свободу, на благополучие наций должно в некотором роде измеряться количеством этих истин, которые благодаря элементарному образованию становятся общедоступными. Таким образом, всегда возрастающий прогресс образования, связанный с неизбежным прогрессом этих наук, служит нам порукой в улучшении участи человеческого рода, которое может рассматриваться как безграничное, ибо пределами его могут быть только границы этого двойного прогресса.

Если бы наш век ощущал себя упадочным, он считал бы прошлые века выше себя, он уважал бы их, восхищался ими, почитал бы принципы, ими исповедуемые. Он держался бы открыто и твердо старых идеалов, хотя сам и не смог бы их осуществить. На деле мы видим обратное: наш век глубоко уверен в своих творческих способностях, но при этом не знает, что ему творить.

Хозяин всего мира, он не хозяин самому себе. Он растерян среди изобилия. Обладая большими средствами, большими знаниями, большей техникой, чем все предыдущие эпохи, наш век ведет себя, как самый убогий из всех: плывет по течению.

Отсюда эта странная двойственность: всемогущество и неуверенность, уживающиеся в душе поколения. Поневоле вспомнишь то, что говорили о Филиппе Орлеанском, регенте Франции в детстве Людовика XV: у него есть все таланты, кроме одного — умения ими пользоваться.

Прежним векам, твердо верившим в прогресс, многое казалось уже невозможным. Теперь все снова становится возможным, и мы готовы предвидеть и самое худшее — упадок, варварство, регресс. Такое ощущение само по себе неплохой симптом. Это значит, что мы вновь вступаем в ту атмосферу неуверенности, которая присуща всякой подлинной жизни; что мы вновь узнаем тревогу неизвестности, и мучительную, и сладостную, которой насыщено каждое мгновение, если мы умеем прожить его сполна. Мы привыкли избегать этого жуткого трепета, мы старались успокаивать себя, всеми средствами заглушать в себе предчувствие глубинной трагичности нашей судьбы. Сейчас мы вдруг растерянно сознаем свою полную неуверенность в завтрашнем дне. И это отрезвление благотворно для нас.

Тот, кто относится к жизни серьезно и принимает всю полноту своей ответственности, постоянно ощущает скрытую опасность и всегда настороже. В римских легионах часовой должен был держать палец на губах, чтобы не задремать. Неплохой жест, он как бы предписывает полное молчание в тишине ночи, чтобы уловить малейший звук зарождающегося будущего. Безопасность — оптический обман, иллюзия. Она ведет к тому, что люди не заботятся о будущем, предоставляя все «механизму вселенной». И прогрессивный либерализм, и социализм Маркса предполагают, что их стремления к лучшему будущему осуществятся сами собой, неминуемо, как в астрономии. И вот жизнь ускользнула из их рук, стала непокорной, своевольной и несется, никем не управляемая, неведомо куда.

Как запас возможностей наша эпоха великолепна, изобильна, превосходит все известное нам в истории. Но именно благодаря своему размаху она опрокинула все заставы — принципы, нормы и идеалы, установленные традицией. Наша жизнь — более живая, напряженная, насыщенная, чем все предыдущие, и тем самым более проблематичная. Она не может ориентироваться на прошлое, она должна создать себе собственную судьбу. Но прошлое может предупредить, чего нам не следует делать.

Мы не выброшены в мир, как пуля из ружья, которая летит по точно предначертанной траектории. Совсем наоборот: выбрасывая нас в этот мир, судьба дает нам на выбор несколько, и тем заставляет нас выбирать одну из них. Сама судьба принуждает нас к свободе, к свободному выбору и решению, чем нам стать в этом мире. Каждую минуту она заставляет нас принимать решения. Даже когда в полном отчаянии мы говорим: «Будь, что будет!» — даже и тут мы принимаем решение.

Наша жизнь — это, прежде всего то, чем мы можем стать, т.е. возможная, потенциальная жизнь. В то же время она — выбор между возможностями, т.е. решение в пользу того, что мы выбираем и осуществляем на деле. Итак, неверно, будто в жизни «все решают обстоятельства». Наоборот, обстоятельства — это дилемма, каждый раз новая, которую мы должны решать. И решает ее наш характер.

Обозревая историю обществ, мы видим, что существует часто большое различие между правами, которые закон признает за гражданами, и теми, которыми они действительно пользуются;

между равенством, установленным политическими учреждениями, и фактически существующим. Это различие было одной из главных причин уничтожения свободы в древних республиках, оно вызывало потрясавшие их бури и слабость, которые сделали их добычей иноземных тиранов.

⇐ Предыдущая11121314151617181920Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: