 |
Хронометраж пленэра на фоне альпиниады 13 глава
|
|
|
|
Груз нашей группы весит более двухсот килограммов. Для его переноски сирдар Тенги нанимает портеров. Среди претендентов на эту трудную роль есть и несколько девушек. Чтобы наняться на работу в экспедицию они шли из высокогорных селений дольше недели. Но Тенги принимает на работу только мужчин. Отказывает одним и берёт других лишь по одному ему понятным причинам.
Шерпы миниатюрны. Но сильны и потрясающе выносливы. По решению профсоюза непальских портеров вес груза на одного человека не должен превышать тридцати килограммов. А рабочий день длится не дольше шести часов. За это они получают три доллара. Но за отдельную плату портеры с удовольствием идут дольше и несут больше. И часто груз, который они несут, превышает их собственный вес.
... Раздали нашим носильщикам кеды и шерстяные носки. Они их спрятали в свои наспинные корзины и привычно зашагали вверх по каменистой тропе босиком.
Тропа в отличном состоянии. В наших горах таких троп не было никогда, даже во времена расцвета советского профсоюзного массового туризма. На всех крутых участках сделаны ступени, вымощенные плоскими камнями. Шагать тут — удовольствие. Тем более что мы идём вверх налегке. В наших рюкзаках лишь самое необходимое для дневного перехода, да на случай резкого ухудшения погоды — всего по 10—12 кг. За многие годы путешествий по горам нам никогда не доводилось ходить с такими лёгкими рюкзаками, с прямой спиной, с высоко поднятой головой. Оказывается это так приятно — при ходьбе видеть мир вокруг себя, а не только пятки и взмыленную «пятую точку» впереди идущего.
Предстоят 12 дней ходьбы с набором более пяти тысячь метров высоты. Предстоят километры терпения и литры пота. Но все мы чувствуем уверенность, ощущаем нетерпение и радостный задор. Дорога нас давно избрала и вот вновь позвала. Это замечательно. Стабильность дарит ясность и определённость, и пресекает сомнения.
|
|
|
Сказал когда-то гений: «Счастья нет, но есть покой и воля». Здесь у нас есть воля и покой. Так зачем ещё что-то? И разве это не есть счастье?..
Походная жизнь проста. Здесь каждый день, заполненный тяжёлым трудом, дарит искреннюю, бесхитростную радость и удовольствие. Здесь, если оно было раньше, покидает людей чувство праздности. И осознание ценности каждодневного насущного труда навсегда входит в душу.
...В тени созревающих бананов пасутся козы и поросята, дремлют собаки. И резвятся шоколадные голозадые дети. Издалека завидев нас, они, сложив ладошки у подбородка, дружелюбно кричат: «Намастэ!» Отвечаем им также.
...Босые, в лохмотьях крестьяне на низкорослых яках и на коровах пашут деревянной сохой свои крохотные террасные поля.
...Сквозь заросли алоэ и бамбука тропа круто лезет вверх. И мы лезем по ней, изнывая от солнцепёка. Камни на тропе под солнцем ослепительно искрятся и сверкают слюдой. Как будто идём по ярко начищенному серебряному блюду с рассыпанными по нему алмазами.
...До чего ж долго длится ходка... Как быстро заканчивается привал!..
...Вдали, в какую сторону ни глянь, стоят высокие горы. Над ними облака, как цыплята — греются под тёплым крылом солнца. В ущельи широкая река – чистая, прозрачная, с манящими галечными белыми плёсами. И поперёк и вдоль нашей тропы — хрустальные ручьи. Донимает жажда. А в ручьях, дразнясь, играют ласковые струи. Но пить нельзя. Опасно. Это подтверждается немалым количеством достоверных поучительных, весьма грустных историй. Здешняя вода таит в себе серьёзную инфекционную опасность – в ней водятся микроскопические паразиты амёба и лямблия, поражающие кишечник и печень. У аборигенов на эту заразу стойкий иммунитет. А пришельцам нельзя пить здешнюю воду, опасно умываться, чистить зубы, мыть фрукты, полоскать рот, промывать глаза, ссадины и царапины. Приходится воду для питья обеззараживать специальными таблетками, марганцем, йодом или долгим кипячением. В качестве лучшего профилактического средства против возможных заболеваний, медициной рекомендован приём внутрь крепкого алкоголя. Исключительно в профилактических целях, разумеется – до, во время и после каждого приёма пищи. Понемногу. Мы люди дисциплинированные, ответственные, и не враги своему здоровью. С первого ходового дня, во время еды, три раза в день обязательно проводим профилактические мероприятия, чтобы амёбы с лямблиями не сожрали нас изнутри. В путешествиях по Непалу трезвость опасна для здоровья – здесь нет поводов, чтобы не выпить.
|
|
|
...В горах бессмысленно говорить о километрах — протяжённость пути измеряется часами работы. В первый день трекинга за четыре часа ходьбы мы поднялись на шестьсот сорок три метра, и остановились на ночлег в крохотном городке Кхандбари в убогой гостинице «Арати». Рядом центральная площадь городка, заросшая зелёной травкой, с футбольными воротами посередине и множеством весело орущей детворы. И с полицейским, дремлющим в железной, решётчатой будке. От мячика ему защита, что ли?
Высоко над площадью на флагштоке трепещет красный флаг с серпом и молотом. Из этого следует, что местная власть принадлежит коммунистам и в парламенте страны Кхандбари представлен депутатами от коммунистической партии.
...Портеры, затащив наши грузы в гостиницу, мгновенно бесследно исчезли. Сирдар пояснил, что для ночлега они находят дешёвые лоджии, там жарят и едят кукурузу и, отдыхая перед завтрашним переходом, нескучно проводят время за игрой в кости на деньги. Под самогонку чин-чин и мутное местное пиво чанг.
В гостиничном душе не оказалось горячей воды. А в ресторане всё делается поразительно медленно. Ужин мы дождались уже ночью и лишь после того, как генерал пригрозил, что мы переселимся в другую гостиницу.
...Вечерний туман ночью рассеялся, в холодном небе затеплились звёзды, как огоньки сигарет. Любуясь ими, на террасе неспешно пьём местный джин «Кукри» – травим в себе амёб и лямблий, вспоминая былые походы и восхождения.
|
|
|
9 апреля.
Здесь нет стёкол в окнах, просто в непогоду их закрывают ставнями. Я, лёжа на жёстком топчане у окна, непогоду проспал. Ночной ливень промочил одеяло, и прохладное пасмурное утро наступило для меня раньше, чем для всех.
А в 6-30 мы уже шагаем по тропе. Вдоль тропы то гуще, то реже стоят шерпские жилища — то белые, просто побелённые извёсткой, то красно-оранжево-жёлто-розово-коричневые, в них побелка красиво сочетается с разноцветной глиняной обмазкой и подкраской. Дома здесь строятся из подручных материалов. И из подножных. Стены — из необожжённого кирпича, который делают из глинистой земли. Перекрытия и стропила из стволов бамбука. Крышу кроют бамбуковыми циновками, а поверх них бамбуковыми листьями. Лестницы обычно без поручней, часто это просто наклонное бревно с вырубленными в нём ступеньками. А дымоход здесь ещё не изобрели — все стены и потолки прокопчены дымом от примитивного очага, на котором готовится еда и возле которого греются всей семьёй.
Над многими домами развиваются на высоких шестах яркие флаги: реже — государственные, чаще — молитвенные.
...Далеко под нами в глубине ущелья клубятся облака. Мы идём по высокому крутому гребню. Иногда воздушные потоки выносят облака на наш уровень.
По тропе вдоль обрыва, сквозь наплывающие облака, местные мальчишки с трескучим звоном гоняют палками и проволочными крючками ободья велосипедных и мотоциклетных колёс. Их принесли снизу портеры, как очень дорогие игрушки, как символ иной, неведомой здешним детям жизни.
...Удивительно и непривычно видеть на домах то шестиконечные звёзды Давида, то гитлеровские свастики. На самом деле они не оттуда. Там их использовали и скомпрометировали. Они здешние. Эти философские символы давно рождены в Гималаях. Свастика символизирует вечный круговорот жизни. А шестиконечная звезда — символ всеобщего единения, слияния мужского и женского начал, проникновенного взаимовлияния и созидательного взаимодействия ИНЬ и ЯНЬ.
|
|
|
...Идём под ласковым солнышком, нежарко светящим сквозь туманную облачную дымку. По сторонам огромные каменные глыбы, покрытые лишайниками, заросшие яркими незнакомыми цветами. Среди них мальчишки с рогатками. Не такими, как мы делали в детстве из сучка-рогульки, а из двух прямых палочек, связанных накрест. Юра Просятников приобрёл себе такое оружие.
...Тропа всё время карабкается вверх. Не очень круто, но постоянно, непрерывно. И вместе с тропой мы тоже поднимаемся всё выше. Непривычно идти не по дну ущелья, как в родных горах, а высоко в небе — по гигантским гребням, обрывающимся в бездонные пропасти. Вокруг бескрайние дали фиолетовые, сиреневые, лиловые, ультрамариновые, кобальтовые, серебристо-голубые. Словно взметнувшиеся в высоту, да так и застывшие волны – с белопенным гребнем из ослепительно сверкающих снегов и льдов надоблачных. От окружающего простора в душе чувство восторга и ощущение полёта, несмотря на усталость.
...Масштабы поражают грандиозностью. Рододендрон здесь могучее дерево. Читали об этом раньше, но увидели впервые — удивительно!
Юра Просятников в такт шагам декламирует:
Сквозь дебри рододендронов
нас ведёт генерал Агафонов...
...На высоте тысяча восемьсот метров, миновав посёлок Бхотебас, вошли в джунгли. Сирдар Тенги остановил караван, чтобы дождаться отставших носильщиков. Когда все подтянулись, он пустил портеров вперёд, нас поставил в середину колонны, а сам встал замыкающим. Предупредил, чтобы интервал между людьми был кратчайшим, чтобы никто ни на шаг не отходил от тропы. Наш улыбчивый сирдар сейчас непривычно серьёзен и встревожен. Мистер Пробеж невразумительно толкует что-то о каких-то очень опасных, агрессивных белых обезьянах. Наши непальские друзья так напряжены, что Юрий Агафонов счёл необходимым сообщить по спутниковой связи в Краснодар о возможной угрозе нападения таинственных белых обезьян. На всякий случай.
Но мы так и не увидели никого. Запомнилось лишь, что в джунглях душно, сумеречно и очень сыро. А тропа грязная и скользкая. Да ещё нас атаковали древесные пиявки дзуги, отвратительные твари. Почему-то больше всех досталось Агафонову и мне. Генерал милиции и художник самые вкусные?
А на следующий день в кубанских газетах появились сообщения о том, что кубанская экспедиция в Гималаях отбивается от жутких белых обезьян. Так рождаются сенсации.
...На исходе восьмого часа подъёма, у посёлка Чичира на нас обрушилась гроза с плотным, крупным градом и шквалистым ветром. Потрясающая светомузыка молний и грома. Озаряемый близкими электрическими разрядами, воздух упруго вибрирует, как в зале дискотеки.
|
|
|
К счастью всё быстро закончилось.
Грозные тучи проносятся вокруг нас и вершины гор, как волноломы, режут их. Тучи извиваются, устремляются вверх и, пронзённые прорвавшимися с высоты солнечными стрелами, вспыхивают ослепительным светом. Не выдержав единоборства с солнцем, они растворяются в воздухе, оставляя после себя переброшенные с вершины на вершину сверкающие мосты-радуги.
...Далеко на севере зажглась в закатном свете панорама гигантских ледяных вершин: Чамланг (7317), Барунцзе (7220), Нупцзе (7879), Лхоцзе (8511), Чомолонзо (7815), Эверест (8848), Макалу (8463). Смотрим с изумлением и трепетом. Поражающее, ошеломляющее величие и неприступность. Душа в смятении. На что замахнулись?! Короткий приступ сомнения, неуверенности, и тревоги на грани страха. Издали всё казалось проще и доступнее. Ох, этот городской оптимизм: «Да я!.. Да мы!..» А в горах быстро обретается скромность.
На этих сверкающих склонах навсегда остались многие восходители. Мы идём по их давним следам. Что у нас впереди — успех или неудача?
...Тишина, покой, но одновременно и тревожная, волнующая таинственность ощущаются в окружающем мире. И проникают в сердце, тревожно холодя душу.
Сверху подул ветер. Его дыхание первозданно чисто, с запахом морозного снега высоких вершин, из-под самых звёзд...
10 апреля.
Всю ночь оглушительно орали петухи, не давая спать. И собаки им в этом активно помогали. Отдохнуть не удалось. К тому же мы несколько дней голодные. Шерпы готовят отвратительно. Они так пересаливают и переперчивают пищу, что она становится несъедобной.
Устав от многодневного голода, решили взять процесс приготовления еды в свои руки. И вчера вечером самонадеянно и наивно вознамерились устроить пир. Мечтали о молодом барашке. Но сумели добыть лишь старого козла. Генерал Агафонов профессионально его разделал, но, сколько ни варили, козёл моложе не стал. И не стал съедобнее. Хоть и очень кушать хотелось. Сточили об козла зубы, натрудили челюсти, но спать опять легли голодными.
Всю ночь лай и вой собак…
…А в утренних сумерках мы, измученные голодом и бессонной ночью, уже на ногах. Быстро упаковали рюкзаки, и портеры отправились в путь. Мы бы тоже рады пройтись по холодку до дневной жары. Но вместо этого сидим и ждём, когда будет подан завтрак. Наши помощники фантастически неторопливы. Заказанную с вечера пищу, хозяева ещё не начинали готовить.
Генерал отругал мистера Пробежа за отвратительную организацию питания и постоянные задержки выхода группы на маршрут. А тот лишь улыбается беззаботно.
Мы понимаем, что восток дело тонкое. Но все раздражены бессонной ночью, голодом, холодом, отсутствием туалета и умывальника, неопрятностью и безответственностью.
...Наконец кое-как позавтрали.
В путь! Ветер всё ярче раздувает добрый пожар восхода. Вспомнилось, кажется из Бунина:
Ещё бегут поспешно и высоко
Лохмотья туч, но ветер от востока
Уж дал горам лиловые цвета,
Чеканит грани снежного хребта.
Из-за далёкого зубчатого горизонта всплыло солнце, и вчерашние градины на заиндевелых камнях засверкали бриллиантами. Среди облаков, как алые флаги, зажглись в утренних небесах вершины. Огромные! Прекрасный парад великих гор от Канченджанги справа до Эвереста слева. Большой Гималайский Барьер — словно замершие на взлёте языки мистического пламени. В чём причина этого поразительного эффекта свечения? В прозрачности разрежённого воздуха? В особой здешней чистоте высотных снегов? Или в немыслимо плотной и яркой синеве неба, контрастирующей с высвеченными солнцем горными снегами?
Всё вокруг первозданно чисто, свежо, прозрачно, легко, и радостно.
Как бы я хотел здесь жить и работать! Вот это мастерская для художника! Свет! Простор земной и небесный! И духовный!..
Солнце всё сильнее разгорается и слепит, мешая смотреть вперёд. Тропа то круто взбирается вверх, то резко спрыгивает по уступам гребня. То вверх, то вниз, как по зубьям исполинской пилы. Поражает огромность высотных перепадов.
...Неуклюжий мистер Пробеж упал на каменной осыпи и поранил ногу. Доктор Лёша Яковенко обработал рану и с явным сожалением сообщил, что переводчик наш будет жить. Теперь Пробеж, поскуливая, плетётся в хвосте колонны. Тенги и Саша Алейников постоянно отстают, поджидая несчастного и развлекая его разговорами.
...Вот тропа пробирается над пропастью по каменной полке, прилепившейся к нависающей скальной стене. Здесь нельзя поскользнуться, оступиться недопустимо.
…Горы вдали, как паруса старинной эскадры.
...Сквозь удушающее послеобеденное пекло пришли в поселок Нум. На ночлег устроились в чистеньких комнатках с влажными глиняными полами, устланными тростниковыми циновками. Для сна скрипучие деревянные топчаны, укрытые ветхими одеяльцами. Подушки набиты соломой. Двери низкие — постоянно хлопаемся лбами о притолоки.
...Единственная водопроводная колонка, к которой по бамбуковым трубам подведена вода, текущая с гор, расположена в центре посёлка. Искупались на глазах любопытной толпы, презрев приличия.
...Очень хочется рисовать. Но совершенно очевидно, что зрители будут мешать, не дадут работать. Всё же попытался. И конечно ничего не получилось. Не только дети, но и взрослые всё время лезли под руку, толкались, заглядывали в лицо и на этюд, тыкали пальцами в меня и в этюд, и хохотали. А я ведь пытался пейзаж писать. Представляю, что бы тут было, если бы начал рисовать их портреты!
...В 19 часов уже непроглядная ночь. Высоко в чёрном небе, серебристо озаряя клубящиеся тучи, горит яркая луна. С далёкого склона ей трепетно вторит оранжевый огонёк костра.
...Ночью под нашим окном расшумелись весёлые шерпы. Звенели бутылками и гремели кружками, хохотали и громко пели. Мы терпели долго. За пару часов до рассвета генерал не выдержал, вышел на балкон и выразительно произнёс в ночь несколько задушевных русских слов. Поняли! Такая тишина на нас снизошла! Лишь собаки до утра испуганно выли и скулили.
11 апреля.
Опять мы утром неотдохнувшие и зверски голодные. Позавтракали холодными остатками вчерашнего несъедобного плова. Запили чуть тёпленьким, жиденьким, безвкусным чаем. Мистер Пробеж только что проснулся, улыбается из спальника лучезарно и беззаботно. На упрёки – ноль внимания.
Юра Просятников, прислушиваясь к хоровому бурчанию наших голодных желудков:
В этом сказочном Непале
мы не ели и не спали.
Решили больше не полагаться на организаторские способности нашего переводчика. Нужно пищу самим готовить. А то не хватит сил дойти до базового лагеря.
...Лишь в 7 часов, много позже, чем планировали, отправились в путь.
Сразу — круто вниз. Изнурительный, до бессильной дрожи в коленях, долгий спуск по склону глубокого ущелья к реке Арун. Тропа грязная, скользкая, крутая, бесконечная. Идём сквозь сумеречные дебри джунглей. Меж отвесных скальных сбросов с нависающими над головой каменными карнизами, сплошь в трещинах. Под пронзительные вопли и глухое уханье диких обезьян. Сквозь атаки пиявок.
...Через час спустились к Аруну. Река могучая! Когда-то она являлась сложным препятствием на пути к Макалу. Здесь был хлипкий мостик из лиан, преодоление его требовало большого мужества, особого умения и немалого терпения. Теперь через реку переброшен отличный подвесной мост на стальных тросах, надёжно забетонированных в береговые скалы. Даже боковые растяжки предусмотрены, чтобы мост при ходьбе не раскачивался.
Бушующая река сверкает под солнцем. Арун в переводе означает «Заря». Действительно, после мрачного сумрака джунглей, широкая залитая солнцем река ослепляет, бодрит и веселит, как рассвет.
...Перешли на противоположный берег и сели отдохнуть на камнях у бурлящей, грохочущей бирюзовой воды. Так хочется окунуться! Но страшно — сразу отвесно глубоко. И слишком уж мощное течение — унесёт, разобьёт в близком пороге. Вода не наша стихия.
...Отдышавшись, полезли вверх по склону ущелья. Очень круто. И очень жарко. С трудом шагаем, обильно поливая горячим потом раскалённую каменистую тропу. Чтобы помочь народу отвлечься от усталости, Гончаров декламирует на ходу стихи Юрия Гречко:
...Над горой
поставлю солнце
в оперении богатом,
положу в ладонь равнины
звёзд колючую щепоть.
И тихонько в день четвёртый
постою перед закатом.
И луны дождусь восхода...
Не прогневайся, Господь!..
Я с Эдуардом Гончаровым впервые встретился осенью 1966-го. Я был в туристской группе студентов Краснодарского художественного училища, которых инструктор Наташа Шостак повела в двухдневный поход на Собер. Это был первый в моей жизни поход. До сих пор, как вспомню, так вздрогну.
...Иду и чувствую — вот-вот упаду... Сил, кажется, уже совсем нет... Сердце колотится где-то в горле, конвульсивными толчками гонит горячую кровь в гудящую голову, сжимает её тугим обручем... Перед глазами плывут лазурные круги... Когда же кончится эта пытка?.. Хочется сесть... А лучше лечь... Закрыть глаза и долго лежать, не двигаясь...
Никогда раньше я так долго не тащил на себе тяжёлый груз... Так долго не шёл круто вверх... Не уставал так сильно... Никогда мне не бывало так худо, как сейчас...
Наконец выбрались наверх. Здесь туман. Ничего вокруг не видно. Словно под колпак из матового стекла попали. Прижались друг к другу, лежим на низенькой, густой и жёсткой, как зубная щётка, траве, и грызём сахар-рафинад. Сыро, холодно, противно. Зачем мне это?
Вдруг всё начинает меняться вокруг. Прилетевший откуда-то ветер разгоняет туман. Он распадается на отдельные облачка, которые проплывают мимо нас, обдавая влажным холодом.
И мы видим даль!
...Как плюшевые медвежата округлые горы, лежат далеко внизу. Голубой ниткой, запутавшейся в траве, извивается речка. С едва слышным урчанием ползёт маленький оранжевый жучёк — трелёвочный трактор.
Заблестела на траве роса. Заструился прозрачными волнами согретый воздух. И далеко на горизонте, словно наполненные ветром паруса, поднялись и засверкали голубые громады снежных гор.
Я стою, смотрю. Смотрю на мир сверху. Не из окна самолета, а стоя усталыми ногами на влажной траве.
Из каких-то укромных уголков ветер выгнал последние остатки тумана. Они маленькими прозрачными облачками пролетают мимо нас. Кажется, что не облака летят, а я сам лечу...
...Вечером сидим у костра, поём, неумело бренча на гитаре.
— Привет, путники! — Из темноты шагнул на свет высокий красивый человек, сбросил на землю тяжёлый рюкзак, присел к огню. Напился чаю и попросил гитару. Мы отдали её неохотно. Но едва он взял первый аккорд, затихли. Такими неожиданно красивыми оказались песни! Мы слушали молча, не смея подпевать. Это было бы кощунством.
Он пел, что хотел. Потом пел по заявкам. И не было песни, которой он не знал. Потом читал стихи. Это и был Эдуард Гончаров.
А потом была жизнь. За прошедшие годы мы славно походили по горам. Много чего было.
Больше 30-ти лет мы дружны с Эдиком. Как один день!
…Никогда не забыть толстые брезентовые рукавицы, насквозь протёртые страховочной верёвкой, улыбающиеся лица Гончарова и Вайзера, и снег, тающий на Владькиных окровавленных ладонях.
…Сорвавшись в ледовом кулуаре, я падал по крутому, гладкому, как стекло, льду. Скорость нарастала, и мне никак не удавалось зарубиться, остановить падение. И внутри у меня была напряжённая, звенящая пустота.
Я спускался с нижней страховкой — лететь мне тридцать метров до крюка и ещё столько же ниже его. Чтобы крюк выдержал, нужно было очень чётко сработать на страховке, успеть выбрать верёвку.
Рывка ждал, как смертного приговора. Но даже не почувствовал его! Так мастерски справились Владька и Эдик...
...Подъём в три часа ночи. Наскоро завтракаем и выходим. Задерживаться никак нельзя — едва взойдёт солнце, со скальной стены пойдут камнепады.
По морозному насту быстро идём вверх. Освети нас солнце, и потеряем много времени, на каждом шагу проваливаясь по колено в раскисший снег. Измучаемся, вслушиваясь в тишину. Чтобы не пропустить тот страшный выдох гор, когда весь лежащий на склоне снег всей своей тяжестью с шипением, а потом с реактивным гулом рушится вниз.
…Грозящая камнепадами стена и лавиноопасный склон позади. Теперь проходим по снежному мосту бергшрунд, поднимаемся по крутому льду и через рандклюфт выбираемся на скалы.
Появилось солнце. Вспыхнули белые шлемы на вершинах. Ударил по глазам засверкавшими гранями ледопад. Исчезли полутона. Мир вокруг нас, как чёрно-белая линогравюра.
Несколько минут восхитительно сверкающей тишины. И вот сверху нарастает грохот. Пошли камнепады. Там, где час тому назад, мы, отдыхая, жевали шоколад, сейчас врезаются в лёд камни, взметая белую пыль…
— Выдай! Выдай ещё!
Я чуть разжал пальцы, и верёвка начинает уползать влево вверх за перегиб серой, с красноватым отливом, скалы.
— Выдай ещё!
— Верёвки пять метров!
— Выдай! Вижу хорошую трещину, пытаюсь добраться до неё.
Протравливаю веревку, и из-за скалы застучал айсбайль. Звук глухой — трещина для крюка не годится. Крюк должен забиваться в трещину монолита, и звук должен быть высоким, певучим, звонким, чистым.
— Что там? — нетерпеливо спрашивают снизу.
— Трещина – дрянь, крюк не держится.
Жарко. Мучительно хочется пить. Где-то капает вода.
Выдай ещё! — кричит из-за скалы Эдик. — И подержи внимательно — могу улететь!
Протравливаю верёвку и напружиниваюсь, готовый принять рывок.
Мы верим в верёвку. И верим в крючья, карабины, ледорубы и кошки. Верим друг в друга. Без доверия жить трудно. А высоко в горах — невозможно.
...Не дойдя до верха метров 60, проводим ночь, сидя на рюкзаках в лунках, которые вырубили в почти отвесном ледовом склоне. Всё сотрясая вокруг, грохочет гроза. Раскаты грома бьют одновременно со вспышками молний. Разлитое в воздухе электричество колит уши и кончики пальцев. Волосы шевелятся и потрескивают. Вокруг головы голубое сияние. Призрачным светом горит склон и висящие на нём верёвки. Любую дёрнешь – по ней, переливаясь, скользит светящаяся волна. Всё металлическое снаряжение на верёвке спустили вниз, от себя подальше. Издали любуемся, как с лезвий крючьев с пощёлкиванием стекают голубые искры...
…На гребне Башиля во время пурги едва не сгорели! Забарахлила паяльная лампа, на которой мы с Гончаровым готовили ужин под тентом между стоящими впритык палатками. Бензин пробило через насос. Он вспыхнул и, как из огнемёта, ударил Эдику в лицо. Загорелась борода, свитер.
Эдик сдёрнул с себя штормовку и накрыл лампу — задавил пламя.
Я свою штормовку ему на горящую голову накинул. Чуть не задушил...
...Высота неожиданно вырубила могучего Толика Рогулю. Пять суток несём его вниз на носилках из ледорубов. Когда тропа высоко над каньоном лепится к отвесу и сужается до ширины школьной тетрадки, нести носилки становится невозможно. Тогда Гончаров взваливает Толю на себя и один его несёт, балансируя над пропастью...
...За день напряжённой работы, с трудностями и страхами пройдя почти два километра дюльферов и спортивных спусков, вымотанные, голодные и страдающие от жажды, спустились с гребня на ледник. Место ровное, просторное — для палаток идеальное.
А уж смеркается.
Предвкушая отдых, скинули с плеч рюкзаки.
Но Вайзер поглядел по сторонам, хмыкнул недовольно: — Уходим! Здесь ночевать опасно.
...Минут через сорок, уже в темноте, злые и вконец измученные, мы с трудом ворочаем камни срединной морены, выравнивая площадку для ночлега.
И тут вдруг на нас накатил страшный грохот, воздух задрожал, а под ногами всё заколыхалось - в то место, откуда недавно ушли, рухнул обвал, навсегда похоронив ровную площадку под снегом, под глыбами льда и пластами фирна, под каменными обломками...
…В густо-синем небе горит огромная луна. Такая яркая, что без тёмных очков на неё больно смотреть.
Рядом, чуть ниже нас, серебрятся облака. Они густые и плотные. Хочется шагнуть на них с обрыва и пойти по лунной дорожке к горизонту — туда, где из облаков, как острова из океана, встают вершины гор.
Палатка открыта настежь. Мы лежим головами наружу, прижавшись плечом к плечу, молча курим. Дым наших сигарет смешивается с облаками...
…В небе алмазной россыпью мерцают мириады звёзд. Закрывая собой половину Вселенной, дыбится в зенит склон горы, залитый призрачным лунным светом. Двадцать градусов мороза при сильном ветре. Промороженный снег не скрипит привычно под ногами, а резко взвизгивает в такт шагам.
Медленно разгорается рассвет, гася в небе звёзды, заливая вершинный склон огненным светом. Над ультрамариновой пирамидой пика Джайлык ещё ярко горит Венера, но из-за зубчатого гребня Андырчи ослепительным, пронзительным лучом вдруг вспыхнуло — брызнуло — ударило — резануло — полыхнуло взошедшее солнце. Темнота скатилась на дно ущелий. Склоны, ледопады, снежные гребни с бахромой карнизов нестерпимо засверкали. Вдали на востоке ясно и чётко блещут безенгийские пятитысячники Коштан-Тау, Мижирги, Дых-Тау, Шхара, Джанги-Тау, Катын-Тау, правее Гестола, Тетнульд. На западе радуют взгляд красавцы Далар, Трапеция, Гвандра. Между этими панорамами на юге искрятся острыми гранями пик Шуровского, Чатын, Ушба, на неё накладывается Шхельда. Прямо перед нами холодно, как ртуть, серебрятся снеговые шапки Донгуз-Оруна, Накры, Чегета, Штавлера. Я пишу этюд маслом. Эдик видеокамерой снимает меня за работой…
...По склону хлещет позёмка. Ветер продувает насквозь, тело стынет, пальцы рук и ног постепенно отмерзают. Воздуха не хватает — дышать нечем. Сердце колотится пугающе, грозя разорвать грудь.
Впереди влекущая крутизна льда. Пристегнулись к перилам: свистящий шорох жумаров, звонкий хруст под кошками.
Час за часом непрерывная работа вверх... Усталые тяжёлые шаги... Бесконечные…
Вышли на перемычку. Над ней — устремлённый в небо очередной ледяной склон... Вошли в кулуар: заледенелые камни под ногами — кошки скрежещут... Выше опять крутой лёд — пошли на передних зубьях... Выше снежная крутизна с острыми застругами... Путь кажется нескончаемым…
Но вот из-за перегиба склона выросло и распахнулось ничем не заслонённое небо… Вершина.
...А теперь мы с Гончаровым в Гималаях. Дожили!
…Мучительно хочется пить. Нескончаемая пытка жаждой. Господи, ну что ж дома не сиделось?
Но впереди вверху ожидает гранитная красота скал Макалу и крутое, взбегающее к зениту, хрустальное сверканье её снега, фирна и льда. И как же они без нас? А мы — без них?
...Через два с половиной часа палящего солнца и крутого подъёма, остановились у ручейка на привал. Искупались, охладились. Но всё равно пить жутко хочется. А нельзя из-за паразитов. С трудом дотерпели до посёлка Седоа. А тут в продаже из питья нет ничего, кроме рома и давно прокисшего пива. Его и пришлось употребить. Пена из ноздрей! Но жажда отступила.
|
|
|
