 |
Глава 4. СТЕНА ТРОЛЛЕЙ
|
|
|
|
Глава 4
СТЕНА ТРОЛЛЕЙ
Между часом волка
И часом собаки,
Между бодрствованьем и сном,
Между светом и тьмой
Есть дверь теней.
Шагни в нее, путник,
Не мешкай на мрачном пороге.
Аудун прочитал руны, высеченные кем‑ то на валуне. Он стоял под головокружительной высоты утесом, Стеной Троллей, горой такой громадной, что ее вершина терялась в тучах. Вокруг валялись человеческие кости и обрывки одежды, однако дрожь в Аудуна вселяла именно надпись на камне. Ему хватило бы обычных напастей: разбойников и падающих камней, – а тут еще думай об ужасах, которые поджидают в темноте.
Даже у самого опытного воина на подъем ушло бы недели две, в том случае, разумеется, если бы он отыскал одну из вечно меняющих местоположение тропинок. Но таких счастливчиков просто не бывает. Достичь пещер, просто‑ напросто поднимаясь к ним, невозможно. Оползни перекрывают тропы, образуя новые проходы и уничтожая старые, не успеешь глазом моргнуть. Можно добраться уже до самой вершины – кажется, стоит только руку протянуть, – но в следующий миг приходится сворачивать, потому что путь делается непроходимым и нужно искать новую тропинку. Да и самих троп становится все меньше, как будто гора недовольна и старается избавиться от них. Наверное, пройдет еще немного времени, и троп вообще не останется. Неужели тогда о ведьмах забудут и они останутся гнить в своих пещерах? Или же имеются другие, тайные ходы, о которых знают только сестры и их слуги?
Однако подъем на гору был еще не самой большой трудностью. Самое сложное, как следовало из предостережения на валуне, – это сон. Ибо между бодрствованием и сном и есть то место, где обитают ведьмы. Люди приходили, чтобы украсть их сокровища, и умирали, люди приходили, чтобы спросить у них совета, и умирали. Лишь очень немногие, обвешавшись амулетами и приготовив достойное подношение, возвращались с горы живыми, но никто из них не был настолько глуп, чтобы искать встречи с ведьмами во второй раз. Никто, кроме Аудуна и его предков, – считалось, что им самими богами даровано право время от времени советоваться с ведьмами. Однако и конунга‑ волка страшила подобная перспектива. Он шел на гору уже во второй раз, надеясь, что третьего не потребуется.
|
|
|
Он знал, что придется дождаться проводника, хотя это и смертельно опасно. Но Аудун не видел смысла изнурять себя и женщину, пытаясь подняться без посторонней помощи. У подножия горы они могут натолкнуться на разбойников, но это пустяк по сравнению с риском погубить детей. Конунг развел костер, напился воды из фляги, накормил Саитаду сушеной рыбой с хлебом и убедился, что захваченный в плен разбойник еще жив.
Затем он улегся и притворился спящим, желая узнать, что станет делать женщина. Она покормила младенцев и тоже устроилась на ночлег. Женщина, как заключил конунг, вовсе не глупа. Она не попыталась убить своего единственного в этой странной и неприветливой местности защитника, даже не пыталась от него убежать. Разбойник же был слишком плох, чтобы что‑ либо предпринять. Аудун хотел было на всякий случай сломать ему уцелевшую руку, но побоялся, что тот попросту умрет от боли. Поэтому он лишь привязал разбойника к дереву ремешком из моржовой кожи. И решил поспать по‑ настоящему, дожидаясь прихода ведьм.
Если сразу явится сама королева, все будет отлично. А если одна из ее ненормальных сестер… Что ж, Аудун – воин, поэтому должен подумать, как будет действовать при самом скверном раскладе, и плевать, что случится с ним самим. Сначала он попытается отдать им разбойника, затем женщину, под конец себя. Если повезет, королева ведьм явится вовремя и спасет детей.
|
|
|
Но сон никак не шел. Ночь была тихая и теплая, конунгу было уютно под плащом, однако ему мешали заснуть разные мелочи: то нос замерзнет, то камешек вопьется в спину, то от скалы так пахнёт мхом, что во рту появляется привкус самой скалы. Затем конунг понял, что уже не бодрствует, но пока еще не спит. Чувства у него обострились – он ощущал вкус ночной прохлады, похожий на вкус железа, отличал аромат цветов от аромата трав, чувствовал запахи земли и дегтя в ближайшей луже. Он как будто слышал все, даже самые тихие шорохи, зрение усилилось настолько, что в свете луны конунг различал в горной породе новые оттенки: глубокий металлический отлив, темно‑ зеленые искры и золотые нити. Конунг понял, что он сейчас находится там, где обитают ведьмы, между бодрствованием и сном. Он подошел к дереву и отвязал разбойника, готовясь к тому, что будет дальше.
Из темноты донесся младенческий плач. Аудун хотел предостеречь женщину, объяснить, что скоро появится ведьма, но она не понимала его языка. Ей придется догадываться самой. Конунг слышал голос из‑ за пелены дождя. Откуда взялся дождь? Аудун попробовал каплю на вкус – тоже привкус железа, точно так же пахнут руки, если подержать меч, или кровь.
Мать в сарае,
Мать в сарае.
Голос был детский, высокий и пискливый, но отчетливо слышный.
Аудун не хотел смотреть, но знал, что придется. Если пришла сама королева ведьм, она должна увидеть его. Он подтащил поближе впавшего в бесчувствие разбойника, готовясь швырнуть его ведьме.
Чуть ниже, на фоне скалы, он увидел молодую женщину. Она стояла согнувшись, как будто пытаясь укрыться от дождя. В руках у нее что‑ то было. Младенец! Аудун обернулся к Саитаде. Нет, оба ее сына при ней.
Женщина внизу отошла от скалы и положила ребенка на землю. Сняла с него пеленки, оставляя без всякой защиты перед стихиями. После чего поспешно скрылась в темноте.
Аудун не двинулся с места. У ведьм в запасе множество уловок, и он не позволит себя провести.
Он наблюдал, как умирает ребенок. Спустя некоторое время младенец перестал шевелиться, а в следующий миг просто исчез. Значит, это магия. Аудун взялся за меч.
|
|
|
Затем дождь прекратился, сменившись прекрасным летним вечером. Появилась та самая женщина, которая бросила ребенка, но на этот раз она была в праздничном крестьянском платье, как будто собиралась на танцы. Мимо прошел мужчина, тоже одетый по‑ праздничному, он поцеловал девушке руку и вроде бы попросил не опаздывать. Аудун узнал историю о незамужней девушке, которая убила своего ребенка, вместо того чтобы воспитать его. Чем там все закончилось? Конунг не помнил.
Девушка улыбнулась и уселась на стул, появившийся невесть откуда. Она принялась расчесывать волосы. Покончив с этим делом, она поднялась. Аудун вспомнил, что по сюжету девушка сначала зашла в сарай, чтобы проведать свиней, а уже потом отправилась на танцы. Она заглянула в кормушку для свиней, где лежало что‑ то холодное и синее. Младенец. И Аудун знал, что он мертв. Девушка подняла мертвого младенца, держа перед собой, и он задвигался, взбрыкивая ногами, словно в какой‑ то чудовищной джиге. В следующий миг зазвучала песенка, как будто кто‑ то запел прямо в голове у конунга:
Мать в сарае,
Мать в сарае,
Приоденься для парней,
Дам тебе свою пеленку,
Попляши‑ ка прямо в ней!
Пока нелепая песенка терзала его разум, конунг видел перед собой только лицо Варрина – распухшее белое лицо утопленника. Что он наделал? Что же он наделал?! Снова начался дождь, сильный и прямой, потому что не было ни ветерка.
Вдруг наступила ночь, непроницаемо‑ черная, и девушка с бледным безумным лицом, прижимавшая к себе мертвого младенца, оказалась рядом с Аудуном. Конунг даже вскрикнул от неожиданности, хотя и не забыл толкнуть в объятия ведьмы полуживого разбойника. Тело раненого как будто поглотила ночная тьма. Конунг понял, что перед ним не королева ведьм. Она бы его узнала. Просто одна из ведьм, охраняющих гору, приняла его за очередного мародера. Хуже того, это одна из самых жутких сестер, ее разум пропитан магией, она сама уже наполовину демон, который питается видениями и безумием других и может убить человека, даже не заметив его присутствия.
|
|
|
– Гулльвейг, Гулльвейг! – прокричал Аудун во всю мощь своих легких. – Помоги нам, госпожа!
Конунг выхватил Лунный клинок, высматривая очередную опасность. Свет был какой‑ то неровный: то кромешная тьма, то блеклые сумерки, пропитанные дождем. Ему хотелось понять, где Саитада, чтобы отдать ее ведьмам, однако женщины нигде не было видно.
– Волк Аудун, – проговорил детский голосок у него в голове, – самый могучий воин Мидгарда, неужели никто не сможет одолеть тебя в бою?
– Гулльвейг! Гулльвейг! – кричал Аудун, надеясь, что королева ведьм услышит его.
Отвечать голосу нельзя, это он знал. Нельзя поддаваться наваждению, принимать навязанную роль, чтобы затем не сгинуть.
Я знаю того, кто тебя победит,
Знаю того, кто тебя поразит.
Если бойца моего ты побьешь,
Тогда, Белый Волк, дальше пройдешь!
Никто из смертных не сможет выстоять против него. И конунг сделал то, чего твердо решил не делать, – ответил голосу:
– Давай сюда своего бойца!
За завесой дождя что‑ то засияло, и тьма обрела очертания человека. Аудуну показалось, что ведьма недооценила его. Выставленному против него воину было уже под сорок, у него были длинные седые волосы и косматая борода. Казалось, что годы и заботы пригибают его к земле, зато в руке он держал оружие, сверкающее ледяным пламенем. Меч – изогнутый, тонкий, зловещий. Он сверкал даже среди сумрака и дождя. Аудун узнал этот меч в тот же миг, когда узнал своего противника. Это же Лунный клинок! А противник – он сам!
В тот миг, когда он понял это, произошло нечто странное. Аудун обнаружил, что стоит спиной к скале, глядя на то, как движется к этой самой скале. Он стал двумя воинами одновременно, смотрел на мир двумя парами глаз. Он видел перед собой седого бойца, за спиной которого стоит женщина с двумя младенцами, и в то же время видел такого же седого бойца, надвигающегося на него со стороны скалы, и слышал писк обоих младенцев. Аудун не знал, который из воинов он сам, и в то же время был обоими.
Человек, привычный к размышлениям, стал бы соображать, что делать дальше, однако Аудун, оба Аудуна были приучены действовать без промедлений. Конунги сошлись и вступили в поединок. То была безнадежная битва – оба они предугадывали движения друг друга, каждый предчувствовал следующий выпад, пригибался или отступал, так что меч противника только разрезал воздух. Если бы и позиции были одинаковы, они могли бы сражаться до скончания времен. Однако позиции были разными. Когда поднимаешься по склону, то двигаешься и делаешь выпады иначе, чем когда идешь на противника сверху вниз. Пусть Аудун интуитивно знал, что другой Аудун сделает три ложных выпада, а затем ударит по ногам, но он никак не мог знать, что из‑ за камней одна его нога окажется выше другой, он понятия не имел, как лучше распределить вес, – перенести на правую ногу, на левую или найти середину. Он не знал, когда дождь зальет ему глаза и когда его противник проморгается. К тому же приходится совершать одни движения, когда перед тобой сплошная темнота, и совсем другие, когда твой противник дерется на фоне мельтешащих деревьев. Люди, повернувшись лицом к югу, смотрят вовсе не так, как смотрят, повернувшись лицом к северу, – мы непостоянны и зависим от обстоятельств. Поэтому конунг все‑ таки ранил себя – меч чиркнул его по боку.
|
|
|
Аудун был доволен тем, что первый пустил противнику кровь, и в то же время встревожился, получив рану. Однако в следующий миг тот конунг, который нанес удар, ощутил в боку что‑ то странное. У него появилась точно такая же рана, какую он нанес. Но конунг не мог остановиться, не мог отступить, он не мог даже помыслить об этом. Поэтому нанес новый удар, а за ним еще, и оба конунга оказались ранены в предплечье. Потом в ухо, потом в кисть руки. Было неясно, кто наносит удары, а кто получает, однако Аудун продолжал биться, поскольку это был единственный выход для человека, с малолетства уверовавшего, что только меч способен разрешить любые трудности.
Но Саитаде было ясно другое: если битва продолжится, она лишится единственного защитника своих детей.
Прижимая к груди младенцев, не осмеливаясь выпустить их из рук, она шагнула в пелену дождя, встав между поединщиками.
– Нет! – выкрикнула она. – Хватит!
Однако ее слова, непонятные для конунгов, заглушил шум дождя, и в следующее мгновение как будто гигантская ладонь подняла ее с земли, и она понеслась, разрезая сырой воздух, прямо к вершине утеса, все выше и выше. И услышала, как к ней обращается странный детский голосок.
– Умри, – проговорил он.
И она начала падать, прижимая к себе детей. А в следующий миг ей стало светло и покойно, и тот же детский голосок произнес:
– Прости меня, господин Локи!
– Мы все совершаем ошибки, сестрица. Я забуду твой промах, забудь и ты, – сказала Саитада, хотя голос ей не принадлежал.
То был голос таинственного странника, отца детей. А в следующий миг она уже очутилась на твердой земле под скалой, и Аудун, тяжело дыша и истекая кровью, стоял рядом. Уже светало, и солнце согревало ему лицо.
– Они прислали нам мальчика‑ проводника, – сказал конунг. – Покорми детей, и мы двинемся в путь. – Как ни странно, она прекрасно его поняла, хотя Аудун по‑ прежнему говорил на своем наречии.
Перед ними появился бледный мальчик лет восьми; он был обвешан защитными амулетами, оберегами и талисманами.
– Идите за мной, – велел мальчик.
И они пошли, пускаясь в тяжкий путь по Стене Троллей к царству ведьм.
|
|
|
