 |
Глава 4 первые шаги ученика «на сцене»
|
|
|
|
Глава 4 ПЕРВЫЕ ШАГИ УЧЕНИКА «НА СЦЕНЕ»
Мы начали упражнения с того, что сели все в кружок, чтобы как мне, так и каждому из учеников было хорошо видно друг друга.
На другой же урок кому-нибудь из учеников «захочется встать». Это заметишь, обратишь на это общее внимание и подчеркнешь: ведь вам не хочется сидеть, хочется встать — чего же вы сидите?
—Да, хочется встать. Но вы всех посадили, и я понял так, что вставать нельзя.
—Нельзя? Нельзя только одного: мешать себе, не делать того, что хочется. Раз вас тянет встать, пойти, что-то сделать — как же вы смеете мешать себе?
И этим делаешь совсем нечувствительный для них переход на движение. Теперь они уже встают со своих мест, уходят, если их на это толкает... Отсюда делаешь совершенно незаметный переход на мизансцену (это в третий или даже во второй урок). Даешь какой-нибудь текст, вроде следующего:
— Мне нужно тебе кое-что сказать.
—Хорошо. Только сначала посмотри, пожалуйста, нет ли кого за дверью, мне кажется, там кто-то стоит.
(Идет, открывает дверь, смотрит, возвращается. )
— Там никого нет.
— Ну, говори.
На третий, четвертый — делаешь шаг еще дальше: в одну часть комнаты ставишь два стула и столик, а в другую переводишь всех учеников и садишься среди них. Получается «зрительный зал» и «сцена». Вызываешь двоих и даешь какой-нибудь не особенно трудный текст, вроде:
ОН и ОНА. (Сидят. ) Молчат.
Он. — Ну, мне пора.
Она. — Посидите еще.
(Сидят)
Он. — Нет, я все-таки пойду.
Она. — Заходите как-нибудь еще.
Он. — Благодарю вас. До свиданья.
Она. — До свиданья.
(Он уходит, она остается. )
Кстати: уйти со сцены легко, а войти очень трудно. Как переступил порог, так и смешалось все. Поэтому со входом оттягиваешь возможно дальше.
|
|
|
Иногда волей-неволей раньше времени приходится переводить «на сцену» ученика. Это бывает, например, в том случае, когда вам попадается очень общительный, компанейский парень. Вы даете ему с партнером упражнение, а он не только партнера, а включает себе в этюд и всех остальных, сидящих рядом с ним: переглядывается с ними, переговаривается глазами, мимикой...
Скажешь ему: «Вы одни со своим партнером, кругом никого нет». — На минуту оторвется от «публики», будет один со своим партнером, а там — опять за свое.
Что делать? Запретить глядеть на окружающих? Запретить чувствовать их? Это значит — спугнуть: то говорили, что все можно, что пусть оно делается само собой — и вдруг нельзя... Спутается, насторожится и сожмется.
Идешь в таком случае другим путем, указанным самим актером.
— Вам, по-видимому, мешает соседство товарищей. Это дело легко поправить: возьмите ваши стулья и перейдите с партнером в тот угол. А мы отодвинемся. Вот вы и останетесь только вдвоем. Никто вас не будет отвлекать — и станет легче.
Сказано — сделано. И оказывается, действительно, у этого общительного субъекта, как только он от нас отодвинулся, дело пошло на лад.
И таким образом, совершился очень легко весьма серьезный переход «на сцену», на расстояние от товарищей, на «публику». Актеры, большею частью, говорят, что это легче: там уединение, никто не мешает.
Практика показывает, что перейдя «на сцену», не следует все-таки оставаться там все время: необходимо снова садиться в кружок и проделывать упражнения в кружке. Здесь, вблизи, легче видны все самомалейшие ошибки, а там, — «на сцене», многое проскакивает незамеченным. Раз проскочит, два проскочит — человек и привык к ошибке.
Несколько слов о выходе актера «на сцену».
Это очень ответственный момент. Откроешь дверь и сразу, не переступая еще порога, видишь: смотрят на тебя 10 — 20 человек... Все внутри собьется, смешается... Стоит на одно мгновение поддаться — и занервничаешь, заторопишься... а там — паника...
|
|
|
Что же делать?
Проще простого: не торопиться. Делай приблизительно так, как делаешь, выйдя из темноты подвала на яркий, ослепляющий свет: дай привыкнуть глазам — оглядись, освойся — и войдешь в колею. А заторопишься с перепугу — и сломаешь все в себе.
Вообще, при всяком новом и сильном неожиданном впечатлении наступает мгновение замешательства, дезориентировки — это нормально. Но отдайся ему — попадешь в панику. А не торопись, выжди, пока твоя природа не освоится с новым положением, — и все будет в порядке. Одни при крике «пожар» отдаются своему замешательству и попадают в панику; другие — дают себе несколько секунд освоиться и, получив от сильного впечатления душевный подъем, совершают чудеса находчивости, храбрости и самообладания.
Глава 5 КОЕ ЧТО О ПЕДАГОГИКЕ.
Тактика
Один из главнейших актерских недостатков — это недоверие к себе. Недоверие к тому, что мое маленькое, будничное, скромное годится, что оно хорошо. Сцена де есть сцена. На меня смотрят сотни и даже тысячи глаз — разве интересно им, если я буду тут перед ними на сцене что-то плохо и невнятно делать? А еще того больше, если я ничего не буду делать! Поэтому человек изощряется, старается, подхлестывает себя, торопится. А заторопился — перепрыгнул через свою правду, через свою жизнь и попал в ложь и в кривлянье.
Чтобы поправить это дело, надо всеми средствами развивать в учениках веру в себя, надо поощрять их. Ведь одаренность их, надо думать, несомненна — иначе они бы здесь не сидели. Для этого при всяком удобном случае говоришь, что все это чрезвычайно легко, что у них выходит, что надо только больше верить себе.
Ведь вот, вам тут хотелось повернуться, вы и повернулись — это хорошо. Посмотрели на него — он вам показался смешным, вы улыбнулись... а потом чего-то испугались, сделали серьезное лицо — зачем? Смешно, так смешно.
— Мне показалось неудобным смеяться ему в лицо, я удержалась.
— Напрасно. Зачем удерживаться? Хотелось смеяться — и смейтесь. Неудобно, неприлично? Это вы оставьте для жизни. Там, конечно, нельзя себе позволять всего, что из вас просится, там все по выбору, там все просеяно сквозь самое частое сито. Ну, а сюда вы этого уж не переносите. Здесь будьте не только ближе к природе — будьте самой природой. Это ведь совсем нетрудно — это из вас, как вы видите, само просится, — вы только не мешайте, не препятствуйте.
|
|
|
Как же быть все-таки с явными недостатками ученика?
Чаще всего не нужно ни словом, ни жестом показывать, что вы их замечаете. Вообще ум и сила режиссера и педагога выражаются не только в том, что он хорошо говорит и верно замечает, а также и в том, что он умеет вовремя молчать и делать вид, что все в порядке.
Например, в самом начале первого урока ученик довольно грубо и беззастенчиво «сыграл», «изобразил», а я делаю вид, что этого как будто и не было, говорю: вы поторопились — еще вам не хотелось, а вы заставили себя сказать. Не торопитесь: все сделается своевременно — вы только доверьтесь. Если же я с первых шагов буду его одергивать и вдалбливать ему мысль, что он фальшивит, — я сам себе испорчу все дело. Мне нельзя говорить о «наигрыше», мне надо во что бы то ни стало до поры до времени молчать о нем. [††]
И вот я делаю вид, что я ничего не заметил. Никакого наигрыша и скверного театральничанья не было — просто поторопился.
А разве это, кстати сказать, и не верно? Главная причина именно в торопливости и была. Дал бы себе время — и жизнь началась бы… Да и ждал-то он неверно, ввиду полного непонимания дела. От этого ему стало неудобно, неловко… ну, и давай скорее что-нибудь делать, изображать, играть…
Однако, так ли? «Делать то, что хочется», «что делается само собой»... может быть, это хорошо на первых порах педагогики? А так ли в режиссуре? Нет ли тут излишнего увлечения? Этак дойдешь до того, что все свои скверные бытовые привычки на сцену вытащишь.
Да, не без этого. Такие казусы возможны. Но не вздумайте, однако, запрещать что-либо делать актеру. Он жил, чувствовал себя хорошо, а вы ему вдруг: нельзя, отбросьте, это не годится! Он и сбился. Подите-ка, возвратите ему его свободу, непринужденность и непроизвольность!
|
|
|
«Убирать» что-либо у актера надо совсем особым способом. В «Легенде о Тиле Уленшпигеле» есть глава, где рассказывается, как глупые люди строили дом. К их удив-
лению дом получился очень неудобным, потому что они не догадались в нем сделать ни окон, ни дверей. Чтобы попасть в него, они проделали ход под землей, но там, внутри дома, оказалась такая темнота, что хоть глаз выколи. Уленшпигель застал их за любопытным занятием: они выносили что-то из дома мешками. Выяснилось, что они решили вытащить из дома всю темноту: наполняли ею мешок, завязывали его, чтобы она не утекла, уносили подальше от дома и вытряхивали ее на землю.
Носили они целый день, но дело что-то не подвигалось. Уленшпигель выручил: принес туда свечку, и темнота рассеялась сама.
Так и с актером: убирая его темноту (того нельзя, другого нельзя), ничего путного не добьешься — на место одной встанет другая темнота, еще непрогляднее.
Надо свечку внести.
Очень непедагогично будет одергивать актера и запрещать ему всякие неподобающие позы и движения. Надо не отнимать, а прибавлять — свет прибавлять.
Если, скажем, он играет Гамлета, — напомните только ему, что кругом двор, его подчиненные, которым он должен показывать пример справедливости, человечности, такта и уменья себя держать... его любимая Офелия, одно присутствие которой не позволит быть грубым и неряшливым... Достаточно актеру это все вспомнить, и «темнота» сама рассеется: его «потянет» на другие позы, движенья и жесты. Новые вытеснят собой все неподобающие и займут их место. Теперь нужна только привычка, чтобы новое укоренилось. Больше ничего.
Словом, актеру дается полная свобода действия в обстоятельствах, данных автором, но ему не дается свободы перестраивать по-своему самые обстоятельства.
Тут нет ничего противоестественного, тут все знакомое — такое же, как у нас в жизни. Ведь в жизни обстоятельства всегда даются. Если сейчас день и палит солнце, нормальный человек не будет себя вести так, как это было бы в зимнюю морозную ночь.
Таким образом, кроме педагогической и режиссерской техники, существует еще как педагогическая, так и режиссерская тактика.
Бывает, что режиссер, не имеющий никаких знаний и никакой техники, но награжденный даром тактического чутья, инстинктом добивается от актера чуть ли не чудес, а режиссер, вооруженный знаниями режиссерской техники, вывихивает и убивает актера только потому, что не подозревает о существовании на свете какой-то там еще и «тактики».
Тактика — это сердце педагогики. Будущее театральной школы — в полном и гармоническом сочетании техники (я подразумеваю — психической или, если хотите сказать по-русски, — душевной; психея — душа) и тактики. Вовремя поддержать, вовремя указать актеру частицу правды, мелькнувшую в нем, как легкая искорка... Она только мелькнула, она уже погасла и нет ее, а надо обратить смущенную душу актера именно к ней. Надо, чтобы он вспомнил и ощутил ее, надо, чтобы он просиял внутренне от воспоминания, что «оно» вот-вот только что было, только что мелькнуло... Пусть исчезло, пусть не успел удержать — это ничего — еще не умею... Но раз было — значит, есть... значит и еще будет...
|
|
|
Вовремя похвалить, вовремя хлестнуть, вовремя помочь, вовремя бросить на произвол судьбы, вовремя так ударить, что самому страшно. Все это не так просто. Над этой частью педагогики придется еще потрудиться немало.
Что касается педагогов, лишенных дара непосредственного тактического чутья, — тем не вредно подумать об удивительной выдержке, терпении и тактическом чутье матерей. У них дело в простом: в любви. Любовь дает им чуткость, дает терпение, дает мудрость, дает власть.
Надо полюбить актера. По-настоящему, не теоретически. Полюбить его и бороться — с ним же самим бороться за его талант, за его художественную совесть и за его крупноту человеческую.
|
|
|
