 |
«Король на площади»
|
|
|
|
Драма «Король на площади» — единственное произведение Блока, в котором он попытался в форме развернутой аллегории изобразить современное движение революционных масс. В известной мере драма перекликается со стихотворением «Митинг», написанным в 1905 г.
{150} В центре пьесы — проблема народного восстания, его взрыв завершает драму. Вполне закономерен появившийся в 1923 г. у Мейерхольда замысел поставить спектакль, в который бы вошли «Рамзес», «Король на площади» и «Двенадцать». Это была бы эпопея, показавшая в изображении Блока разные этапы мировой революции — от древнего Египта до пролетарского Питера.
Блок начал работать над «Королем на площади» летом 1906 г. в Шахматове в состоянии подавленном и тоскливом, которое было вызвано сознанием, что революция «сорвалась», уже широко распространившимся в это время в русском обществе.
«Все, что ты пишешь о всеобщей тоске и тьме, совершенно так, но я не верю причинам, которые ты выставляешь», — пишет Блок Е. П. Иванову, не соглашаясь с религиозно-нравственными объяснениями происшедшего политического слома[211].
Блок в драме «Король на площади» стремится по-своему осознать суть и смысл современных событий.
Движение масс, хоть и сохраняет у него признаки социальной и политической конкретности, но в целом рассматривается с позиций своеобразного «мистического историзма» и трактуется в обобщенно-символистском плане.
В пьесе выдвигается концепция, которую Блок затем разовьет и во многом для себя уточнит, в частности в статьях «Народ и интеллигенция», «Стихия и культура» и в драме «Песня Судьбы». «Король на площади» представляет эту концепцию еще весьма сбивчиво, противоречиво; тем не менее зерно ее здесь уже присутствует. Мысль Блока связывает воедино явления цивилизации и культуры, с одной стороны, народной стихии, — с другой. Между этими борющимися антагонистичными друг другу началами должна исторически и, так сказать, субстанционально определиться миссия и судьба интеллигенции — прежде всего художника. Современность толкуется Блоком как момент крайнего обострения борьбы всех этих сил, приводящей к взрыву.
|
|
|
Однако, как следует по пьесе, — ни искусство, ни красота не смогли раскрыть стихии ее же собственный идеал, а потому произошедший взрыв имеет только разрушительную силу, и цивилизации предстоит начать свой созидательный труд сызнова на развалинах разрушенной культуры.
Концепционная схема легко выделяется из этой пьесы (в отличие от двух остальных «лирических драм»), в которой Блоку все же не удалось довести до конца свою борьбу со слишком явной аллегоричностью и иллюстративным характером отдельных сюжетных построений. «Королю на площади», может быть, более всего и не хватает лиризма, образности «синтетического» типа, позволяющей символу свободно расширять смысловую траекторию своего движения, не натыкаясь сразу на слишком близко поставленный второй план, который превращает его в простое иносказание.
{151} Драма представляет борьбу различных социальных и исторических сил, переосмысленную в духе мифотворческой литературы. Кстати сказать, стилистическая связь «Короля на площади» с другими образцами символистской литературы и драмы начала XX в. (с одной стороны, «Симфониями» Андрея Белого, с другой, — с «Землей» Валерия Брюсова) улавливается довольно отчетливо. Некоторый схематизм пьесы, риторичность и аллегоричность ее, сочетание символики и приемов социальной драмы, повышенная внешняя экспрессивность некоторых сцен, особенно массовых, как бы предвещают драмы Леонида Андреева «Жизнь Человека» и «Анатэма», появившиеся вскоре после «Короля на площади».
|
|
|
Центральный образ драмы — образ Города, занявший ко времени создания «Короля на площади» важнейшее место во всем творчестве Блока.
Зодчий, создатель Города, строитель цивилизации составляет прямую оппозицию народной стихии, для которой борьба против голода и нищеты пока связана только с разрушительными инстинктами. Но враждебность толпы направляется не против Зодчего, выступающего в глазах ее только в качестве устроителя и работодателя, но против Короля, вернее — против гигантской каменной статуи Короля, воздвигнутой Зодчим высоко над Городом. Разрушительные инстинкты толпы разжигаются борьбой политических партий, в характеристике которых Блок подчеркивает нигилистические тенденции, отчаяние, ненависть к жизни в целом, т. е. все то, что он считает «декадентством» и что он уже в эту пору своего, хоть и поверхностного, соприкосновения с «мистическими анархистами» (в лице Чулкова) начинает отрицать и от себя всячески отталкивать, как бесконечно чуждое себе явление.
Дочь Зодчего, красавица, которую боготворит народ, мечтает вернуть молодость старому Королю, связывая с этой мечтой веру в народное счастье. Она зовет за собой Поэта. Влюбленный в Красоту Поэт не может не идти за ней, но ощущает в себе и иное призвание — быть голосом народной стихии, выразителем ее устремлений.
Поэт — двойствен, и его колебания отражают в пьесе нерешенность проблемы для самого Блока.
Нежизненность Дочери Зодчего и внутренняя неопределенность Поэта обрекают их на гибель в момент, когда народ устремляется им вдогонку, чтобы свергнуть власть Короля.
Название пьесы не однозначно. Его первый смысл — конфликт авторитета и толпы, традиции и стихии: Король перед лицом «площади», в ее окружении, в ее власти.
Сам Король — не власть, он — призрак былой власти, ее прекрасная и величественная, но мертвая форма. В образе каменного Короля есть и более глубокое содержание. Его легко уловить в системе известных сопоставлений, в ряду образов лирики, близко примыкающей к драме.
В поэме «Ночная Фиалка» (ноябрь 1905 – май 1906) герой, уйдя из города от своей интеллигентской бестолковой жизни, набредает в лесу на избушку. Здесь в обществе некрасивой девушки, которая молчаливо {152} прядет нескончаемую пряжу, сидит во главе своей свиты погруженная в сон чета сказочных королей, «скандинавских владык»:
|
|
|
Я заметил сидящих
Старика и старуху.
И глаза различили венцы,
Потускневшие в воздухе ржавом,
На зеленых и древних кудрях.
(2, 30).
Это — видение ушедшей истории, царство медленно текущего исторического времени, пряжу которого неторопливо прядет тихая девушка — Ночная Фиалка.
Сонное царство старой культуры завораживает пришельца, и, забыв о своем городе, он остается сидеть с ними «у края земли» и думать «думу столетий». Эта дума предстает, как древняя сказка, старая, как мир, утопия о внезапном «нечаянном» чуде:
И в зеленой ласкающей мгле
Слышу волн круговое движенье,
И больших кораблей приближенье,
Будто вести о новой земле.
Так заветная прялка прядет
Сон живой и мгновенный,
Что нечаянно Радость придет
И пребудет она совершенной.
И Ночная Фиалка цветет.
(2, 34).
Мысль о том, что «радость» придет сама собой, подготовленная думой столетий, долгим вглядыванием в «полоску зари», не исключает, однако, и другой мысли — о том, что на лесном болоте, в избушке — сон и дурман, что Ночная Фиалка — время:
Сладким сном одурманила нас,
Опоила нас зельем болотным,
Окружила нас сказкой ночной…
(2, 32).
Образ «нечаянной радости», воплощенной в приходящих из заревой дали кораблях, возникает у Блока еще до этой поэмы в торжественном и мажорном звучании. В поэме «Ее прибытие» (декабрь 1904 г. ) корабли приходят впервые в истории и их встречает ликующая городская толпа. В «Ночной Фиалке» образ кораблей все больше соединяется с темой напрасного ожидания, которая в известном стихотворении «Девушка пела в церковном хоре» (август 1905 г. ) получает трагическое решение.
{153} В этом стихотворении сила человеческой веры и реальная действительность поставлены между собой в вопиющее несоответствие:
|
|
|
И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой гавани все корабли,
а на самом деле будет иначе:
Причастный тайнам, — плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.
(2, 79).
Драма развивает эти, уже сложившиеся в творчестве Блока темы, используя систему их несущих символических обозначений и смысловых связей. В «Короле на площади» корабли приходят слишком поздно, когда измученный долгим и напрасным ожиданием народ уже вовлечен в стихию мятежа, заражен потребностью уничтожения, и весть о кораблях не может уже отвратить общей гибели[212].
Есть в пьесе и ожидание «нечаянной радости», которое несет с собой Дочь Зодчего — ожидание, которое оказывается трагически несостоятельным.
Наконец, связан с темой истекших исторических сроков, с образом окаменевшей культуры столетий, которую уже никто не может оживить, образ каменного Короля. Гигантское изображение царственного старика, сидящего на массивном троне на высокой террасе над площадью, напоминает внешность «скандинавского владыки» из «Ночной Фиалки»: «Корона покрывает зеленые, древние кудри, струящиеся над спокойным лицом, изборожденным глубокими морщинами. Тонкие руки лежат на ручках трона. Вся поза — величавая». По мере развития пьесы этот смысл образа выступает достаточно ясно, однако не существует для толпы и политических заговорщиков на площади. Он дорог и понятен только Дочери Зодчего — «высокой женщине в черных шелках», и влюбленному в нее Поэту.
Через их отношение к Королю и веру в легенду о прекрасном и мудром Короле проступает второй план конфликта пьесы. Голодная толпа не верит легенде о возможности борьбы без насилия. Ожидание кораблей возбуждает ее, а корабли опаздывают. Но если люди «всю ночь будут жечь и грабить», — «тогда — всему конец». Зодчий хочет овладеть настроением народа. Он приказывает строить сигнальные башни для встречи кораблей. Но люди гибнут на строительстве, а в толпе шныряют «слухи», что корабли не придут (Блок изображает эти «слухи» в виде шмыгающих в крутящейся пыли красных человечков). Зодчий, который знает разрушительную силу мятежа, говорит Поэту: «Горе тебе, если ты подскажешь людям их тайные, сумасшедшие мысли».
{154} Призвание Поэта — быть голосом народа, но он внутренне раздвоен, тоскует, склонен верить сказкам, и Дочь Зодчего увлекает его по своему пути.
Дочь Зодчего
Сказка — вся жизнь для тебя.
Слушай же сонной душой
Сказку о жизни вечерней,
Ты, очарованный мной.
Поэт
Да, говори, королевна,
Так, чтобы яркие сны предо мною текли,
Яркие сны небывалой страны.
(4, 43).
|
|
|
И как «небывалая» сказка «сонной души», как мечта, идущая от Давно забытых легенд, возникает у Дочери Зодчего мечта взойти на смертное ложе Короля и вдохнуть юность в его дряхлое сердце:
Там — над цветущей страной
Правит высокий Король!
Юность вернулась к нему!
(4, 43).
Поэта пытается увлечь Черный (анархист), зовущий его вести толпу на убийство Короля, а затем — Золотой, обещающий ему государственную службу, к чему Поэт и склоняется. Но Поэт попадает в ловушку — он будет служить не Королю, а Зодчему. Не пойдя за народом, он оказывается против него, с его врагом.
Литературоведы уже выяснили, на какие именно литературные и политические явления откликается Блок в этой пьесе. Так, уделив основное внимание вопросу, кого именно выводит Блок в своей драме под именем «заговорщиков», установив, что анархистов, и придя к выводу, что именно — анархистов «мистических» (т. е., обнаружив полемику Блока с Г. Чулковым), П. П. Громов подчеркнул идейную эволюцию Блока к преодолению «бесперспективного индивидуалистического своеволия» и иллюзорного «единства личности»[213].
Образы анархистов входят в характеристику «площади»; их зловещее трио вызывает в памяти членов «Ордена Освободителей» из трагедии Брюсова «Земля». Анархистов сменяют рабочие, спешащие в порт. Скоро там произойдет катастрофа, погибнут люди, строившие башню для встречи кораблей. Проходят влюбленные. Появляется умирающая от усталости и голода продавщица цветов. Снова рабочие, оборванцы, нищие. Женщина с ребенком бродит в поисках хлеба. Человек умирает тут же на улице от истощения и усталости: его убивают «тревожные события этих дней». «Через сцену, не переставая, идут люди к морю, огибая дворец. {155} Жесты оживленные, глаза блестят; волнение достигло крайней степени. На лицах тревога и жадная надежда»[214].
Стиль обрисовки «площади» — быстрое мелькание эпизодов, рваные реплики, приподнятый тон речи, часто доходящий до крика, постоянные смены ритма уличной жизни, контрасты поэтического и низменного, реально-жизненного и театрально-условного, психологически конкретного и отвлеченного, переход символа в аллегорию, не характеры людей, а носители состояний, безымянные и безликие (Первый, Второй, Голос третьего, Человек в черном, Юноша, Девушка, Рабочий, Нищая), создание групповых образов толпы (Голоса в толпе, Отдельные померкшие голоса, Многие голоса) — все это заставляет воспринимать произведение Блока как очень близкое к формам экспрессионистской драмы. Близость эта более касается части народной, хотя и символика в решении второй темы, которую ведут Дочь Зодчего и Поэт, вполне может быть оправдана в системе экспрессионистского театра.
Движение второй темы происходит на фоне первой, вкраплено в нее и вырывается из нее, но лишь на короткие мгновения в конце пьесы, чтобы сорваться и рухнуть вниз с самой высокой точки духовного взлета.
Когда Дочь Зодчего, раскрыв свой план Поэту, прощается с ним, начинается гроза. На сцене «непроглядный мрак». Возникает «дикий вой». Человек с факелом «несется в толпе и кричит на бегу, как бы подхваченный ветром: “С мола дали знак! Кто-то видел корабль с башни! ”»
Вслед за ним «появляются новые факелы, распространяя дымный красноватый свет» (факелы в произведениях Блока всегда появляются как предвестие гибели, а не освобождения).
Человек в черном выкрикивает призывы, обращенные к толпе, побуждая ее «до прихода этих несчастных кораблей» удовлетворить свое чувство мести. В ответ — «Рев и визг в толпе». Он призывает уничтожить Короля. — «Толпа разрывает воздух воплем». И в этот момент рядом с черной фигурой оратора появляется Дочь Зодчего. Блок дает резкую перемену в эмоциях массы: истерический порыв восторга, мольбы — и «толпа совершенно безмолвна».
Поднявшись высоко на террасу, к Королю, Дочь Зодчего говорит ему, зачем она пришла. Она могла бы убить его, но не хочет, потому что тогда «угаснет и вон та узкая полоса зари».
Но заря все же гаснет — Короля оживить нельзя.
Внизу снова оживленная толпа, растет ненависть, которую не может укротить прибытие никому уже ненужных кораблей. И когда Поэт совершает свое «последнее восхождение» к Дочери Зодчего, неся ей радостную весть о свободе, толпа в ярости устремляется за ним, терраса обрушивается и погребает под обломками всех, кто на ней находился.
Народ, разгребая обломки, не только убеждается, что он боролся против истукана, но и, с появлением Зодчего, — в том, что порядок вещей необорим.
{156} Зодчий представлен в пьесе человеком огромной силы, могущества и ума. Он деятелен, вкрадчив, его сети раскинуты всюду. Он дает народу хлеб и работу; он выстроил прекрасный Город и создал статую Короля, чтобы люди поклонялись ему. Он послал людям свою дочь и Поэта, с тем, чтобы они отвлекали народ от его опасных мыслей. И когда происходит мятеж, разрушающий монумент культуры, он знает, что людям придется все начинать с начала. Зодчий «пропадает во мраке». Жизнь входит «в лоно естественного миропорядка». В наступающем «бледном мраке» ропот толпы усиливается и сливается с «ропотом моря»: стихия соединяется со стихией.
«Король на площади» свидетельствует о смятенном и пессимистическом состоянии Блока, мало вникавшего в реальную расстановку социальных и политических сил. Особенность пьесы в том, что в ней, в отличие от двух других драм «трилогии», события развиваются лишь в плане «внешней» действительности и потому принимают характер разрушительный, безыдеальный. Попытки же соединить социальную борьбу с гуманистическим идеалом, которые предпринимает Дочь Зодчего, представляются: автору утопическими.
На основе этой драмы следует сделать вывод, что путь «государственного», «законного» разрешения общественных противоречий (силами Зодчего) Блоку реальным не кажется. Не принимая анархический мятеж, который привлекает (правда — в чисто теоретическом плане) некоторых символистов, он не принимает, с другой стороны, и «старинные сны», потому что уже нельзя отделить при существующем расколе сил эти утопические мечты от «государственной службы» (шут недаром торжествует, когда Поэт, соглашаясь «петь о святыне», оказывается завербованным в качестве «беспартийного» сторонника правительства).
Поэт пассивно мечтает о свободе — он не знает пути к ней. Важна, однако, отчетливо звучащая в драме мысль о том, что Поэт — голос народа. Невозможность для Поэта быть до конца с народом (каким он здесь нарисован) предрешает его трагедию.
Блок вводит в пьесу образ Шута — циника, мещанина, который, фиглярствуя и вмешиваясь во все, напяливая на себя рясу священника, кричит о себе: «Я голос молвы! Я многолик, но во всей вселенной ношу одно имя! Здравый Смысл — имя мое! »[215] Блок, который несомненно стремился опереться при создании этого образа на шекспировскую традицию, внес в него некоторые черты Фальстафа («Генрих IV»).
Шут профанирует истину, веру, милосердие. Порой он вырастает в фигуру почти инфернальную: зловещее порождение Города, символ человеческого разложения, низости, приспособленчества, именуемого «здравым смыслом».
Блок не был удовлетворен этой драмой, о чем свидетельствует его письмо Брюсову: «… Сам я не вполне ею доволен и с формальной и с внутренней стороны. Она — трехактная, и есть места, мало связанные с действием. Техникой я еще мало владею. Боюсь несколько за разностильность {157} ее, может быть, символы чередуются с аллегориями, может быть, местами я — на границе старого “реализма”. Но, в сущности, так мне хотелось, и летом, когда я обдумывал план, я переживал сильное внутреннее “возмущение”. Вероятно, революция дохнула в меня и что-то раздробила внутри души, так что разлетелись кругом неровные осколки, иногда, может быть, случайные»[216].
|
|
|
