Что такое новые войны?

В 1989 г. Фрэнсис Фукуяма написал статью «Конец истории», которая была позже развернута в книге «Конец истории и последний человек». Эти работы многократно критиковались, однако многие предположения Фукуямы стали довольно популярными. В частности, Фукуяма писал о том, что в ситуации, когда идеологии, альтернативные либерализму, перестанут браться на вооружение правительствами государств, мы будем наблюдать ускорение «перестройки международных отношений по модели связей между странами Общего рынка», а также снижение вероятности начала «какого‑ либо крупномасштабного конфликта между государствами»[99]. Государства, живущие в эпоху постистории, т. е. склонившиеся к либерализму и отказавшиеся от всех иных идеологических альтернатив, откажутся от вооружённой борьбы друг с другом. Однако сохранят своё значение этнические и национальные размежевания, благодаря которым «среди международных проблем по‑ прежнему сохранятся терроризм и национально‑ освободительные войны»[100]. Объявив о приближающемся конце истории, Фукуяма возвестил также и приближение эпохи господства негосударственных войн, дискуссия о которых стала особенно острой на рубеже второго и третьего тысячелетия, после окончания холодной войны и терактов 11 сентября, ставших символами нового этапа в истории международной безопасности.

После распада Советского Союза и ухода в прошлое Ялтинско‑ Потсдамской системы международных отношений многие исследователи начали обсуждать новую парадигму описания войны. Появились самые разнообразные подходы к определению того, что происходит с войной после холодной войны. Калеви Холсти при помощи понятия «войны третьего типа» (wars of the third kind) пытался объяснить процессы, происходящие в «слабых государствах» (weak state) – на территориях, где государственная система распалась или не смогла сложиться[101]. По мнению Криса Грея, высокие технологии и тотальная компьютеризация произвели революцию в сфере войны, что свидетельствовало о рождении «постмодернистских войн»[102]. Дональд Сноу доказывал, что «негражданские войны» (uncivil wars) сменили войну клаузевицеанского типа[103]. Эти войны представляли собой внутригосударственные конфликты, основой которых было убийство и террор против гражданского населения. Соответственно, это были более жестокие конфликты, зачастую лишённые централизованного и систематического управления. Довольно популярным стало понятие войны четвёртого поколения (fourth‑ generation warfare), предложенное группой американских экспертов в 1989 г. [104] для обозначения ситуации, в которой теряется различие между войной и миром, гражданским лицом и бойцом, а борьба ведётся в том числе и в сфере культуры. Согласно концепции смены поколений войны на протяжении Нового времени, первое поколение войны (XVII – первая половина XIX в. ) представляло собой старую войну, с иерархично выстроенной системой управления, низкими скоростями и использованием тактики построения в линии и колонны. Война второго поколения (XIX – первая половина XX в. ) знала больше движения, использовала возможности, которые давали неприцельный артиллерийский огонь и бомбардировочная авиация, а также сильно зависела от производственных мощностей. Третье поколение войны (основы разработаны к 1918 г., реализованы в ходе Второй мировой войны) сложилось в связи с необходимостью сделать войну более эффективной, что означало отказаться от войны на истощение в пользу манёвренности и нелинейности; основной её тактикой был блицкриг.

В 1991 г. Мартин ван Кревельд представил исследование трансформации, происходящей с войной на исходе XX века[105]. Об устаревании большой войны писал Джон Мюллер[106]. Затем он же использовал словосочетание «остатки войны»[107], которое подхватил Херфрид Мюнклер – в его версии речь идет об «осколках войны»[108]. Уже в новом тысячелетии появилось понятие гибридной войны; как правило, его авторами называют Фрэнка Хоффмана и Джона Мэттиса[109]. Наконец, в 1999 г. вышла книга Мэри Калдор «Новые и старые войны: организованное насилие в глобальную эпоху»[110]. Понятие новые войны закрепилось в словаре исследователей войны[111], хотя и вызвало серьёзные дебаты о том, насколько уместен термин «новые войны», действительно ли они новы и можно ли их считать войнами. Сама Калдор многократно отвечала на эти и связанные с ними вопросы, в частности, в третьем издании своей книги она расширила текст за счёт послесловия, посвящённого спорам о новых войнах[112], поэтому мы не будем останавливаться на обсуждении того, насколько точно и содержательно данное понятие. Ограничимся лишь замечанием, что, на наш взгляд, оно удобно, поскольку позволяет указать на набор характеристик, по которым могут быть описаны процессы эволюции современных войн, и поэтому в дальнейшем мы будем пользоваться им.

Итак, политические учёные, философы и социологи, занятые исследованиями вопросов войны и мира, анализируя конфликты рубежа тысячелетий, стали приходить к выводу, что происходят сущностные изменения в характере войн современности. Многие исследователи говорят о появлении нового доминирующего типа войны, который пришёл на смену войнам, описанным Клаузевицем. В первую очередь этот вывод связан с тем, что растёт число асимметричных войн, в которых регулярные правительственные силы сражаются с нерегулярными отрядами, и негосударственных конфликтов (non‑ state conflict, определение см. в Уппсальской программе данных о конфликтах (Uppsala Conflict Data Program, UCDP)), в которых государство вовсе не участвует. Эти конфликты связываются с иными причинами, нежели традиционные межгосударственные войны, не всегда они имеют под собой только политические причины, в отличие от «войн по Клаузевицу», которые представляют собой продолжение политики. И хотя значительная их часть была внутригосударственными конфликтами, их необходимо было отличить от традиционных гражданских войн. Мэри Калдор предложила концепт «новая война» с тем, чтобы описать доминирующий тип конфликта XXI в. Новая война, как её описывает Калдор, это вооружённый конфликт, в который «вовлечены сети государственных и негосударственных участников, а основная масса насилия направлена против гражданского населения»[113], кроме того, в этом конфликте «размыто различие между внутренним и внешним. Новые войны и глобальны, и локальны, и они отличаются как от классических межгосударственных, так и от классических гражданских войн»[114].

Основной контекст появления новых войн задавали «кризис» нововременного проекта государства и межгосударственных войн, отмеченный выше, а также трансформация мировой политической системы, связанная с окончанием холодной войны и глобализацией. Последние два фактора заслуживают дополнительного внимания. В своём исследовании 1996 г. Дональд Сноу писал об этом следующее: «…международная система, которая развивалась с начала холодной войны, была высоко структурированной и, спустя какое‑ то время, очень предсказуемой системой отношений», а конкуренция за влияние «между сверхдержавами, в свою очередь, создала рамки, которыми регулировалась внутренняя и международная политика государств третьего мира»[115]. После распада Советского Союза и окончания противоборства двух идеологических полюсов система международных отношений начала выстраиваться на принципах однополярности. Победа капиталистической системы означала представление соответствующих ей ценностей (демократии, прав человека, рыночной экономики, прогресса) в качестве наиболее передовых и универсальных, а потому подлежащих активному распространению, в том числе при необходимости силовыми методами. Подобный подход породил дебаты относительно соответствия этой практики самой идее демократии[116].

С другой стороны, окончание холодной войны для ряда стран третьего мира означало прекращение патерналистской поддержки со стороны СССР или США. Такие государства перестали быть полезными в запутанной игре двух систем, поэтому зачастую лишались финансирования, военной и технологической помощи, что привело их к кризису системы политического управления. Как пишет Сноу, «окончание холодной войны сопровождалось очевидным снижением готовности и способности контролировать внутреннее насилие… правительства и те, кто были наиболее готовы к повстанческой борьбе, больше не имели идеологических покровителей, которые предоставляют им средства для совершения насильственных акций, но при этом ожидают, что смогут влиять на то, как это насилие будет осуществлено»[117]. Лишившись патронажа со стороны сверхдержав, правительства и различные милитарные группы, заинтересованные в военном насилии, стали действовать более самостоятельно и, соответственно, менее предсказуемо. Так появились новые очаги напряжённости. Примером могут послужить конфликты в таких странах, как Ангола, Эфиопия или Никарагуа, где начало перестройки и появление концепции нового политического мышления и, соответственно, отказа от противоборства блоков достаточно быстро привело к поражению сил, ранее активно поддерживавшихся СССР и его союзниками.

Глобализация, особенно её фаза, начавшаяся в 1980‑ 1990‑ х годах, также представляет собой один из наиболее значимых факторов, определяющих структуру международных отношений и сказывающийся на обновлении войн. В первую очередь с глобализацией связана международная интеграция в сфере экономики. Взаимосвязи и зависимости различных регионов мира самым непосредственным образом влияют на войну. Американский экономист Бринк Линдси в своём исследовании глобальной экономики утверждает, что глобализация началась ещё в XIX в., будучи одним из эффектов промышленной революции и децентрализации рынка. Установление и укрепление трансграничных связей в сфере производства и торговли создавало условия пацификации международных отношений. Как справедливо отмечает Линдси, «в десятилетия перед Первой мировой войной промышленная революция сделала уровень международной экономической интеграции не только сопоставимым, но и в некоторых отношениях превосходящим наши достижения… Политические условия становились все более враждебными, но снижение транспортных расходов и совершенствование средств связи раскрепостило общемировое движение товаров, услуг, капитала и людей в исторически беспрецедентном масштабе»[118].

Подтверждают подобный взгляд на свободную торговлю как основу идеала мира и аналитики рубежа XIX–XX вв., такие как русский финансист и промышленник Иван Станиславович Блиох или британский политик и учёный Норман Энджелл. Блиох в 1898 г. опубликовал семитомник «Будущая война и ее экономические последствия», где отмечал тягость расходов на подготовку к войне того времени и неизбежное разорение экономики, связанные с её ведением[119]. Ни одна из великих держав, по мнению Блиоха не пойдёт добровольно на саморазрушение и обособление от внешних связей.

Норман Энджелл высказывался схожим образом в книге 1910 г. «Великая иллюзия». Тесное сотрудничество государств в области промышленности делает войну «гарантированно тщетной». А оккупация и расширение территории за счёт соседей не могут считаться эффективным средством ведения политики, поскольку население в завоёванной местности перестаёт работать должным образом, т. е. сумма затрат на приобретение земель превышает выгоды от обладания ей. Кровопролитие становится если не невозможным, то бессмысленным.

Ожидания Блиоха и Энджелла относительно экономических ограничений войны не оправдались. Экономический космополитизм уступил в борьбе империалистическому милитаризму. «Силы разрушения одержали верх, и трагическим результатом стала Первая мировая война»[120]. Однако современные формы международного сотрудничества вновь порождают надежды на мирное взаимодействие государств, даже в тех случаях, когда сталкиваются между собой супердержавы и новые империи.

Современный этап глобализации, как это определяет Калдор, связан с интенсификацией взаимосвязанности регионов земного шара и изменением политической власти[121]. Эти процессы зависят от множества факторов, в частности, от развития информационных технологий, распространения универсалистских и мультикультурных ценностей, а также популяризации демократических идей и повышения уровня открытости некоторых обществ, особенно тех, в которых до окончания холодной войны господствовали социалистические режимы. Не менее важны и процессы разложения нововременного государства и изменение в восприятии статуса политической автономности и национального суверенитета. Трансформации такого рода делают большую войну менее возможной, но не исключают возникновение локальных конфликтов, развитие которых может иметь глобальные последствия. Кроме того, это не снимает вопроса об угрозах, которые несут новые войны. Они, хотя и ведутся в условиях глобального внимания к проблематике обеспечения прав человека и секьюритизации общественного порядка, тем не менее зачастую связаны с обострением конфликтов различных идентичностей[122].

Эффект глобализации политики и экономики можно оценивать как положительный фактор, способствующий тому, что большая межгосударственная война перестаёт считаться легитимным инструментом мировой политики. В то же время стоит обратить внимание и на критиков глобализации, чаще всего левых политических теоретиков и социальных философов или представителей нового поколения политических реалистов. Нередко они отмечают, что её роль не исчерпывается пацификацией и миротворчеством. Экономическая, технологическая, промышленная глобализация, интересы капиталистической и политической элиты могут выступать в качестве фактора, если не прямо разжигающего вооружённые конфликты, то поддерживающего войну. Глобализацию также интерпретируют как новый колониализм, диктат запада, тенденцию к унификации и коммодификации[123]. Хотя подобный пессимизм, вероятнее всего, переоценивает глобализацию и её эффекты. Как убедительно доказывает немецкий социолог Эккарт Циммерман, мы не можем игнорировать влияние глобализации, распространения высоких технологий и политики, проводимой мировыми лидерами, на то, как функционирует организованное насилие в том или ином регионе, однако и объяснять любой террористический акт или начало гражданской войны одной лишь ссылкой на глобализацию неверно. «Глобализация может рассматриваться в качестве фонового фактора международного терроризма»[124], но не как единственный фактор. Всегда необходимо обращать внимание и на локальные особенности, которые могут «включить глобальный “переключатель”»[125].

Отдельно от вопроса о глобализации как факторе, который содействует появлению феномена новых войн, необходимо указать и на научно‑ техническую революцию, предопределившую облик войн XXI в. Как и прежде, военные технологии сверхдороги, поэтому развивать и использовать их по силам только хорошо обеспеченным группам: государствам, организациям, которые финансируются государством, или крупным корпорациям. Однако ряд технологий сделал ведение войны или сопутствующие ей практики (распространение идеологии, рекрутинг, финансирование) куда более простым и быстрым. Особенно важен эффект доступности средств коммуникации и массовой информации, которые в принципе стали одной из важнейших технологий в современной войне. Как считает Мартин ван Кревельд, в середине XX в. новые технологии влияют на войну непредсказуемым образом. Последствия их развития приобрели явно политический характер: «…технологический процесс, который в период между 1500 и 1945 г. способствовал упрочению позиций государства, развернулся в противоположную сторону и в настоящее время зачастую ведет к тому, что государство теряет власть в пользу разнообразных организаций, которые либо не имеют территориальной привязки, либо не обладают суверенитетом, либо и то и другое одновременно»[126].

Вывод ван Кревельда справедлив лишь отчасти. Действительно, можно согласиться, что технологический рывок на рубеже второго и третьего тысячелетий обладал эмансипаторным и эгалитарным характером. Не в последнюю очередь благодаря развитию технологий появились новые силы, которые по воле государств или вопреки ей стали перенимать часть функций, ранее ассоциировавшихся исключительно с государством. Можно отметить характерную тенденцию к появлению на международной политической арене негосударственных субъектов, которые в последние десятилетия все чаще угрожают подорвать монополию государства на применение насилия, в том числе и военного. Различные повстанческие организации, террористические группы, наркокартели, неправительственные организации и даже экономические корпорации готовы ставить и решать военные цели самостоятельно, ради чего формируют собственные армии или нанимают частные военные и охранные компании (ЧВК/ЧОК). Для обозначения этого процесса передачи военных обязанностей от регулярных армий частным контрактникам в исследовательской литературе используется термин «приватизация войны». Подробнее вопрос о влиянии, которое оказывает активное вовлечение негосударственных армий в военные конфликты современности, будет рассматриваться далее[127].

Тем не менее в связи с этим поспешно было бы делать вывод о закате государства и о том, что государство перестаёт быть основным политическим институтом. Во всяком случае, этот вывод не столь однозначен. В постгероическую эпоху государство может быть заинтересовано в распределении обязанностей и функций между многими игроками. Не в последнюю очередь это касается «грязной» работы, связанной с поддержанием безопасности, особенно, если речь идёт о гуманистической обязанности защищать права человека в глобальном масштабе. В таких случаях государству может быть гораздо выгоднее дистанцироваться от войны, перепоручив её частным военным компаниям или миротворческому контингенту ООН.

Указанные выше процессы – окончание холодной войны, глобализация, развитие технологий, кризис государства и приватизация насилия – вызывают к жизни тип войны, который в исследовательской литературе получил обозначение «новые войны». В главе 1 мы также отметили ряд причин, по которым крупная межгосударственная война в наше время делается мало возможной, особенно если речь идёт о конфликтах между державами, наиболее сильными в военном отношении и развитыми экономически и технически. Нужно понимать, что термин «новые войны» обозначает не способы ведения войны, которых ранее не было, или новизну каждого отдельного их признака. Ново только соединение и одновременное действие всех признаков и характеристик социальной реальности и обозначенных ранее особенностей политического, экономического и технического развития на рубеже XX и XXI вв., которые и обусловили появление новых войн[128]. При этом появление новых войн не означает, что они становятся единственной формой вооружённого конфликта. Вместе с новыми войнами продолжают существовать и старые, классические войны, когда государства действуют при помощи своих армий по принципам и нормам больших межгосударственных войн.