 |
Основные характеристики. Асимметрия
|
|
|
|
Основные характеристики
Понятие «новые войны» ещё нуждается в определении, однако это не означает, что оно полностью лишено объяснительного потенциала. Согласимся с высказыванием Мэри Калдор: «Новые концепты всегда туманны»[129]. Сейчас мы скорее можем дать описание новых войн посредством приведения ряда характеристик, нежели привести точную дефиницию. Взамен мы получаем возможность понять, что происходит с войной в XXI в., как именно и кем она ведётся. Как правило, различные исследователи предлагают разнящиеся критерии, по которым можно описать новые войны (отсюда возможная критика в произвольности этих критериев). Однако сложно не заметить, что ряд особенностей отмечаются одинаково всеми. Ориентируясь на теоретические построения Калдор, Мюнклера и ван Кревельда, мы можем обобщить предложенные этими авторами типологии конфликтов нового типа и выделить наиболее значимые характеристики и признаки новых войн:
– асимметрия (потеря государством исключительного права на применение силы);
– низкая интенсивность;
– глобализированность войны;
– политика идентичности как основание войны;
– применение террора как политического средства, т. е. для установления власти;
– «хищнические» методы финансирования;
– уменьшение боевых потерь (при этом высокий уровень потерь среди гражданских лиц);
– увеличение продолжительности войны и долгосрочное сохранение причин, провоцирующих рецидивы войны;
– территориальная близость к другим войнам как фактор риска;
– утрата ограничений войны, основанных на праве, обычае и военной этике (что наиболее важно для нашего исследования)[130].
Таким образом, у нас получается модель описания войны, которая предполагает выявление причин, целей, методов ведения, финансирования и способа окончания войны. Важно также обратить внимание и на легальноэтический компонент войны – на характерные приёмы обоснования конфликта и придания ему легитимности (этому будет посвящена глава 3 и отчасти глава 4). Рассмотрим приведённые характеристики новых войн чуть подробнее.
|
|
|
Асимметрия
Классическую, старую нововременную войну мы охарактеризовали в главе 1 как войну симметричную. Государство воевало с другим государством, признавая его равным себе по статусу. Безусловно, государства разнились между собой по уровню экономического развития, численности населения, размерам армии и степени её готовности к боевым действиям. Симметрия подразумевает однотипность, а не идентичность и равносильность участников политических отношений[131]. Тем не менее важным элементом межгосударственных отношений в Европе Нового времени было признание правового равенства государств.
Война находилась в ведении государств, которые распоряжались своими гражданами как «одушевлёнными инструментами». К тому же, множество социальных факторов могло повлиять на желание граждан поддерживать военную или мирную политику, которую вело их правительство. Так, например, после завершения Войны четвёртой коалиции 1806–1807 гг. и подписания Тильзитского мирного договора целая когорта прусских офицеров перешла на службу в русскую армию, не приняв подчинённого положения Пруссии по отношению к Франции (среди них был и Карл фон Клаузевиц, который находился на русской службе с 1812 по 1814 г. ). А в 1870 г. на фоне неудач в войне с Пруссией, Седанской катастрофы и пленения императора Наполеона III, во Франции произошла Сентябрьская революция, монарх был объявлен низложенным и провозглашена республика, которая тем не менее продолжила войну, начатую свергнутым императором. Однако эти примеры представляют собой скорее исключения – в подавляющем большинстве случаев народы принимали войны, которые объявляли их правительства и поддерживали их вплоть до капитуляции.
|
|
|
Симметрия, характерная для старой войны, усиливалась и тем, что война велась при помощи регулярной армии. Безусловно, имели место партизанские и повстанческие движения. Но насильственная функция в это время однозначно закрепляется за государством, которое может реализовать её при помощи армии или полиции. Все иные случаи обращения к вооружённому насилию признаются теперь преступными и нелегитимными. В частности, это влечёт за собой профессионализацию солдата, который вооружается, одевается, тренируется за государственный счёт. Подобная унификация позволяет зафиксировать бинарность оппозиции военного и гражданского человека, равно как сделать ощутимым различение войны и мира, дозволенного и недозволенного на войне.
Новые войны характеризуются в первую очередь тем, что наиболее активным их участником становится не государство, а негосударственные субъекты (nonstate actors): партизаны, повстанцы, террористы, кланы, а также частные военные компании и разведывательные агентства. Многие из них считаются незаконными комбатантами, т. е., согласно нормам международного права, регулирующего войну, не имеют официального статуса участника военного конфликта. Эти акторы международной политики оспаривают монополию государства на ведение войны, представляя одну из воюющих сторон или даже инициируя эскалацию вооружённых конфликтов. Клаузевиц называл войну подлинным хамелеоном и отмечал: «…раз война есть часть политики, то, следовательно, она будет принимать и ее свойства. Когда политика становится более грандиозной и мощной, то таковой же становится и война; и этот рост может дойти до такой высоты, что война приобретет свой абсолютный облик»[132]. Здесь Клаузевиц говорит о возгонке войны, насилия и жестокости. Но эта схема работает и в обратном направлении. Если политика становится всё более и более партизанской, то партизанской станет и война. По словам Кревельда, крайне редко в современных «конфликтах с обеих сторон принимает участие регулярная армия, хотя часто содержание конфликта состоит именно в том, что регулярные войска, с одной стороны, борются с партизанами, террористами и даже гражданским населением, включая женщин и детей, – с другой»[133]. И в большинстве случаев регулярным армиям сложно вести борьбу с таким противником, как непосредственно в военном отношении, так и с точки зрения психологии этого процесса.
|
|
|
Кроме того, асимметрия проявляет себя и в том, что ряд государств стали явными лидерами в военной отрасли, с колоссальными военными бюджетами, модернизированными вооружёнными силами и крупными армиями. Если оценивать военную мощь по оборонному бюджету, то первенство здесь, безусловно, принадлежит Соединённым Штатам, за которыми с большим отставанием следует Китай, после которого, опять же на заметном удалении – такие страны, как Индия, Великобритания, Саудовская Аравия, Франция и, наконец, Россия. Наиболее многочисленные армии содержат Китай, Индия, США, КНДР и Россия. По итогам холодной войны появилась одна сверхдержава, получившая военно‑ техническое превосходство. К тому же она могла рассчитывать на помощь своих союзников. Вступать в большую, фронтальную войну с таким государством, с новой империей, укрепляющей своё господство за счёт использования собственных военных преимуществ, было бы абсурдно и губительно.
Асимметрия сил и правового положения породила и асимметрию войны. Но война не сфера чистого расчёта, где сильный всегда побеждает слабого. Об этой непредсказуемости войны, несколько в другом контексте высказался Клаузевиц, горячий противник сведения военного дела к математической науке: «…абсолютное, так называемое математическое, нигде в расчетах военного искусства не находит для себя твердой почвы. С первых же шагов в эти расчеты вторгается игра разнообразных возможностей, вероятий, счастья и несчастья. Эти элементы проникают во все детали ведения войны и делают руководство военными действиями по сравнению с другими видами человеческой деятельности более остальных похожим на карточную игру»[134]. И далее: «…военное искусство имеет дело с живыми людьми и моральными силами; отсюда следует, что оно никогда не может достигнуть абсолютного и достоверного. Для неведомого всегда остается простор и притом равно большой как в самых великих, так и в самых малых делах»[135]. Война крайне неопределённа, успешное её ведение зависит от множества факторов. Нередко морально‑ психологическое превосходство позволяет компенсировать недостаток в технике или общей военной подготовке.
|
|
|
Итак, изначальную асимметрию в статусе или доступных средствах войны слабая сторона попытается исправить при помощи удачно выбранной тактики (в старой, регулярной, войне тактика была обычно одинаковой – при помощи вооруженных столкновений, сражений, уничтожить армию врага или поставить её в опасное положение и тем принудить противника к подчинению). Как пишет в этой связи ван Кревельд, «если же слабая сторона выбирает насилие, тогда у нее есть два пути. Либо она использует в качестве укрытия какое‑ либо естественное или искусственное заграждение, либо будет полагаться на внезапность, хитрость, организацию засад и тактику нанесения коротких ударов с быстрым отходом. Единственное, что она почти наверняка не будет делать, – это ввязываться в открытый бой; если она все‑ таки сделает это – либо по собственной воле, либо по ошибке, либо в силу вынужденности, – результатом будет не столько сражение, сколько массовое убийство»[136]. Опасности, связанные с асимметрией сил, невозможность прямого силового противостояния заставляют исправлять неравенство возможностей. В результате противоборствующие стороны начинают уподобляться друг другу, их способности вести войну уравновешиваются. Это было отмечено ещё Клаузевицем: «…каждый из борющихся предписывает закон другому»[137]. Объяснение природы войны французского антрополога и теолога Рене Жирара почти полностью построено вокруг логики взаимного определения, в том числе и посредством насилия: «…за всяким действием следует ответ, за всяким преступлением – отмщение»[138]; и далее: «…когда обряды, т. е. механизмы сдерживания взаимности, исчезают, от последовательности мирного обмена мы переходим к насильственной и обезразличенной одновременности, соответствующей жертвоприношению»[139]. Таким образом, доказывает Жирар, противники приближаются к состоянию неразличимости. Это происходит и в асимметричном конфликте.
Итак, если наиболее развитые государства доминируют в стратегическом отношении, если они обладают преимуществом в материальных и людских ресурсах, могут контролировать войну на земле, воде и в воздухе (в том числе и в космосе[140]), значит, их противникам приходится искать слабые места в мощной обороне военных гегемонов. Слабый пытается использовать в своих целях достижения цивилизации и обратить их против носителей цивилизации. Говоря предельно обобщённо, для государств Запада таким слабым местом оказывается постгероизм и чувствительность к потерям; отсюда и развитие четвёртой волны терроризма. Вообще, терроризм можно назвать одной из наиболее распространённых тактик асимметричной войны. Что касается менее развитых государств Азии, Африки и Латинской Америки, то в первую очередь их уязвимым местом оказывается недостаточная институциональная сформированность. В этих государствах не успели наладить свою работу необходимые для европейской нововременной модели государства институты, поэтому они оказались слабыми или несостоявшимися (failed state)[141].
|
|
|
Сверхдержавы соседствуют на одной сцене с государствами, менее мощными в военном и экономическом отношении, но также и с негосударственными группами. Тем не менее армии сверхдержав – и в принципе регулярные государственные армии – во второй половине XX в. неоднократно демонстрировали свою низкую эффективность в условиях борьбы с менее организованными, иррегулярными силами, которые к тому же были гораздо хуже оснащены в техническом отношении. Как мы отметили, равновесие сил асимметричных противников достигается за счёт использования средств, которые позволяют изначально слабой стороне получить преимущество. Это неизбежно ставит вопрос об эффективности традиционных средств войны и основных принципах всемирной безопасности, особенно о будущем ядерного сдерживания, которое казалось решающим фактором в деле сдерживания межгосударственных войн. Майкл Манн, один из ведущих учёных, занятых исторической социологией, так описывает особенности состояния, в котором война оказалась на рубеже XX–XXI вв.: «…распространение ядерного оружия означает, что мы должны полагаться на рациональность все большего числа мировых лидеров. Никогда нельзя признать рациональным применение ядерного оружия, так как это предполагает непосредственное разрушительное возмездие. Но есть два сценария кошмара. Первый заключается в том, что лидеры, слишком сильно преданные своей идеологии (“ценностно‑ рациональные”, в терминологии Вебера, т. е. преследующие одну цель в ущерб всем другим соображениям), в случае возникновения серьезных проблем могут применить ядерное (или биологическое, или химическое) оружие. Другая возможность состоит в том, что это оружие может быть украдено и использовано негосударственной группой, также действующей ценностно‑ рационально, такой как Аль‑ Каида»[142].
Манн удивительно точно обозначает целую группу проблем. Во‑ первых, это политический реализм ценностно‑ рациональных политиков, которые могут быть готовыми пойти на всё для отстаивания того, что они воспринимают в качестве государственного интереса, или для сохранения собственного престижа. К этому опасению стоит относиться со всей серьёзностью, учитывая, что исследователи уже отмечают риски возрождения концепции «ограниченной ядерной войны» (limited nuclear war)[143]. Во‑ вторых, следует обратить внимание на риски использования криминально‑ террористическими сетями ядерного, химического или биологического оружия[144]. Отмечается, что преступные или террористические группировки могут купить или украсть комплектующие оружия массового поражения для их непосредственного применения в качестве боеприпасов или для последующей доработки и изготовления «грязных бомб».
В‑ третьих, возможно, самая ощутимая трансформация связана не с тем, что появились силы, способные бросить вызов государству и поставить под вопрос его монополию на военное насилие, а то, как именно действуют эти силы. Острее всего асимметрия проявляет себя в том, что новые войны чаще всего ведутся против гражданского населения. Происходит перенастройка отношений в триаде Клаузевица правительство‑ армия‑ народ. Мы видим, что те позиции, которые раньше занимал каждый из участников этой тройки, в наши дни сложно определить однозначно. Старая война предполагала наличие чётких разграничений на законные и незаконные цели войны. Нападение на гражданское население было недопустимым для межгосударственных войн, во всяком случае, оно стояло вне закона и обычая войны. Размывание границ между комбатантом и гражданским лицом, между сферой войны и мира происходило в ходе тотальных войн. Но эта ситуация воспринималась как экстраординарная, как вынужденное крайнее напряжение, которое должно было быть снято после обретения победы. Поражение одной из сторон и прекращение войны означало восстановление мирного порядка, в котором вооружённое насилие является аномалией.
Обращение насилия на гражданское население может объясняться сразу несколькими причинами. Будучи наименее защищённым и подготовленным к самообороне, оно для бойцов иррегулярных отрядов представляет собой гораздо более удобного противника, нежели обученные и хорошо вооружённые армейские подразделения. Но вполне возможно, что удар по гражданским лицам представляет собой и намеренно выбранную тактику ведения войны, как это происходит, например, в случае террористических атак. В таком случае стремление распространить ужас (террор) и посеять панику связывается именно с нападением на людей, которые казалось бы никоим образом не связаны с военной сферой и находятся под защитой права и обычаев войны. Но также и регулярные войска, участвующие в асимметричном конфликте (где им противостоят повстанцы, вооружённые и одетые по собственным возможностям или предпочтениям, а не армейские подразделения, обязанные носить униформу и знаки отличия, а также открыто держать оружие), нередко действуют агрессивно против гражданского населения. Неспособные однозначно отличить боевика, с которым они сражаются, от жителя деревни, в которой приходится действовать подразделению, военные рискуют пойти по пути тотального уничтожения любого, кто, по их мнению, похож на врага. Финалом чаще всего становится не славная победа, а совершение военных преступлений, подобных тому, что произошло во вьетнамской деревне Сонгми (община Милай), жители которой были уничтожены подразделением лейтенанта Уильяма Келли. Иными словами, как сильная, так и слабая сторона могут эксплуатировать тактику вовлечения в войну гражданских лиц, вынужденно подчиняясь обстоятельствам или делая это осознанно.
Асимметричная война представляет собой один из отличительных признаков новых войн, но не единственный. По сути своей асимметричные военные действия – основная форма иррегулярной войны, которая противопоставляется войне регулярной, межгосударственной, конвенциональной[145]. Для исследований войны рост количества асимметричных конфликтов представляет определённый вызов. В частности, нуждаются в уточнениях интерпретации и практики применения некоторых положений международного гуманитарного права в связи с тем, что одна из сторон может намеренно идти на нарушение легальных принципов, используя эту тактику в качестве средства борьбы[146]. Как пишет Мюнклер, «…в таких войнах проявляется сильная тенденция к криминализированию противника; последний в принципе не рассматривается как равный, а значит, не признается в качестве законной противной стороны, вследствие чего с ним редко воюют согласно законам международного военного права»[147]. В этих условиях основной тактикой асимметричной войны становится резня и бойня, ни одна из сторон не чувствует себя обязанной соблюдать нормы права. Это же относится и к этическим аспектам ограничения войны – отказаться от чрезмерного, ненацеленного насилия фактически означает поставить себя в невыгодную ситуацию. Однако асимметрия не единственный и не определяющий, хотя и неотъемлемый, признак новых войн.
|
|
|
