 |
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 14 глава
|
|
|
|
Несмотря на великий соблазн, Сторчак отлично знал свои способности и никогда не брался за дело, даже за самое чистое и выгодное, если не был уверен в своих возможностях. Поездка в музей и продуктивная встреча с представителем незримой, но существующей силы, да еще с обязательными и, надо сказать, справедливыми условиями — это подлинная миссия! И выполнить ее смогли бы, пожалуй, только Братья Холики. Только не оба вместе, а один из них, причем младший по своему премьерскому положению, ибо он по природе — матерый волк, не скрывает, что питается свежим, сырым мясом и тешит мысль повести за собой стаю. Он вполне может понравиться «новгородскому посаднику» — по крайней мере, способен проявить волю и не станет изо всех сил держаться за ложные ценности, коими морочат голову избирателям и зарубежным партнерам.
Конечно, старший по положению, но младший по возрасту не захочет уступать, ибо в случае успеха гарантирован не только второй президентский срок — мировая, можно сказать, гагаринская слава. Единственное, что может подкупить в нем «новгородского посадника», — он первое лицо, вожак, полновластный князь с ярлыком на княжение, коронованный государь со всеми полномочиями. Однако вместе с тем травоядный и все еще зачарован властью, доставшейся по жребию, упавшей на него случайно. Поэтому держит ее в руках, как восторженный ребенок осколок стекла, любуясь им и устрашаясь одновременно, и всегда есть опасность, что сам порежется или ненароком порежет кого-нибудь. Он, как начинающий боксер на ринге, еще шалеет от радости, если удается попасть в уязвимое место, тогда как в это время, стиснув зубами кляп, следует прощупывать место следующего удара. Старший Холик — не кулачный боец, коего можно выпускать на открытый поединок с «третьей силой». Не чуя опоры за спиной, он быстро теряет инициативу, поскольку привык, что младший по должности, как в хоккее, придет на помощь, подхватит шайбу и перепасует, обведя соперника…
|
|
|
А он в данном случае не придет и не прикроет! Выйти надо один на один, глаза в глаза…
Смотрящий все-таки решил начать с младшего — так будет справедливо, и пусть Братья разбираются уже между собой, кому забивать шайбу. Сейчас как нельзя кстати пришелся бы Корсаков, хотя бы для того чтобы провести рекогносцировку, послать в этот музей и посмотреть на месте что к чему и лишь после этого выходить на Холиков. У Сторчака не было оснований не доверять профессионалам Филина — пожалуй, они бы сработали еще лучше, — поэтому он пригласил к себе начальника разведслужбы.
— Теперь мне нужна текущая информация о музее Забытых Вещей в Новгороде, — глядя в сторону, чтобы избавиться от навязчивой неприязни, заявил Смотрящий. — Возьмите его под усиленное негласное наблюдение и докладывайте обо всем, что там происходит. Кто вошел, вышел, в том числе об экскурсиях туристов. А также предоставьте исчерпывающие данные о сотрудниках, вплоть до последней смотрительницы.
Главный разведчик Оскола выслушал со скучающим, непроницаемым видом.
— Данный музей под наблюдением, — казенно сказал он. — Вся информация имеется. И вам предоставлена. — И указал на секретные папки с документами.
— Этого мало! Я должен знать все, что там произойдет в течение двух ближайших суток. Немедленно отправьте в Новгород всех своих людей, агентов, филеров… как они еще у вас называются?
Человек с портфелем глянул куда-то мимо, как слепой:
— Свободных людей в наличии нет.
— А чем они заняты?
— Выполняют задания.
— Снимите и переправьте в музей. Сейчас же.
— Невозможно, — был невозмутимый ответ. — Мои люди находятся за пределами России.
|
|
|
— Где конкретно?
Ас экономического шпионажа что-то взвесил про себя и увернулся:
— Во многих странах мира. Где есть наши интересы.
— И где же эти интересы?
Филин поблуждал невидящим, пустым взором:
— На Западе, Востоке… Во всех частях света.
Сторчак подавил в себе гнев и вспомнил о командировке Корсакова в Болгарию. Филин явно был автором разработки операции прикрытия и знал расклад сил и средств.
— Вызывайте людей из Болгарии. Сейчас важнее то, что будет происходить в Новгороде. Мне нужна информация по музею. В режиме он-лайн. Репортаж — в буквальном смысле!
Начальник разведки и глазом не моргнул.
— Важность объектов наблюдения и агентурного обслуживания определена специальным списком. Изменять его я не имею права.
— Где этот список? И что там значится под первым номером?
Филин пожал тощими плечами:
— Закрытая информация.
Смотрящий молча бросил пакет с распоряжением Оскола:
— Читайте!
Филин лишь глянул, но читать не стал.
— Я ознакомлен с этим документом. Но если господин Церковер не посчитал целесообразным передать вам список, я ничем помочь не в состоянии.
— Он парализован, — несколько обескуражился Сторчак. — Он мог не предусмотреть, забыть… А дело не терпит отлагательства. Этим распоряжением Церковер указывает, что́ сейчас важнее!
— Ничего не знаю, — перебил его старый службист. — У меня строгие инструкции исполнять задания согласно списку.
— Мне известно, что ваши люди обеспечивают прикрытие Корсакова в Болгарии, — попробовал уговорить его Смотрящий. — Ничего не произойдет, если вы снимете часть агентов и перебросите в Новгород. Под мою ответственность.
— Не имею таких полномочий.
Сторчак едва сдержался, чтобы не вскочить, да и глубокое, мягкое кресло удержало.
— А вы знаете, что сейчас творится в Балчике? — угрожающе спросил он.
Начальник личной разведки лишь поджал губы, отчего пергаментная кожа на лице натянулась и стала походить на бубен.
— Работа проходит в контролируемом режиме, — увильнул он от прямого ответа. — Я предоставил вам отчет.
— Мне сейчас не отчет нужен! Не бумажки! А люди!
— Музей находится под наблюдением. И увеличение числа агентуры нецелесообразно. Необходимую информацию о передвижениях вы получите в полном объеме.
|
|
|
Его казенный стиль окончательно взбесил Сторчака.
— Так, штатное расписание вашего подразделения мне на стол! И все ваши пароли, явки, средства связи, номера телефонов!
Это не произвело на Филина никакого впечатления, разве что голос стал еще скрипучее:
— Все это — закрытая информация. Обращайтесь к господину Церковеру. Если он посчитает нужным…
Стать хозяином в Кремле было легче, чем в зоне Д. По крайней мере, в аппарате правительства не чувствовалось подобного скрытого сопротивления — напротив, с радостью открывали все двери, сейфы и секреты, только бы не уволили. Однако обижаться на такой саботаж в вотчине Оскола было нельзя — иначе он не смог бы проводить столь сложные тайные комбинации.
Смотрящий не надеялся, что Церковер поправится за столь короткое время или хотя бы начнет говорить, и все же направился к нему в коттедж. А там готовились к обряду крещения — видимо, медицинские светила отчаялись вывести больного из паралича и разрешили войти священнику с тремя певчими. Пучеглазый личный поп с тяжелой одышкой от своей непомерной грузности уже окуривал кадилом тесноватое, заставленное аппаратурой помещение, его помощницы устанавливали купель с водой, а Церковер тем временем лежал бледный и неподвижный — в пору отпевать.
— Это надолго? — шепотом спросил Сторчак.
— С водосвятием и причащением часа на полтора, — деловито заявил священник.
Ждать столько Смотрящий никак не мог, поэтому попросил его выйти и подождать несколько минут в приемной. И сделал это уважительно, однако духовный наставник Оскола, в последнее время сопровождавший подопечного всюду и курировавший строительство храма в технопарке, бесцеремонно толкнул его плечом:
— Мирские дела подождут. Я исполняю волю страждущего!
Сторчак склонился над больным, тихонько позвал по имени, и в это время певчие затянули молитву. И тогда он осторожно проверил под подушкой, обшарил матрас и простыни в изголовье — ключа нигде не было. Приподняв одеяло, он обыскал карманы пижамы и тут заметил стиснутую в кулак руку Оскола, откуда торчала знакомая тряпичная веревочка. Выдернуть ключ из кулака сразу не удалось — холодные пальцы оказались еще крепкими и жесткими, и когда Сторчак с усилием развел их, Оскол вздрогнул и открыл глаз.
|
|
|
— Я разгадал ваш ребус, — склонившись к уху, проговорил Смотрящий. — Теперь нужны ваши люди. Связи…
Басовитый голос священника и женский хор было не перекричать, да и Церковер вряд ли что понимал.
Сторчак достал ключ из руки больного, открыл замок и сразу же убедился, что искать какие-либо утаенные секреты бессмысленно. Объемное стальное пространство сейфа было доверху забито бумагами и деньгами, причем наверняка давно забытыми, поскольку попадались завернутые в газету пачки советских еще червонцев и двадцатипятирублевых банкнот разного времени, скорее всего заначки. В допотопных, хрущевских времен, скоросшивателях лежали кипы документов примитивного бухгалтерского учета: какие-то квитанции, копии расходных ордеров, долговые расписки и даже товарно-транспортные накладные — старые, пожелтевшие. Месяца не хватит, чтобы переворошить эту макулатуру! А в отдельных папках, перевязанных шпагатом, хранились копии судебных приговоров и какая-то переписка с инстанциями, выполненная на плохих пишущих машинках. Сторчак наскоро перерыл документы, наугад вскрыл несколько замшелых бумажных кирпичей и опустил руки — священник тем временем кропил водой комнату больного.
Не сейф с секретами, а продолжение музея, как и вся закрытая вотчина Оскола! Причем эти многочисленные, спрессованные от времени бумаги, оказавшись на свету и воздухе, да еще окропленные, распухли, вздулись, не помещались в тесном стальном пространстве и вываливались, как живые. Впихивая их, Сторчак обернулся: неподвижный, парализованный старик уже сидел на постели с открытыми глазами, и на его розовеющем лице распускалась надменно-загадочная улыбка.
А хор певчих из заунывного стал бравурно-торжественным.
Теперь в музей Забытых Вещей Сколот приходил каждый день по несколько раз, причем в разное время — утром до открытия, поздно вечером, — всем уже примелькался и надоел. Он не единожды говорил с ночным сторожем, с бабушками-смотрительницами, а одну из них, Валгу, что сшила ему смирительную рубашку и отвела на вокзал полтора года назад, узнал, однако все они настороженно его выслушивали и пожимали плечами, если спрашивал о Стратиге.
— А это кто? — делали обескураженный, безвинный вид. — У нас такого нет, не слыхали.
— Директор музея, — терпеливо объяснял он. — Ваш начальник.
|
|
|
— Директор у нас есть, — соглашались лукавые старушки. — Только у него фамилия другая. Да и нету его сейчас. Тебе-то на что?
Несколько раз Сколот называл себя, начинал рассказывать свою подлинную историю, говорил, что недавно вырвался из ловушки для странников и, прежде чем попасть в Великий Новгород, долго блуждал по вокзалам и железным дорогам. И видел, что его не хотят понимать, смотрят как на блаженного и вроде даже сочувствуют. Было ясно, что все они получили наказ не признавать лишенца, а сам Стратиг наверняка попросту избегал его, не желая встречаться. Сколот все равно приходил, целыми ночами дежурил возле флигеля в надежде встретить там кого-либо из странников и уже ничего не объяснял, а, примкнув к экскурсии туристов, обходил всю экспозицию и внимательно слушал новенькую экскурсоводшу. Однажды, улучив момент, поднырнул под цепочку в красном бархате и поднялся по лестнице на третий этаж, где обитал вершитель судеб. Старинная дубовая дверь оказалась запертой на внутренний замок и, судя по пыли на меднолитой ручке, давно не отворялась.
— Молодой человек! — в тот же час послышался запоздалый дребезжащий голосок утратившей бдительность старушки. — Вход воспрещен! Читать умеешь?
— Что за этой дверью? — уже нагло спросил он, перегнувшись через перила.
— Как что? Мастерские, склад. А ну спускайся! Ты же с туристами был?
Сколот спустился и сделал последнюю попытку пробиться сквозь заслоны:
— Я не с туристами, я сам по себе. Там, за дверью, живет Стратиг. Я был у него дважды. Поднимался по этой лестнице, открывал ту дверь — всё помню!.. Я лишенец, и вы меня знаете. Это я выпустил из запасников Белую Ящерицу! Помните? Ту, что сидела в подвале флигеля. Расплавил решетку и выпустил!
— Мы ящериц в запасниках не держим, — ответила ему сиделка. — Там всякие старые вещи.
— Я понимаю тебя, Дара. — Он терял терпение. — Но наказание не может быть бесконечным! Помоги мне встретиться со Стратигом. Ну или хотя бы передай просьбу! Я хотел узнать, жив ли мой отец, Мамонт. Мне больше ничего не надо.
Смотрительница пугливо от него отпрянула:
— Иди отсюда, парень, по-хорошему…
— А вот никуда не пойду! — Он сел на ступеньку. — Буду сидеть, пока не пустишь!
Старушка достала из кармана фартучка колокольчик и позвенела у себя над ухом. Словно по тревоге, прибежала экскурсоводша, чопорная молодая особа в строгом костюмчике, в больших очках школьной отличницы и с гладенькой, прилизанной прической.
— Вот, Марина Сергеевна, — доложила бабуля, — про отца пришел узнать. Странный какой-то — говорит, как бредит. То про ящериц толкует, то про мамонта… Теперь сел и сидит! Ну что мне, за метлой идти?
— Я научный руководитель музея, — представилась девица нудным суконным голосом. — Вы что хотели?
Это тоже была Дара и исполняла здесь свой урок — посторонних людей Стратиг возле себя не держал. Кроме того, Сколот только что выслушал из ее уст экскурсионную сагу о забытых вещах и по отдельным отступлениям, репликам в том убедился. А после зала зеркал, где экскурсоводша поднялась на высокий поэтический уровень и ненароком поведала туристам тайну о том, что все старинные серебряные либо стеклянные с посеребрением зеркала и некоторые отражающие поверхности имеют такую же память, как, например, цифровые носители, и способны столетиями хранить информацию, Сколот уже более не сомневался, кто перед ним.
— Я сын Мамонта, — сбивчиво заговорил он, — Русинова Александра Алексеевича. Меня зовут Алексей… Вернее, звали. Одиннадцать лет я пробыл в истоке реки Ура, вкушал соль… Когда вернулся, Стратиг лишил меня пути. Я отпустил на волю Белую Ящерицу… Но он не за это… Короче, долго рассказывать, за что. А Валга надела на меня смирительную рубашку! И я обрастаю шерстью. Скоро сам стану как мамонт. Хочешь, покажу? — И распустил «молнию» на куртке.
— Нет, не хочу! — испугалась экскурсоводша. — Не люблю волосатых! Вы что хотите, молодой человек?
— В общем, я получил весть, будто моего отца убили. Задушили струной где-то в Швейцарии. Или, сказали, покончил с собой. Зазноба сказала. Но это ее прозвище! На самом деле она Дара Инга. Может, знаешь?
— Не знаю я вашей зазнобы!
— Я не верю! Мамонт не мог погибнуть! Валькирия держит над ним обережный круг.
Экскурсоводша поморщилась, тряхнула гладко зачесанной головкой:
— Что вы такое говорите? Ничего не понимаю… — И беспомощно взглянула на смотрительницу.
— До́лжно, у него горячка, — определила та. — Вон глаза красные, а губы белесые…
— Никакая не горячка! — страстно произнес Сколот и облизнул обветренные, потрескавшиеся губы. — Я вырвался с Мауры. Пристроился к клину журавлей и с ними вылетел. Потом долго блуждал…
— Валькирия — это же из скандинавского эпоса, — умненько заметила научная сотрудница, верно желая его утешить.
— Валькирия — Белая Ящерица! Она ждала суда. И наверное, ее лишили косм и памяти… Но я сейчас хотел узнать о судьбе отца!
— Не понимаю, при чем здесь ваш отец?
— Он избран Валькирией!
— Куда… избран?
Все ночи в Великом Новгороде Сколот спал урывками, на вокзале, на берегу Волхова или в музейном парке, после полуночи перепрыгивая через забор, поэтому усталость накопилась, мысли путались и неотвратимо близилось затмение разума. Однако последний вопрос Дары ему показался не тупым, а откровенно издевательским, ибо он по хитрым ее глазкам видел — всё понимает!
— Ладно, хорошо, — удержался он от резкостей. — Стратиг отнял у меня пояс сколота, и я теперь не могу устоять перед земными страстями. Мне трудно жить в мире. Я лишенец, но я не изгой! Даже будучи юродивым, я все равно останусь гоем. И Стратиг обязан с этим считаться! Почему он избегает меня?
Экскурсоводша пожала узенькими плечиками:
— Спросите у него сами.
— Открой дверь наверху! И я спрошу!
— А что, у нас там кто-то есть? — чего-то опять испугалась она и покосилась на верхнюю лестничную площадку.
— Там гостиная, а дальше зал с камином! — торопливо подсказал Сколот. — Зал, где обитает Стратиг. Старые Дары еще называют его «государь». Что ты скрываешь? Я первый раз приходил сюда в шестнадцать лет. И мне здесь вручили пояс сколота! Его дают юношам, чтобы не искушались земными страстями и посвящали себя науке. Как монахи молитвам. Ты еще тогда в куклы играла, когда я надел пояс!
— Я в куклы не играла! — почему-то обиделась экскурсоводша. — Кто у нас живет в мезонине?
Этот строгий административный вопрос был адресован сиделке.
— Марина Сергеевна, людей наверху нету, — напряглась та, косясь на Сколота. — Там старые вещи сложены, которые на выставку не попали. Ну и реставраторы работали…
Сколот кое-как вымучил улыбку:
— Не надо меня обманывать, Дара. У тебя это плохо получается…
— Откройте ему и покажите, — вдруг сердобольно посоветовала старушка. — Ведь не отстанет, Марина Сергеевна. Который раз уж приходит, я его запомнила. Может, успокоится? Может, правда парень отца потерял… Пустите его, ключи-то у вас.
— А если что-нибудь стащит? Или присмотрится, а потом залезет?
Слова ее показались обидными, оскорбительными, но пришлось вытерпеть. Смотрительница профессионально обыскала его взглядом:
— Этот не стащит…
Экскурсоводша порылась в сумочке, вынула ключи и пошла вверх по ступеням. Сколот последовал за ней, но и старушка не отстала — повели, как под конвоем. Замок был тоже старинный, с меднолитой накладкой в вензелях, хотя открылся легко. Сразу за дверью и впрямь оказалась просторная гостиная, однако сплошь заставленная столярными верстаками, заляпанными краской, столами. На стенах — полки с инструментом, книгами, и все покрыто толстенным слоем пыли.
От былой торжественности не осталось и следа…
— Денег на реставрацию нет, — на ходу и привычно пояснила научный сотрудник. — Временно прекратили… А дальше у нас просто склад забытых вещей. В запасники уже не входят, а люди всё несут и несут…
И отомкнула следующую дверь, за которой и впрямь был зал с камином и начиналась анфилада небольших комнат, сплошь заставленная антикварными креслами, диванчиками и шкафами. Ни дубовых лавок, ни длинного стола, ни звериных шкур и никаких признаков жилья…
Сколот подошел к камину, открыл дверцы чугунного каслинского литья: последние полвека вряд ли его топили…
— Как же так? — неизвестно у кого спросил он. — Этого не может быть! Я же отлично помню!..
Возможно, его тон растрогал сиделку.
— Да случается, парень, — посожалела она. — Бывает, или почудится, или во сне увидишь. А то намечтаешь себе бог весть что, а потом кажется… В молодости, оно всякое случается.
Даже строгая экскурсоводша прониклась:
— Это как в зеркале, отражение реальности. Но только отражение…
— Что вы мне тут рассказываете?! — со страстью начал было Сколот и оборвал себя, чтобы не закричать.
— Как его фамилия, говорите?
— Кого? — занятый своими мятущимися мыслями, спросил он.
— Человека этого… Ну, который будто у нас тут обитает?
— Это не фамилия, — обреченно вымолвил Сколот, — это урок, который он исполняет — Стратиг. По-старому — государь. Он управляет в миру всей жизнью хранителей сокровищ Вар-Вар… Да что я вам тут…
— Государь? Это любопытно… Фамилия у него какая? Зовут как?
— Не знаю… А как вашего директора?
— Юрий Никитич Строганов.
— Ну вот же, вот! — воспрял Сколот. — Очень созвучно! Тем более — Строганов! Значит, из тех самых уральских Строгановых!.. Может, вы в самом деле ничего не знаете? А я тут перед вами…
— Как не знаем? Юрий Никитич — внук Василия Васильевича, — с гордостью сообщила экскурсоводша, — знаменитого ленинградского акушера-гинеколога.
— Где он сейчас?
— Кто? Василий Васильевич?
— Директор.
— Юрий Никитич в командировке.
— А он разве не из графьев? — простодушно спросила смотрительница.
Экскурсоводша смутилась — должно быть, не знала — и поспешила закончить разговор:
— Ну, убедились? Тут нет никого, только изломанная мебель… Прошу на выход, я запру дверь.
Сколот в ту минуту ничего, кроме растерянности, не испытывал и все еще искал взглядом что-нибудь знакомое, узнаваемое, что невозможно поменять за прошедшие полтора года — стены, потолок, вид из окна, — но ничего конкретного не находил. Даже старинная стеклянная перегородка с морозным узором исчезла, и камин, показалось, не такой большой и величественный, каким запомнился. Впрочем, он при Стратиге особенно-то камин не разглядывал, а использовал по назначению — разжигал топливо, чтобы продемонстрировать его возможности…
В последний миг Сколот увидел за камином кованую подставку с топочным инструментом, однако разглядеть его не успел, перед глазами мелькнули только ухватистые рукоятки с вензелями. А жаль! Вот если бы там оказались совок и щипцы с расплавленными концами!.. Но экскурсоводша уже запирала тяжелую дубовую дверь на ключ.
— А вам сторож не нужен? — вдруг осенило его. — Я бы мог послужить. Бесплатно!
— У нас штат заполнен, — был строгий ответ. — Спускайтесь.
Сколот побрел по лестнице вниз.
— Может, дворник? — Он поднырнул под цепочку. — Или садовник? Лесник? Парк здесь неухожен…
— Не требуется, — прозвучало, как выстрел в затылок.
— Ты что ищешь-то? — спросила смотрительница. — Не пойму… Работу, ящерицу или отца?
— Сейчас отца!
— Что тогда на работу просишься?
— Хочу дождаться Стратига, — признался он. — Или вашего директора. Дождусь и спрошу.
— Юрий Никитич за рубежом, в Китае.
— В Китае?!
— Да, а что? Поехал делиться опытом.
— Каким… опытом?
— Музейного дела. У китайцев тоже есть забытые вещи, вышедшие из обихода. Пригласили…
— Когда вернется?
— Когда надо, тогда и вернется!
— Ну уж теперь точно дождусь! — клятвенно проговорил Сколот.
— За воротами где-нибудь. — Экскурсоводша выдавливала его с лестницы, чуть ли не толкая в спину. — И чтоб на территории музея я вас не видела.
— Ты выдала себя с головой, — Сколот добровольно шагнул за порог и резко обернулся, оказавшись с ней лицом к лицу, — когда говорила о зеркалах. Ты же в них только смотришься. И не умеешь считывать отраженную информацию. Поэтому туристы приняли это за аллегорию.
— Что вы мне тыкаете? — возмутилась она, не найдя иных аргументов.
— Хочешь, научу? — Он отступил под напором ее когтистых пальчиков. — И объясню материальную природу серебра. Или воды. Ты же упомянула о корпускулярной памяти ее жидких кристаллов. Если в реке отразились берег, чье-то лицо, их можно увидеть в каждой капле. Даже спустя много лет…
— Ничего я не хочу! — Экскурсоводша обошла его и застучала каблучками по коридору.
— Она у нас недавно, — объяснила смотрительница. — Норовистая…
— А директор и вправду уехал в Китай?
— Говорят…
— Они не сумели активизировать соларис?
— Чего?..
— Китайцам не удалось возбудить энергию топлива? А пока они не исследуют процесс горения, никогда не наладят его производства! Так что скопировать им не удастся…
— Я ничего этого не знаю! Мое дело — за вещами присматривать и за посетителями.
— Обратно когда ждете?
— Мы его все время ждем, как уехал, — схитрила смотрительница. — Он нам как отец родной. Ты ступай себе, парень. Посмотрел на забытые вещи — и ступай. А то взяли моду про всякие энергии тут плести…
— Повинуюсь року, — усмехнулся он, направляясь к двери черного хода.
У Сколота было ощущение, будто он опять попал в ловушку, еще более коварную, чем магнитный вихрь на Мауре. Если там вводила в заблуждение измененная оптика атмосферы, нарушающая ориентацию в пространстве, то здесь все было реально, открыто, доступно — иди куда хочешь, делай что хочешь, и все равно не вырвешься из замкнутого круга. Ему ничего не оставалось, как где-нибудь затаиться, залечь и ждать Стратига, который должен был проявиться, обозначиться, причем самым неожиданным образом. Вряд ли вершитель судеб меняет свое местопребывание и привычки: музей Забытых Вещей с давних пор был резиденцией Стратигов, и помнится, об этом говорила еще Дара с вишневыми глазами, что исполняла урок помощницы отца. И место на берегу Волхова выбрали не случайно, на самом оживленном Перекрестке Путей, который никому не миновать, в какую бы сторону ты ни шел — из варяг в греки или по соляной тропе, с востока на запад. В связи с этим у Сколота была тайная надежда на случайную встречу с кем-то из знакомых странников или вовсе близких ему, например Авег, которые носили соль в исток реки Ура. За одиннадцать лет учебы эти вечно странствующие старцы стали родными, и каждый из них мог бы поручиться за него и сказать веское слово Стратигу, который и сам вкушал соль из их рук.
И еще оставалась призрачная надежда — вдруг здесь опять появится Белая Ящерица?..
Весь остаток дня он бродил по парку, приглядывая себе место для засады где-нибудь поблизости от здания музея, чтобы держать под наблюдением вход. Парадная двустворчатая дверь от реки не открывалась, пожалуй, те же полвека, судя по закрашенным гайкам, была завинчена на болты, в щелях гранитных плит ступеней красного крыльца росла трава, а на подъездных дорожках, по коим некогда катались барские коляски, цвели неухоженные клумбы. И вообще весь парадный фасад, обращенный к реке, был забыт, запущен, возможно умышленно, дабы подчеркнуть символическое предназначение музея: взглянуть на забытые вещи можно было, проникнув через черный ход…
Он и здесь помнил правило — хорошо что-либо спрятать можно, только выставив на глаза, и после тщательного осмотра облюбовал глубокую застреху в левой части портала, глухое пространство под каменным козырьком, над которым возвышалась обсиженная голубями скульптура. Полуобнаженный атлет в одной руке держал рукоятку меча, а другой поддерживал картуш, где когда-то был изображен родовой дворянский герб, ныне разбитый и закрашенный до неузнаваемости. Видимо, справа стоял такой же, симметричный воин, но от него остались лишь ноги с напряженными икроножными мышцами. Конечно, черного хода в музей отсюда не увидеть, зато, если освободить от птичьего помета плечи уцелевшего атлета и встать на них, можно спокойно заглянуть в окно третьего этажа, по расчетам — в каминный зал, где теперь стояла мебель, требующая реставрации…
Впрочем, если раздеться по пояс, измазаться побелкой, то можно стоять открыто, заменив собой несуществующего атлета — никто не обратит внимания, ибо парадный фасад хорошо видно лишь с воды; с кромки же берега ничего не разглядеть из-за высокой травы и кустарника. Ночные сторожа сюда не заходили, полагая, что со стороны реки защищены водной преградой, туристы изредка забегали справить малую нужду, поэтому запах был соответствующий.
Забраться на портал тоже не составляло особого труда, используя прием скалолазов: на одну колонну опереться ногами, на другую — спиной, и подниматься, как по узкой расщелине.
Сесть в засаду Сколот решил после полуночи, когда сторож запрется в музее, поэтому еще вечером набрал в реке бутыль воды, нарвал охапку травы для гнезда под застрехой и приготовил капроновый шнур, чтобы все это поднять наверх. Однако уже в сумерках, когда прогуливался по центральной аллее музейного парка в компании мамаш с детьми и колясочников из близлежащего дома престарелых, он вдруг чуть не столкнулся с переодетой экскурсоводшей. Вместо служебного строгого костюмчика она была в модных рваных джинсах, короткой маечке и с какой-то вспененной прической.
— Вы всё еще здесь? — Нудный, свербящий тон в ее голосе остался прежним. — Прошу покинуть территорию музея.
Сейчас им никто не мешал, и чужих ушей близко не было.
— Послушай, Дара… Я понимаю, у тебя урок, наказы, обязательства. Но ты же Дара!
— Какая я вам Дара? — Бледноватое лицо ее вспыхнуло. — Меня зовут Марина Сергеевна. Вы меня с кем-то путаете! И вообще все время несете какую-то чушь! Вы что, больной?
Научному руководителю было лет двадцать пять, но гонору — на все пятьдесят. И даже на миг возникло сомнение — не потерял ли чутье, не ошибся ли, как было с Роксаной?..
— Значит, ты мне не поверила? А сама все это время пробыла в зале зеркал. И пыталась считать информацию. Поэтому и припозднилась…
— Да, пыталась, — неожиданно призналась она. — Но какое ваше дело?
— Предложение остается в силе. Могу научить. Кстати, знаешь, почему их принято занавешивать, если в доме умирает человек?
— Не знаю и знать не хочу!
— Я и так тебе скажу. Отлетевшая душа принимает свет зеркала за окно. И начинает биться, как птица о стекло. Потому что вылетает из тела еще незрячей. На девятый день только глаза открываются, как у новорожденных щенков…
Сколот увидел тщательно скрываемое под неприступностью, трепетное, разжигающее желание, сквозившее из подозрительно прищуренных глаз. Еще бы миг — и женское любопытство перебороло долг, она бы раскрылась, но тут на центральную аллею вынесло сторожа, который выпроваживал мамаш и инвалидов-колясочников, чтобы повесить замок на калитку. Один раз он уже чуть не сдал Сколота в милицию, когда обнаружил его спящим на крылечке сарайчика возле пасеки, — спасли длинные ноги; попадаться на глаза во второй раз, тем паче когда готово место для засады, было опасно. Экскурсоводше тоже не хотелось привлекать к себе внимание, и она целеустремленно направилась к воротам парка.
|
|
|
