Постмодерн как поиск новой культуры

Постмодерн – это очень сложное и многоаспектное направление мировосприятия и мироотражения, проявляющее себя в философии, социальных и гуманитарных науках, искусстве, публицистике, которое содержательно мо­ж­­­­­но свести к новому ракурсу понимания феномена культуры, новому методу ее структурирования и выстраивания ее функций, новому осмыслению ее роли в жизни человека.

Термин «постмодерн» представляет собой одновременно и обманку, и двусмысленность. Для российского культуропотребителя, воспитанного на том, что культура=искусству, слово «постмодерн» неразрывно связано с понятием «модерн» – художественным стилем рубежа XIX-XX вв., отрицавшем классические каноны искусства и искавшим новые формы и смыслы его проявления. Тот прежний модерн еще не был новым мировоззрением (по крайней мере, на рефлексируемом уровне), и только сейчас начинает осмысливаться в этом масштабе[323]. И хотя основные идеи, приведшие к рождению нового миро­воззрения, – теория относительности А.Эйнштейна, психоанализ и ли­бидоз­ная теория З.Фрейда и, возможно, лингвистическая философия Л.Вит­­ген­штей­на, – зарождались именно во времена модерна, но фактический переход к новому взгляду на мир, на космическое и земное бытие человека пришелся на период после окончания I мировой войны и русской революции. Собственно модерн к этой смене парадигм мироощущения имеет весьма косвенное отноше­ние и как художественный стиль еще не отразил ее.

В 1920-30-е гг. то, что у нас называлось художественным авангардом, на западе называлось модернизмом. Но это тоже не было новым мироощущением (разве что для художников – новым мировидением).

В этом отношении нынешний постмодерн – явление совершенно иного порядка. Это именно новое мироощущение, сформировавшееся в ходе культур­ной бифуркации 1960-70-х гг. Хотя постмодерн тоже имеет свое художественное воплощение, но, по моему субъективному мнению, оно качественно ус­­­­­­­тупает научно-философскому. При всем моем уважении к про­­­зе У.Эко и М. Па­вича, архитектуре Р.Вентури и др., я полагаю, что только фильмы П.Гринуэя можно качественно поставить в один ряд с на­уч­ны­­ми ра­ботами Ж.-Ф. Ли­отара, Ж.Дер­риды, М.Фуко, Ж.Бод­­рийяра и прочих пост­модернистов-ученых и философов.

В отличие от нашего, для западного культуропотребителя никакой связи между художественным модерном столетней давности, модернизмом 1920-30-х гг. и нынешним пост­модерном в осмысленном виде не существует. Для западного человека постмодерн – это именно «постсовременность» (pos­t­modernity).

И вот здесь начинаются вопросы. Где пролегают границы между прошлым, современностью и постсовре­менностью? Что такое постсовременность как таковая?

На первый из них ответить несложно. Прошлое заканчивается каким-то последним исторически важным событием. Например, для России – это было падение Советской власти и распад СССР в начале 1990-х гг. (т.е. нашей современности чуть больше 15 лет). Для Запада, очевидно, – это внедрение в массовый обиход компьютера, изменившего всю систему информационных взаимосвязей и процессов управления; «молодежная революция», радикально либерализова­в­шая нормы современной культуры (прежде всего на ее социально-быто­вом уровне); и переход к постиндустриальной стадии развития. Все это произошло на рубеже 1960-70-х гг., и с этого времени начинается западная современность, которой примерно 35 лет. Если наш вчерашний день заканчивается перест­рой­кой М.С.Гор­бачева, то западный – «битломанией».

А с чего начинается постсовременность и вообще, что это такое? Система прогнозов на будущее? Но постмодернисты этим не занимаются. Зона их интересов – это средневековое (У.Эко) и барочно-классицистское (М.Фу­ко и Ж.Де­лез) прошлое или актуальное настоящее (Ж.Ф.Лиотар, Ж.Лакан, Ж. Деррида, Ж.Бод­рийяр и др.). Прогнозами на будущее занимаются ученые, поддерживающие идеи глобализации (С.Хантингтон, Ф.Фуку­я­ма, З.Бже­зин­с­кий, Э.Тоффлер и др.) или критикующие их (Э.Гидденс, З.Бау­ман и пр.).

Термин «постмодернизм» впервые был употреблен в работе Р.Паннвица «Кризис европейской культуры» в 1917 г.[324] В 1947 г. А.Тойн­­­би в своей книге «Постижение истории» придает термину «постмодернизм» куль­туро­логи­чес­кий смысл: для Тойнби он означает конец западного гос­под­­­­ства в ре­лигии и культуре (т.е. то, что ныне называется мультикультурацией)[325]. Однако широкое распростране­ние этого понятия начинается с рубежа 1960-70-х гг. (т.е. в момент завершения прошлого и наступления насто­ящего западной цивилизации), когда, возродившись в 1950-х годах как обоз­начение новых сти­левых течений в ар­хитектуре и литературе (Р.Вентури, К.Воннегут), термин пост­мо­дер­низм начал все чаще применяться для характеристики нова­ций в миро­воззрении новой «интеллектуальной элиты» (скорее научной, чем ху­­­до­же­с­твенной). В 70-е годы ХХ ве­ка, когда 50-60-е годы еще воспринимались как современность, обозначение нового мироощущения в качестве постсовременности было совершенно естественным. Другое дело, что уже в 80-е годы этот термин перестал соответствовать временным градациям. Новое мироощущение стало современностью, но термин постмодернизм остался.

Ведущие западные теоретики общественного развития (Д.Белл, З.Ба­у­ман, Э.Тоф­флер) понимают под постмодернизмом просто культуру постиндустриального общества, вы­разив­шу­ю­ся во всеобщем конфор­мизме и эклектизме[326]. И действительно, начавшееся на переходе от индустриальной стадии к постиндустриальной до­минирование массовой культуры, некоторые авторы рассматривают как побочное дитя постмодернизма[327].

Но я полагаю эту точку зрения несостоятельной. Во-первых, потому, что постмодерн не имеет никакой генетической связи с «информационной ре­волюцией» рубежа 1960-70-х гг. Они просто совпали по времени. Такая связь прослеживается скорее с «молодежной революцией» этого же времени, отметившей кризис «классического либерализма» и повлиявшей на мироощу­­­щение западноевропейских интеллектуалов. Во-вторых потому, что постмодерн является одним из самых сложных ин­теллектуальных течений ХХ в. и не несет в себе никаких проявлений конформизма. Напротив, он является одним из наиболее острых проявлений культурного нонконформизма наших дней (в отличие от массовой культуры). И с основными социальными проявлениями постиндустриальности на ее ранней стадии – по­литкор­ректностью, феминизмом, мультику­ль­­­турализмом, глобализацией, «сексуаль­ной революцией» и т.п. – он никак не связан. И, наконец, в-третьих, постмодерн не имеет ничего общего с массовой культурой, будучи очень сложной идеологией на­иболее про­двинутой части интеллектуальной элиты, совершенно непонятной для мас­совой культуры откровенно малообразованных слоев, и ни с какой стороны на нее не влияет. Постмодерн – это философия и парадигма мировосприятия, на десятилетия упреждающая развитие социальной практики и уж тем более культуры трудящихся масс.

Так, что же такое постмодерн?

Я полагаю, что реально речь идет о новом понимании феномена культуры вообще и новой интерпретации ее функций, отвергающей прежнюю культуру как форму по­да­в­ления кол­лективом личности, т.е. как либерализм пост­демократической эпохи[328]. Суть демократии (в ее классическом варианте) заключается в преобладании интересов большинства над меньшинством, народных масс над аристократией. Это только во второй половине ХХ века в полный рост встала проблема гарантированных прав меньшинства и индивида (т.е. либерализма в его практическом воплощении). Демократия, как и культура, известная нам по истории, – это доминирование коллектива (рода, племени, сословия, нации), над индивидом. Индивид был обязан подчиниться общественному интересу. Именно на этом принципе во все века строилась культура, как «латентная демократия», совокупность социальных конвенций, отражающих принятую данным обществом «стратегию выживания»[329]. Просто в период первобыт­ности и на индустриальной стадии общество олицетворялось демографическим большинством, а на аграрной стадии – только правящим сословием. Но индивид всегда был объектом подавления и рамочного ог­раничения в свободе своей воли. Именно на это во все века были направлены традиции, обычаи, нравы, а затем и законы. Но во второй половине ХХ века этот принцип уже вошел в противоречие с новой, существенно возросшей ролью личности в процессе общественного развития, и это породило пост­мо­дерн. В каком-то смысле постмодерн – это идеология равенства индивида коллективу.

Означает ли это, что культура как инструмент поддержания социального порядка, себя уже исчерпала? Я бы не ставил вопрос столь категорически, но вечно закрывать глаза на то, что элементы традиционной культуры уже совершенно не совместимы с либерализмом, тоже нельзя. Это очень наглядно демонстрирует в своей книге С.Бенхабиб[330]. Культура во все времена была достаточно пластичной и умела адап­тироваться к новым условиям. Но местная культура. А в условиях массовой миграции традиционалистски наст­ро­­ен­ных жителей Юга и Востока на Запад с его либеральной культурой, эта проб­лема начинает обретать все более драматический характер.

Именно в этом и заключается весь пафос постмодерна. Культуре пора перемениться и адаптироваться к новым историческим условиям. Это перемена прежде все­го в осмыслении пределов демократии, достаточности (или недостаточности) принципов либерализма, допустимых форм самореализации ин­дивида и тех установок культуры, которые его ограничивают. Классическая демократия – это взятая определенные рамки охлократия – власть толпы. Сейчас ситуация меняется. Реальная власть переходит в руки совершенной иной груп­пы – специалистов высоких технологий, и просвещенческие принципы классической демократии уже теряют свою актуальность. Пока эти новации проявляются только в победах феминизма и гомосексуализма. Но это отнюдь не самые болевые точки в развитии человечества. Недаром стремление к переменам совпало по времени с общим разочарованием в актуальности идей Просвещения[331].

Исторически культурная доминанта интересов большинства всегда бы­ла сильнее, нежели политико-идеологическое подавление в интересах правящего меньшинства (это проявлялось латентно и в культуре аграрных обществ, но было провозглашено как принцип в ходе буржуазных революций). Если идти на конфликт, то костра Инк­визиции еще можно было избежать, но последствий нарушения культу­р­ных норм, фиксируемых соседями и всеми окружающими, избежать было уже нельзя. Это не всегда вело к костру, но уж к социальному отторжению – обязательно. Отсюда уже и «гипотеза сексуального подавления» М.Фу­ко и проблема «торжества слова над делом» в интерпретации Ж.Деррида и его же призывы к деконструкции текста (точнее всей системы культурных текс­тов, ко­торые сковывают личность своей нормативностью). Классическая для постмодерна проблема «смерти автора»[332] – это смерть культурного насильника.

Таким образом, теоретики пост­­­­модерна поднимают вопрос об освобождении личности от давления общест­ва, от норм языка, культуры, художественных эталонов и т.п. Уместно говорить и о новой философии отказа от «ор­­­­ганизованной свободы» в формах классической демократии и перехода к сво­боде, высоко индивидуализированной в своих новых формах (по крайней мере, на интеллектуальном и художественном уро­в­­­­не).

Но я полагаю, что было бы ошибкой рассматривать постмодерн как при­ми­тивную идеологию анархии. Во всяком случае, анархисты понимали под свободой отмену прежде всего социальных и политических ограничений[333]. А пост­­­модернисты – культурных. Как ни парадоксально, но именно культура оказалось не собранием ху­­­­дожественных шедевров, а самой жесткой социальной несвободой[334]. Постмодернизм – это выход на новый, более сложный уровень по­нимания свободы личности и ее творческой самореализации, нежели пред­по­лагалось классической теорией демократии эпохи Просвещения.

После освобождения от пут социальных и идеологических ограничений, принесенного нам бу­р­­­жуазными революциями и Просвещением, пост­модерн призывает к освобо­ждению от «культурных ограничений», но не путем отказа от культуры вообще, а посредством переосмысления многих ее установлений, перехода к более либеральной и основанной уже не на экономическом, а на познавательном интересе личности модели ее интерпретации и освобождению от «авторитета текста», играющего решающую роль в реализации нормативных функций культуры. Именно этот авторитет текста (традиций, норм, нравов, обычаев, обрядов, ритуалов, моральных и религиозных ограничений, лингвистических норм языка и т.п.) делают человека бесконечно несвободным, подчиненным общественным уста­но­в­ле­ниям и дик­тату со стороны общества. По мне­­­­­нию пос­тмодернистов, социальные и политические ограничения – это уже производный результат принципиального настроя культуры на несвободу, на диктат общества над личностью.

Пока нам тру­д­но по­­­­нять, в каких организационных формах может воплотиться этот новый уро­­­­­­­вень индивидуализации сознания и норм поведения отдельного человека. Те формы, в которых это реализуется сейчас, подвергаются самой жесткой критике[335]. Они ведут к замыканию людей в своем индивидуальном культурном мире (социальной индивидуализации), а так же к разрастанию насилия со стороны тех, кто был ущемлен прежними нормами. Впрочем, это характерно для всех революций. Сейчас феминистки, гомосексуалисты, инвалиды, цветные – все, кто чувствует груз исторической несправедливости, вымещают свои обиды тем, кто их ущемлял в прошлом, т.е. белому гетеросексуальному мужчине. Сейчас в США быть белым нормальным мужчиной – самое опасное занятие[336].

Но я боюсь, что решение этих проблем – на несколько порядков сложнее, чем кажется воинствующим феминисткам. Это вопрос о том, как сочетать личные интересы индивида с коллективными интересами общества. И по­ка этого никто не знает. Постмодернисты только озвучили эту проблему, но реальных путей выхода из нее не предложили. Впрочем, решение любой проблемы должно начинаться с ее легализации. На протяжении 10 тысяч лет, это решалось просто: личность не была столь социально ценна, чтобы была нужда с нею считаться (хотя мудрейшие люди всех эпох предупреждали, что обращение к этому вопросу рано или поздно неизбежно).

В.И.Ленин считал, что он этот вопрос снял. Людей с ярко выраженной ин­дивидуальностью – физически уничтожить. Пусть останутся только массы. Но ведь масса и самых неразвитых людей состоит из индивидов со своими индивидуальными интересами, вкусами, предпочтениями. Этого и Ленин, и его последователи как-то не учли; на чем и провалилась вся идея социализма. Накормить каждого по индивидуальному заказу оказался в состоянии только капитализм.

Но вот настала эра социально-экономического преобладания индивидов – специалистов high tec. Масса технических исполнителей уже ничего не решет; ее можно пригласить и из Южной Америки, и из Азии, и из России (внешний пролетариат, по Ортеге-и-Гассету[337]).

Поиск нового пути интеллектуального развития, судя по всему, был спровоцирован в большей степени идеями Римского клуба и работами А.Печ­чеи, нежели различными «революциями» рубежа 1960-70-х гг. «Молодежная революция» решала по существу те же самые проблемы, но на уровне практического отказа от прежней культуры и ее системы ограничений. Была предпринята тотальная акция и против особой роли интеллектуалов в определении путей развития. В конечном счете «молодежная революция», кроме сексуальной свободы, преследовала и цель освобождения от влияния интеллектуалов. Таким образом, оснований для какой-либо связи массовой культуры (даже в ее высших проявлениях) с постмодерном нет никаких.

Наиболее общим для раз­­­­­­личных вариантов постмодерна можно считать его отвер­жение «зарегулированности» социальной жизни культурными нормами (во­­­­­­пло­­­­щенными в культурных текстах), отстаиванием идеи «энтропийного» характера соци­аль­ных процессов, призывом к деконструкции культурных текстов и эклектичному смешению художественных языков, отвержением доминирующих представлений об ис­тории и социальной реальности, как набора заведомых нарративов и симулякров. В постмодерне преобладает стре­мление включить в современную культуру весь опыт мировой истории пу­­тем ее иро­­­­ничного цитирования (как заведомо недостоверной информации, выдумки писателей-романтиков); стре­­­­­­мление превратить культурный хаос пу­тем игрового освоения в специфичную среду обитания современного человека.

На первый взгляд, постмодерн постоянно апеллирует к семиотике и вроде бы в основном работает на ее материале. Это иллюзия. Под видом словесной формы постмодерн исследует культуру в целом, а – главное – уровень ее принудительности. И здесь не важно, исследуется ли лингвистическая или социальная сторона жизни. Лингвистическая – не более чем форма манифестации социальной. А цель – заставить индивида не только подчиниться обществу, но и поверить в то, что такое подчинение неизбежно, подавить его эталонами разрешенных форм культурных проявлений: в области секса, питания, в наборе вещей повседневного потребления, в критериях девиантности, в нормах написания текстов. И самый страшный инструмент культурного принуждения – это учебник, словарь, эталон.

Культурные нормы обычно складываются на основе исторического социального опыта того или иного народа (т.е. опыта адаптации к природным и социальным условиям существования). Но далеко не всегда эти нормы являются объективной реакцией на условия существования; нередко они порождаются и случайным стечением обстоятельств. Да и условия существования (и социальные и природно-климатические) с ходом времени меняются. И весьма существенная часть действующих норм в любой культуре уже не соответствует новым условиям. Получается, что мы остаемся рабами случайных сочетаний факторов и обстоятельств, которые исторически сформировали нашу культуру именно такой, но это не значит, что все ее установления актуальны и сегодня. Многие из них мы исполняем автоматически, даже не задумываясь над вопросом их актуальности (или не желая разрабатывать более актуальные установления). Культура – это прежде всего традиция, а традиция – это консервация прошлого, доминирование прошлого над настоящим.

Так или иначе, но возникает вопрос: а нужна ли традиция вообще? Ответ на этот вопрос историчен. Как инструмент социальной регуляции традиция была необходима в первобытном обществе, как единственное средство наведения порядка. Ее функции несколько сократились в эпоху аграрных цивилизаций, когда появились параллельные инструменты поддержания порядка – политика, религия. В постиндустриальную эпоху функции традиции в существенной мере свелись к поддержанию порядка среди маргиналов. В остальном порядок поддерживают общество и государство на основе своих актуальных интересов, а не мемориальных установок. Последнее характерно для традиционалистских обществ, живущих воспоминаниями о прошлом, а не устремлением в будущее. Т.е. значение традиции как механизма социальной регуляции в жизни человечества исторически падает.

В этой связи я прихожу к парадоксальному выводу. Жизнь, развитие, прогресс – невозможны без преодоления традиций и, в известном смысле, – культуры. Жизнь – это стремление из «вчера» в «сегодня», а затем в «завт­ра». Конечно, сегодняшний день родился из вчерашнего и в существенной мере наполнен им. И, вместе с тем, «сегодня» – это преодоление «вчера», а «завтра» – преодоление «сегодня». А «вчера» – это и есть культура – исторический социальный опыт, стратегия выживания, коллективная память общества. Социальная жизнь наполнена противоречиями. Она невозможна без культуры, но постоянно преодолевает ее, разрывает ее путы, стремясь в «завтра». Таким образом, жизнь – это и соответствие культуре, и преодоление ее.

Сама культура не делается хуже. Просто ее традиционные нормативы и целеустановки со временем устаревают, они всегда «вчерашние». Отсюда можно прийти к выводу, что и функции культуры в обществе по ходу истории меняются. Если в прошлом она была преимущественно механизмом социальной регуляции, то ныне начинают преобладать ее креативные (творческие) функции. Из механизма уп­равления индивидом культура должна стать (в идеале) средством его социаль­ной самореализации.

Именно с традиционализмом и борется постмодерн. С тотальной зависимостью общества от исторически унаследованной культуры и ее норм, являющихся плодом решения проблем совершенно иного времени, порожденных другими условиями и обстоятельствами. Жизненные обстоятельства быстро меняются, а культура меняется гораздо медленнее, в меньшем объеме и глубине.

Постмодерн стал поиском актуального места культуры в современном обществе. Понятно, что просвещенческие парадигмы о торжестве разума оказались весьма поколебленными. Примерно половина населения Земли показала себя генетически неспособной к торжеству разума. Значит, несмотря на все успехи глобализации, придется делить Homo sapiens на способных и неспособных. Принципы универсальной культуры для всего человечества не состоялись. Готтентоты и при кембриджском образовании предпочли остаться готтентотами. Еще сложнее с европейскими и американскими интеллекту­алами. Принципы индивидуальной свободы, разработанные Про­свещением, британским либерализмом, американской конституцией, Гра­ж­данским кодексом Наполеона и т.п., уже не удовлетворяют потребности в интеллектуальной свободе высокообразованных людей.

Парадокс в том, что теперь их сдерживают культурные нормы, которые всегда считались непоколебимыми, главным основанием любой национальной идентичности (и в частности интеллигентской). Значит и национальная идентичность как фактор уже отмирает (я, естественно, не имею в виду страны торжествующего традиционализма). Постмодерн ищет какую-то иную культурную идентичность (в анархических концепциях ризомы, в эклектике исторических форм, глумливых построениях пастиша), но пока еще не находит ее. Современный ин­теллектуал нуждается в статусе гражданина мира, не ограниченного никакими этно-на­ци­о­наль­ными культурными нормами, в статусе интеллектуала-космополита[338].

В каком-то смысле постмодерн – это реакция на переизбыток культуры и ее установок, уже мешающих жить и чувствовать себя свободным.

Постмодерн, конечно же, не является воплощенной культурой постиндустриального общества. В основе постиндустриализма еще лежит просвещен­ческая установка на научно-технический и социокультурный прогресс. А, как показала история, прогресс – вовсе не универсальная закономерность общественного развития. Его осуществление – продукт обстоятельств. В Европе и Северной Америке они сложились благоприятными именно для такого пути социальной эволюции. Но далеко не все общества нуждаются в прогрессе по образцу европейского. У них другие обстоятельства.

Вопрос не в отказе от прогресса, а в более трезвом осмыслении его, без восторженного идеализма. В Европе и Америке прогресс тоже порождает противоречивые последствия. В частности то, что культура катастрофически отстает в своей эволюции от научно-технического развития. Это и породило постмодерн.

По большому счету постмодерн тоже не дает реального выхода из описанной ситуации. Это только гипотеза о том, каким путем можно было бы пойти. Ее недостаток не в неэффективности, а в том, что она не может быть реализована подавляющей частью человечества, но лишь изолированной группой интеллектуалов.

Впрочем, поживем – увидим.

 

Флиер Андрей Яковлевич – по образованию историк, доктор философских наук, профессор, директор Высшей шко­лы культурологии Московского государственного университета культуры и искусств – один из основателей культурологической науки и образования в России. Автор 9 книг, 120 статей, участник 3 энциклопедий. Профессор Флиер упомянут в кратком списке российских исследователей культуры в Британской энциклопедии. В среде коллег его сопоставляют с французским философом-постмодернистом Жаном Бодрийяром.

Настоящая книга рассматривает культуру не как собрание художественных шедевров, а как инструмент принуждения, насилия над личностью в интересах общества.

 

[1] См., например: Хантингтон С. Политический порядок в меняющемся мире. – М., 2004.

[2] Каган М.С. Введение в историю мировой культуры, в 2 тт. – СПб., 2003.

[3] Подробней об этом см.: Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. – СПб., 1994.

[4] Спенсер Г. Опыты научные, политические и философские. – Минск, 1998.

[5] См., например: Derrida J. De la Grammatologie. – P., 1967; Derrida J. Difference // Bulletin de la Societe francaise de philosophie, LXII, 1968, №.3; Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. – М.-СПб., 1998 и др.

[6] См.: Флиер А.Я. Массовая культура – в настоящем издании.

[7] Бенхабиб С. Притязания культуры. – М., 2004.

[8] Условием, без которого невозможно (лат.)

[9] Грей Д. Поминки по просвещению. – М., 2003; Бауман З. Индивидуализирующееся общество. – М., 2003.

[10] Валлерстайн И. После либерализма. – М., 2003; Гидденс Э. Ускользающий мир. – М., 2004; Бауман З. Глобализация: последствия для человека и общества. – М., 2004.

[11] Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. – М., 2003.

[12] Моссе Дж. Нацизм и культура. – М., 2003; Паперный В. Культура Два. – М., 1996.

[13] Шибаева М.М. Советская культура // Историческая культурология. Энциклопедия. – М., 2008.

[14] В отличие от образования, под просвещением имеются в виду формы инициативного культурного самора­з­­­­­вития человека: посещение музеев и библиотек, художественных и зрелищных мероприятий, клубов, чте­ние книг, культурный туризм и т.п.

[15] Я в основном солидарен с моделью морфологии культуры, разработанной Э.А.Орловой (см. Морфология культуры. Структура и динамика. – М., 1994), а здесь привожу экспериментальную модификацию ее модели.

[16] Флиер А.Я. Культура как фактор национальной безопасности – в настоящем издании.

[17] Луман Н. Власть. – М., 2001. – С. 19.

 

[18] Хроника христианства. – М., 1999.

[19] Семенов Ю.И. Философия истории. – М., 1999. – С. 31; Флиер А.Я. Культура и история: потребность в переживании социального опыта коллективной жизни людей // Флиер А.Я. Культурология для культурологов. – М., 2000. – С. 23-24.

[20] Флиер А.Я. Культурология как образование: проблема формирования культурной компетентности личности // Флиер А.Я. Культурология для культурологов. – С.88-116.

[21] Флиер А.Я. Культурогенез. – М., 1995.

[22] Уткин А.И. Черчилль. – М., 1997. – С. 557.

[23] Флиер А.Я. Культура как фактор национальной безопасности – в настоящем издании.

[24] Кристева Ю. Силы ужаса. – М., 2003; Фуко М. История безумия в классическую эпоху. – СПб, 1998; Будон Р. Место беспорядка. Критика теорий социального изменения. – М. 1998.

[25] Топоров В.Н. Космогонические мифы // Мифы народов мира. Энциклопедия. – М., 1988. Т 2.

[26] Маркарян Э.С. Теория культуры и современная наука. – М., 1983.

[27] Алексеенко В.Л. Новейшие теории биотической устойчивости как отражение кризиса мировоззрения // Об­щественные науки и современность, 1999. № 3.

[28] См., например: Никонов А.П. Апгрейд обезьяны. Большая история маленькой сингулярности. – М., 2004.

[29] Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. – М., 2004.

[30] Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. – М., 2003.

[31] Флиер А.Я. Культурогенез.

[32] Флиер А.Я. Культурогенез.

[33] Там же.

.

[34] Флиер А.Я. Культурогенез.

[35] Моррис Д. Голая обезьяна. Человек с точки зрения зоолога. – СПб., 2001.

[36] Шер Я.А., Вишняцкий Л.Б., Бледнова Н.С. Происхождение знакового поведения. – М., 2004.

[37] Там же.

 

[38] Гурко Е. Тексты деконструкции. Derrida J. Difference. – Томск, 1999.

[39] Грей Д. Поминки по Просвещению.

[40] White L.A. The Concept of Culture//American Anthropologist. – Wash.,1959. Vol.61.

[41] Флиер А.Я. Культурогенез.

[42] Лоренц К. Агрессия (так называемое «зло»). – М., 1994.

[43] Назаретян А.П. Агрессия, мораль и кризисы в развитии мировой культуры. Синергетика общественного прогресса. – М., 1995.

[44] Шер Я.А., Вишняцкий Л.Б., Бледнова Н.С. Указ. соч.

[45] Ковачев А.Н. Символы власти и их интерпретация в различных культурах // Антропология власти. – СПб., 2006, Т. 1. – С.257.

[46] Диденко Б.А. Цивилизация каннибалов. – М., 1996; Дубягин Ю.П. Руководство по розыску и расследованию неочевидных убийств. – М., 1998.

[47] Плюснин Ю.М. Проблема биосоциальной эволюции. – Новосибирск, 1990.

[48] Орлова Э.А. Социальная (культурная) антропология. – М., 2004.

 

[49] Бисмарк О. фон. Мысли и воспоминания. – М., 1946. Т.1.

 

[50] Шпренгер Я., Инститорис Г. Молот ведьм. – М., 1990; Григулевич И.Р. Инквизиция. – М., 1976; Ли Г.Ч. Инквизиция. – СПб, 1999; Барбер М. Процесс тамплиеров. – М., 1998; Плейди Дж. Испанская инквизиция. – М., 2002.

[51] Арендт X. Истоки тоталитаризма. – М., 1996; Мельников Д., Черная Л. Империя смерти. Аппарат насилия нацистской Германии (1933-1945). – М., 1987; Холокост. Материалы, свидетельства, воспоминания. – Иерусалим, 1975 (на русском языке).

[52] Trotsky L. Les crimes de Stalin. – P., 1957, v.I; Булдаков В.П. Красная смута. – М., 1997; Авдеенко А. Наказание без преступления. – М., 1991; Викторов В. Без грифа «Секретно». Записки военного прокурора. – М., 1990; ВЧК-ГПУ. – Нью Йорк, 1989 (на русском языке); Мельгунов С. Красный террор в России. – Нью Йорк, 1991 (на русском языке); Раппопорт Р. На рубеже двух эпох. Дело врачей 1953 года. – М., 1988.

[53] Диденко П.А. Указ. соч.

[54] Антонян Ю.М. Каннибализм: взгляд современной науки // Каневский Л. Каннибализм. – М., 1998. – С. 515-542.

[55] Любопытным исключением из этого правила является государство Израиль, где не сооружено ни одного памятника по поводу многочисленных побед над арабами, не проводятся военные парады и даже де­ти не играют в войну.

 

[56] Нарратив – «ценностно-оценочное суждение,... носящее повествовательный характер». Терещенко Н.А., Шатунова Т.М. Постмодерн как ситуация философствования. – СПб, 2003. – С.42-43; Лиотар Ж.-Ф. Постсовременное состояние (фрагменты) // Культурология. – Ростов-на-Дону, 1995. – С.527-537. «Рассказчик истории обладает компетенцией только потому, что он был когда-то ее слушателем». Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. – СПб, 1998. Гл.6.

[57] Симулякр – псевдовещь, пустая форма, тень отсутствующего объекта. См.: Baudrillard J. Simulakres et simulation. – P., 1981.

[58] Бургиньон Э. Измененные состояния сознания // Личность, культура, этнос. – М., 2001. – С.429-450.

[59] Гроф С. и К. Духовный кризис. Когда преобразование личности становится кризисом. – М., 2003.

[60] Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров // Человек – тест – семиосфера – история. – М., 1996.

[61] Агеев В.Н. Семиотика. – М., 2002. – С.117 и др.

[62] В качестве примера можно привести многие книги Зигмунда Фрейда и Игоря Кона, а также из последних работ: Льюис К.С. Любовь. Страдание. Надежда. – М., 1992; Жеребкина И. Страсть. Женское тело и женская сексуальность в России. – СПБ., 2002; Лаун Л. Любовь в современном мире. – СПб., 2002; Танатография эроса. – СПб., 1994 и др.оссииРО

[63] Философия любви. В 2-х тт. – М., 1992; Трактаты о любви. – М., 1994; Шапинская Е.Н. Дискурс любви. Любовь как социальное отношение и ее репрезентация в литературном дискурсе. – М., 1997 и др.

[64] См., например: Ермакова О.П. Семантические процессы в современном молодежном жаргоне // Поэтика. Стилистика. Язык и культура. – М., 1996; Балдаев Д.С., Белко В.К., Исупов И.М. Словарь тюремно-ла­герно-блат­ного жаргона. – М., 1992 и др.

[65] С позволения читателя, предметом моего рассмотрения будет только обычная гетеросексуальная любовь между мужчиной и женщиной; все другие формы здесь я затрагивать не буду.

[66] Приводимый перечень факторов предельно обобщен; реально в рождении каждого конкретного альянса могут участвовать и другие факторы, не говоря уже о том, что иерархия значимости тех или иных факторов тоже в каждом случае сугубо индивидуальна.

[67] Малиновский Б.К. Сексуальная жизнь дикарей Северо-Западной Меланезии// Малиновский Б. Изб­ранное: динамика культуры. – М., 2004; Леви-Строс К. Печальные тропики. – М., 1999.

[68] Китайский эрос. – М., 1993.

[69] Крейдлин Г.Е. Невербальная семиотика. Язык тела и естественный язык. – М., 2002.

[70] Антонов А.И. Микросоциология семьи. – М., 1998.

[71] Подробнее об этом см. очерки Культура как сексуальная репрессия и Женщина как культурный текст – в настоящем издании.

[72] Семенов Ю.И. Как возникло человечество. – М., 1966.

[73] Митина О.В. Женское гендерное поведение в социальном и кросскультурном аспектах // Общественные науки и современность. 1999. № 3.

 

1 Фуко М. История сексуальности. Т. 1. Воля к знанию // Фуко М. Воля к ис­­­­тине. – М., 1996. Следует отметить, что Фуко детально исследует этот вопрос, только начиная с XVII в., но контекстуально речь идет обо всей истории человечества.

[75] Бенхабиб С. Указ. соч.

[76] Гидденс Э. Трансформация интимности. Сексуальность, любовь и эротизм в современных обществах. – СПб., 2004.

[77] В наиболее общем ее понимании (англ.).

[78] Декарт Р. Избранные произведения. – М., 1950. – С.480.

[79] Наговицын А.Е. Древние цивилизации: общая теория мифа. – М., 2005.

[80] Моисеев Н.Н. Быть или не быть… человечеству? – М.,1999.

[81] Дольник В.Р. Непослушное дитя биосферы. Беседы о поведении человека в компании птиц, зверей и детей. – М.-СПб., 2004 – С. 13.

[82] В целом, см.: Фрейд З. Психоанализ. Религия. Культура. – М., 1992; Уэллс Г. Крах психоанализа. – М., 1978; Хорни К. Культура и невроз// Психология личности. Тексты. – М., 1981 и др.; в более популярном изложении см.: Ва­ц­лавик В. Как стать несчастным без посторонней помощи. – М., 1990.

[83] Дольник В.Р. Указ. соч. – С.48.

[84] Першиц А.И., Монгайт А.Л., Алексеев В.П. История первобытного общества. – М., 1982.

[85] Ламберт Д. Доисторический человек. Кембриджский путеводитель. – Л., 1991.

[86] Назаретян А.П. Указ. соч.; Дольник В.Р. Указ. соч.

[87] Флиер А.Я. Религия // Флиер А.Я. Культурология для культурологов. Тезаурус.

[88] Малиновский Б. Указ. соч.

[89] Шнирельман В.А. Демографические и этнокультурные процессы эпохи первобытной родовой общины // История первобытного общества. Эпохи первобытной родовой общины. – М., 1996.

[90] Бахолдина В.Ю. Происхождение человека. – М., 2004.

[91] Гидденс Э. Указ. соч.

[92] Бочаров В.В. Истоки власти // Антропология власти. – СПб., 2006, Т. 1. – С 188.

[93] Партийная этика. Дискуссии 20-х годов. – М., 1989. – С. 187.

[94] Гидденс Э. Указ. соч.

[95] Уоллес Хедрилл Дж.-М. Варварский Запад. Ранее Средневековье. 400-1000. – СПб., 2002.

[96] Гиренко Н.М. Диалектика пола в структуре первичного социума // Антропология власти, Т. 1. – С. 378.

[97] Блох И. История проституции. – М., 1994.

[98] Тэннэхилл Р. Секс в истории. – М., 1995.

[99] Бочаров В.В. Указ. соч., С 182.

[100] Ф рейд З. Тотем и табу. – Пг., 1924. – С. 213.

[101] Гидденс Э. Указ. соч.

[102] Бочаров В.В. Символы власти или власть символов // Антропология власти, Т. 1. – С. 291.

[103] См., например: Шпренгер Я., Инститорис Г. Молот ведьм. – М., 1990.

[104] Там же.

[105] Фуко М. История безумия в классическую эпоху. – СПб., 1997.

[106] Там же.

[107] Флиер А.Я. Культура как власть – см. в настоящем издании.

[108] Дольник В.Р. Указ. соч. – С. 55.

[109] Флиер А.Я. Культура как тюрьма – в настоящем издании.

[110] Фуко М. История сексуальности. Т. 1. Воля к знанию.

[111] Антонов А.И. Указ. соч.

[112] Бенхабиб С. Указ. соч. Предисловие к русскому изданию. – C. XLII-XLIII.

[113] Гидденс Э. Указ. соч.

[114] Моррис Д. Голая обезьяна. Человек с точки зрения зоо

⇐ Предыдущая567891011121314

Поделиться: