Эротико-эмоциональная основа любви 6 глава

Разумеется, человечество нуждается и в такой форме рефлексии. Но в глазах ученого эта форма рефлексии, с одной стороны, касается самых высоких и сложных материй бытия, а, с другой – по уровню своей фактологической обоснованности мало чем отличается от обычной публицистики. Это тот случай, когда очень высокая сложность языка и формы построения рассуждений камуфлируют их полную бездоказательность.

А в соответствии с логикой нашего исследования, принятой в начале очерка: бездоказательная информация – есть обычный нарратив, т.е. по преимуществу ложная, искаженная или субъективно проинтерпретированная ин­фор­ма­ция.

5. Интерпретация. Каждый человек как личность формируется неисчислимой суммой обстоятельств. Он принадлежит к какой-то этнической и какой-то социальной культуре, его воспитывали определенные родители, учили определенные учителя, его личная биография была насыщена самыми разнообразными событиями, он читал те или иные книги, смотрел те или иные спектакли и фильмы, слушал ту или иную музыку. Его вкусы, оценки, пристрастия, ценностно-нормативные установки представляют из себя более или менее уникальную композицию. Соответственно уникальным является и его суммативный взгляд на мир, то важное и значимое, что он в нем выделяет, на чем он делает акценты при рассказе о чем-либо, а что считает несущественным.

Из этого следует, что, когда человек рассказывает нам что-то, его рассказ является уникальной интерпретацией того, о чем он рассказывает, соответствующей особенностям его личности, психического склада и т.п. Иначе говоря, показания 10 свидетелей об одном и том же будут десятью разными рассказами, построенными на десяти разных взглядах на мир и столь же разных интерпретациях увиденного.

Более того. Если эти 10 человек были не свидетелями одной и той же коллизии, а, скажем, прочли одну и ту же книгу, то и в этом случае мы получим десять разных пониманий, оценок и опять-таки интерпретаций прочитанного текста, варьируемых суммой социального и личного жизненного опыта, которым владеет каждый из участников эксперимента. Да плюс ко всему кто-то из рассказчиков захочет произвести на вас хорошее впечатление воспитанного и интеллигентного человека, а кто-то, напротив, захочет эпатировать вас страшными деталями и т.п.

Так какой же из рассказов будет наиболее точным, соответствующим тому, что наблюдалось и было прочитано? Никакой и одновременно все десять. Мы опять возвращаемся к теории нарратива, в соответствии с которым любой рассказ о чем угодно – всегда субъективен. По нему вы скорее составите впечатление о личности рассказчика, нежели о том, о чем он рассказывает.

Следовательно, всякий индивидуальный рассказ всегда более или менее недостоверен, в нем смещены акценты, детали, ракурсы и пр. в соответствии с особенностями личности рассказчика. О чем бы вам ни рассказывал человек (даже, когда он пишет учебник по сопротивлению материалов), он рассказывает прежде всего о себе (пусть даже на примере сопротивления материалов). Таким образом, составить верное и полное представление о чем-ли­бо на основании чьего-либо рассказа практически невозможно. Нужно выслушать десятки рас­сказов, систематизировать их и выделить нечто общее, что присутствовало во всех рассказах; это общее и будет неким «словесным портретом» правды.

Следовательно, любое изложение любого текста любым человеком всегда будет содержать в себе только часть правды о предмете рассказа, со значительными искажениями, детерминированными особенностями личности са­­мого рас­­­­сказчика. Это и есть нарратив. Выше я уже говорил о том, что качество художественного исполнения оценивается по степени оригинальности исполнительской интерпретации (т.е. по степени нарушения авторского замысла при одновременном соблюдении корректности по отношению к авторскому тексту).

Главное, к чему мы пришли, это то, что любая речь любого человека (устная или письменная) есть либо симулякр (ложь, пустышка, фальсификация), либо нарратив (фактический рассказ о себе, о собственных взглядах на основе формального повествования о чем-либо). Конечно, есть и исключения: военные приказы, слу­жебные распоряжения, техническая документация и пр., хотя и здесь могут встречаться элементы нарратива. Например, предвыборные речи кандидатов в президенты США специально выстраиваются так, чтобы под видом изложения своей политической программы кандидат в основном рассказывал о своих личных достоинствах. Очевидно, за всем этим стоит такая закономерность: чем бы человек не занимался, его все равно больше интересует собственная значимость в этом деле, чем дело само по себе. Отсюда и карьеризм, и служебные фальсификации.

Таким образом, мы приходим к неутешительному выводу. Практически любая информация (может быть, за исключением служебной технической), которая доходит до нас, есть обман – намеренный или ненамеренный, фантазия, гипотеза или нарратив. Соответственно и вся культура (в корпус которой не принято включать служебную техническую информацию) это набор симулякров или нарративов.

Парадоксально другое: для существования и функционирования культуры все это не имеет никакого значения. Например, что меняет в нашей жизни тот факт, что мы знаем, каким был Наполеон на самом деле, или верим эмо­циональной фальсификации Толстого? Существенно ли то, похожа ли Ве­нера Милосская на свой прототип или нет? Точны ли в своем повествовании евангелисты (постоянно противоречащие друг другу) или у Михаила Булгакова история Страстей Господних изложена более достоверно?

Если говорить о прошлом, то мы знаем преимущественно нарративы о нем (т.е. субъективные и идеологически ангажированные рассказы), а если о настоящем – то симулякры (т.е. сфальсифицированные сообщения СМИ). И, тем не менее, ничего страшного не происходит.

Наверное, в социальной жизни справедливо утверждение о том, что правда рано или поздно восторжествует или, по крайней мере, станет известна. В культуре – это совершенно необя­зательно, тем более, что никакой пра­в­ды в культуре нет. Истина важна для науки и связанного с ней технического прогресса, а для культуры она никакого значения не имеет. Истина, это то, что стало предметом массового сознания. Хоть бы и НЛО. Культура этой мифологемы, если хотите – тотальная «ложь во спасение», выполняющая по отношению к человеку очень важную психико-компен­са­тор­ную функцию; и од­новременно это набор «социальных конвенций», регулирующих: а) процедуру обмана, б) порядок его восприятия, усвоения и интерпретации, в) порядок поведения в соответствии с этими ложными установками. Рассказы о пришельцах с НЛО не более достоверны, чем мифология И.В.Сталина или А.Гит­лера, или короля Артура. Но и что это меняет в массовом сознании? Массовому сознанию нужны уникальные объекты. Недаром уже поставлен вопрос о кано­низации Г.Распутина.

Теперь следует определить, к какому жанру обмана относится эта статья. Я думаю, что к «спекулятивной философии».

В заключение осталось лишь восславить симулякр и нарратив – легендарное прошлое и светлое будущее всего человечества!

 

КУЛЬТУРОЛОГИЯ ЛЮБВИ

Любовь как тема искусства и философии, психологической и социологической, медицинской и сексологической литературы, гендерных исследований, публицистики, бытовых коммуникаций между людьми и т.п. является одним наиболее распространенных предметов интеллектуальных и эмоциональных рефлексий раз­ного жанра[62].

Однако собственно культурологических исследований, где бы любовь анализировалась как одно из значимых явлений человеческой культуры, как ни странно, очень мало. Культурологи предпочитают изучать не любовь как таковую, а именно те или иные виды рефлексий на нее (чаще всего художественных и философс­ких)[63].

Более того, как мне кажется, этот необъятный вал рефлексий фактически заслоняет собой саму любовь как явление человеческой жизни и уводит интерес ученых от самой любви к тому, что про любовь написали Шекспир, Кант, Пушкин, Соловьев, Толстой и т.п. Видимо, нет нужды доказывать, что сама любовь отнюдь не сводится к тому, что о ней сказали Шекспир или Кант, тем более, что далеко не все авторы высказываний на эту тему относятся к корифеям мировой культуры. Не будем забывать и про то, что основная масса нецензурных и циничных высказываний, тоже сосредоточена в основном вокруг любовно-эротической темы. Но это как раз стало объ­ектом достаточно интересных и серьезных исследований в области мифологии и социальной жаргонистики[64].

В чем же собственно заключается культурологический подход к этому вопросу? Прежде всего, в том, что любовь анализируется как сложный биокультурный комплекс, выражающийся в определенных психологических состояниях, социальных отношениях, семиотических формах своего внешнего выражения, а так же в бесконечных рефлексиях (интеллектуальных, эмоциональных и пр.), о которых уже шла речь. Наверное, в человеческой жизни нет другого такого явления, о котором говорили, писали, размышляли и т.п. столько же, сколько о любви. Для того, чтобы этот необъятный по объему материал как-то проанализировать, мне придется дифференцировать его на пласты: эротико-эмоциональный, семиотический, социальный и, конечно же, рефлексивный (куда теперь от него денешься).

Эротико-эмоциональная основа любви

Здесь имеются в виду как физиологические и психологические, так и культурные аспекты, формирующие любовь как специфическое отношение двух людей друг к другу[65].

Наш известный социал-антрополог Э.А.Орлова как-то в приватной беседе высказала следующую версию возникновения любви. У каждого человека время от времени (естественно, в молодом возрасте намного чаще, чем в пожилом) по каким-то внутренним биологическим причинам наступает период нарушения адреналинового баланса в крови. Это состояние резко повышает половую потребность, и человек начинает внимательно изучать свое окружение (часто специально расширяя круг общения), как бы сканируя окружа­ющих людей и стремясь найти представителя про­тивоположного пола, в данный момент страдающего таким же нару­ше­нием адреналинового баланса. В случае, если такой потенциальный партнер обнаружен и чисто человеческое сближение с ним проходит успешно, отношения между этими людьми принимают любовный характер. В подтверждение этой теории приводилась масса примеров, когда между людьми, хорошо знакомы­ми на протяжении долгого времени и годами поддерживавшими сугубо дружеские отношения, эти отношения на каком-то этапе без всяких видимых причин быстро превращались в любовные и даже могли привести к браку.

Не возражая против подобного объяснения актуализации половой потребности и возникновения сексуальных отношений (которые, кстати, далеко не всегда перерождаются в эмоционально-любовные), я не нахожу здесь оснований для той высокой индивидуальной избирательности и тщательности, проявляемой в выборе партнера, которая отличает именно любовные отношения.

Мне представляется, что в основе этой избирательности лежат преимущественно следующие факторы:

- эротическая привлекательность партнера (в социальных слоях, которые можно назвать отстающими по своему интеллектуально-культурному и образовательному уровню, это сводится к соответствию партнера модному в настоящее время сексуальному имиджу и стилю поведения; в более развитых и образованных слоях существенную роль играют также и индивидуализиру­ющие, оригинальные черты личности партнера);

- интеллектуально-культурная близость между партнерами (общность интересов, ценностных ориентаций, общекультурной эрудиции, иногда – это общность образования или профессии и т.п.);

- социальная адекватность (принадлежность партнеров к единой иди близким социальным стратам; несмотря на распространенные сейчас социальные мезальянсы между представителями разных сословий и социокультур­ных групп, как правило, такие дуэты оказываются неустойчивыми и весьма недолговечными; к тому же социальный мезальянс обычно означает отсут­­ст­вие должной интеллектуально-культурной близости);

- психологическая совместимость (это очень коварный фактор, который на ранней стадии романа может не играть большой роли, но с момента начала совместной жизни его значимость неуклонно взрастает, хотя он является обстоятельством, более или менее компенсируемым);

- фактор практической осуществимости альянса (очень многие складывающиеся пары не могут выдержать некоторых чисто технических препятствий, которые возникают в лице вмешивающихся в их отношения родителей, отсутствия места для совместной жизни или хотя бы интимных встреч, дефицита свободного времени, а также финансовых сложностей, наличия сопер­ников и т.п.)[66].

В связи с проблемой индивидуального выбора и его эротических оснований возникает традиционный вопрос о возможности платонической любви, вообще лишенной сексуального компонента. Я думаю, что при каких-то экстраординарных обстоятельствах отсутствие сексуального компонента может психологически замещаться какими-то другими факторами. Но в обычных обстоятельствах – это ненормальная ситуация, чреватая скорым крахом отно­шений. Мы живем уже в XXI веке, прошли через «сексуальную революцию» 1970-х гг., существенные достижения движения феминизма ХХ века, и современная культура любви уже существенно отличается от эпохи «тургеневских девушек», будучи гораздо более «раскованной» в вопросах интимных отношений.

Другое дело, что многие молодые девушки влюбляются и даже выходят замуж, не испытывая выраженной потребности в половой близости с избранником. Как ни парадоксально, но при всей эмоциональности такой влю­бл­ен­ности она фактически является формой чисто дружеской привязанности. Не будем забывать, что дружба между мужчиной и женщиной (в ее эмоциональном аспекте) очень мало отличается от любви. А точнее – только отсутствием сексуального компонента. В этой связи можно сказать и так: любовь – это друж­ба плюс секс (а вот секс без дружбы – это уже вид спорта). Поэтому подобное замужество или любовничество «по дружбе» могут развиться в полноценную любовь лишь по мере развертывания всего комплекса интимных отношений в альянсе.

Очень важной и плохо объяснимой чертой любви является необычайно высокий накал эмоций, особенно характерный для стадии ухаживания и первого периода любовных отношений. Впрочем, из литературы и социальной практики мы знаем и немало примеров того, когда такой высокий накал эмоций сохраняется длительное время и при совместной жизни. Видимо, в любовном дуэте каждой конк­ретной пары присутствует множество черт и деталей, сугубо индивидуальных именно для данной пары и не являющихся широко распространенными.

Можно объяснить эту неординарную эмоциональность остротой страс­ти, силой сексуального влечения, и я думаю, что это значимый компонент подобной эмоциональности. Есть объяснение, согласно которому все сводится к психологической потребности в успехе, любовной победе, завоевании предмета своей страсти. Возможно, что в каких-то случаях дело обстоит имен­но так, хотя в этом проскальзывают и некоторые моменты шизоидальности (не путать с шизофренией как заболеванием).

Мне представляется, что в статистическом большинстве случаев столь высокая эмоциональность любви строится на совершенно ином основании, а именно на поиске собственной востребованности и очень высокой психологической значимости этой обретенной востребованности для человека. Заявления типа: «Я люблю сам и не нуждаюсь во взаимности» – не более, чем игра. На самом деле именно взаимность, т.е. не только твоя потребность в любимом человеке, но в еще большей мере его потребность в тебе и лежит в основе столь высокой любовной эмоциональности и особенно ревности. Не про­с­­то остаться одному, но – главное – никому не нужным – это очень большой психологический стресс для человека.

Я думаю, что это одна из очень показательных черт социальности человека, его потребности во взаимодействии с социальным окружением, но в данном случае выплеснутая в сферу сугубо при­ватной личной жизни. Кстати, в основе глубокой и верной дружбы лежит по существу тот же принцип – востребованности. Поэтому потеря близкого друга бывает не меньшим горем, чем потеря любимого. Собственно любимый – это и есть близкий друг, с которым тебя связывает еще и сексуальная близость, общие дети и т.п.

Важным компонентом эротико-эмоционального пласта любовной куль­туры является уровень соответствия в типах сексуального поведения каждого из партнеров. Понятие «тип сексуального поведения» означает довольно сло­ж­ный комплекс, как эротических намерений человека, так и его практической «раскованности» и технических умений в данном вопросе. От степени сочетаемости этих типов, свойственных каждому из партнеров (или, говоря иначе, от сочетания их эротических склонностей), в немалой мере зависит уровень сексуальной удовлетворенности каждого (как в чисто физиологическом, так и особенно в психологическом плане), а отсюда – устойчивость и длительность альянса, склонность к изменам или отсутствие этого и т.п. Традиционно типы сексуального поведения делились на мужские и женские, но одной из побед движения феминизма стало устранение (в основном) подобного деления в современной культуре любви.

В принципе этих типов довольно много: от инертно-пассивного до жестко агрессивного (свойственного обоим полам); они различаются прежде все­го уровнем сексуальной ак­тивности, интенсивностью (по крайней мере, на уровне готовности), воспитанной с детства стеснительностью, допустимыми техническими формами интимных контактов (то, что раньше называлось степенью распущенности) и т.п. Эти типы не обязательно должны совпадать, они могут и органично дополнять друг друга. Главное, чтобы оба партнера были довольны сложившимся альянсом. Впрочем, тип сексуального поведения, как правило, яв­ляется лишь продолжением в постели типа социального поведения в межли­ч­ностных отношениях в целом. Так или иначе, этот аспект представляется абсолютно культурным по своему происхождению, обусловленным традици­ями культуры любви, свойственной тому или иному народу, результатом домашнего воспитания, социального происхождения, начитанности и другими формами художественной эрудированности и пр.

Не будем забывать о том, что у каждого народа исторически складывается свой высоко специфичный комплекс компонентов культуры любви, который у одних народов является сравнительно динамичным и склонным к саморазвитию (или заимствованию чего-то из других культур), у других народов, напротив глубоко традиционным. Не менее сложной дифференцированностью культура любви обладает у разных социальных страт, сословий, профессиональных групп.

Я рассмотрел в этой части только несколько вопросов эротико-эмо­ци­онального пласта культуры любви; те, которые, на мой взгляд, являются в на­ибольшей мере культурогенными. Разумеется, только этим проблема не исчерпывается.

Семиотика любви

Под этим словосочетанием имеется в виду вся совокупность языков и иных символических форм, с помощью которых любящие сообщают друг дру­гу о возникшем чувстве и постоянно подтверждают его. Причем в данном случае меня интересует не специфика самих «языков любви», их лексика и стилистика (поэтому я и не разделяю их на вербальную и поведенческую составляющие), а динамика содержания передаваемой информации, изменяющаяся от одной стадии любовных отношений – к другой.

Этот специфический «язык любви» вырабатывается с первых же шагов ухаживания, а затем эволюционирует, становясь все более интимным до развертывания собственно интимных отношений. Когда интимные отношения становятся частью повседневности в жизни данной пары, этот специфический язык в быту постепенно вытесняется языком обычных дружеских или родственных (в случае заключения брака) отношений, но сохраняется как вы­соко специализированный язык интима. Обращение к его стилю и символике уже сразу воспринимается как намек и призыв одной из сторон к сексуальной близости.

Первые попытки говорить на «языке любви» обычно выражаются не в вербальной форме, а в повышенном внимании ухаживающей стороны, проявляемом по отношению к объекту ухаживаний, т.е. выделении данного объекта из его окружения. Формы подобного выделения могут быть самыми различными и наиболее распространенной из них является значительно большее время, уделяемое общению именно с этим человеком. Сразу следует отметить, что традиционным наследием патриархата является исключительное пра­во муж­чины выбирать и добиваться взаимности. Но в странах и социальных слоях, где социальное равноправие женщин поднялось на должную высоту, очень часто инициирующей и направляющей силой подобных отношений становится женщина, хотя ее инициатива обычно имеет скрытый характер, и внешне все выглядит так, как-будто ухажером является именно мужчина. Более того. Я думаю, что в большинстве случаев руководящей и направляющей инстанцией всегда является женщина, но в культуре разных народов это женское доминирование в любви скрывается в той степени, насколько в обществе распространены традиции патриархата. Так или иначе, в данной коллизии все начинается с проявления повышенного внимания одной стороны к другой, и если это внимание получает положительный отклик, то и другая сторона начинает вести себя и следить за своим имиджем с учетом происходящих событий.

Это одна из форм знаменитой «любовной игры». Другой распространен­ной формой является ситуация, при которой ухаживающая сторона не уде­ляет внимание объекту, а, напротив привлекает его внимание к себе, причем нередко – внимание негативного характера, которое потом преобразуется во влюбленность. Подобные мизансцены неоднократно описывались в литературе (вспомним начало ухаживаний Печорина за княжной Мэри).

Если опыт с проявлением внимания оказался удачным и объект ухаживаний стал проявлять ответное внимание, характер взаимоотношений заметно меняется, контакты между этими людьми резко интенсифицируются, они мно­го времени проводят вместе, больше узнают друг о друге и начинают все больше интересоваться друг другом. Это первая «переломная точка» начина­ю­щегося романа: объекту ухаживания должно стать интересно времяпрепр­о­вождение с ухаживающим субъектом, у них должны появится какие-то об­щие интересы, вкусы, предпочтения, предметы для дискуссий и т.п.

В пошлом, когда люди еще писали письма друг другу (даже проживая в соседних домах), очень важной составляющей «языка любви» была любовная переписка. Обычно она начиналась на одном из ранних этапов романа; как пра­вило, на стадии сближения интересов, но иногда именно с письма все и начиналось (опять-таки вспомним письмо Татьяны Онегину). С появлением телефона эпоха любовной эпистолярии практически ушла в прошлое, хотя мо­­­­жно выразить надежду на ее возрождение посредством компьютерной элек­т­­ронной почты или SMS-посланий по мобильному телефону. Впрочем, а кто ныне умеет писать любовные письма? Ведь на самом деле это очень непростое искусство.

Одной из форм любовной переписки является «самодеятельная» поэзия. На какой-то стадии развития отношений многие влюбленные начинают обмениваться стихотворными посланиями соответствующего содержания (или поэтическая активность может исходить только от одной стороны), которые в принципе являются почти открытой формой признания в любви. Это традиция существует еще со времен Античности, но особенно она связана с культурой средневековых трубадуров, которым по «правилам игры» вообще запрещались какие-либо другие формы ухаживания за прекрасной дамой.

Следующий этап развития «языка любви» обычно проявляется в частом преподнесении каких-либо подарков (или символических сувениров, в том числе в виде стихов), а так же организационной или технической помощи в решении каких-то проблем. Эта практика может начаться только действиями активной стороны (ухаживающего), но быстро при­нимает взаимный характер. На этой стадии отношения между сторонами превращаются в довольно акти­в­ную дружбу, но с перспективой дальнейшего развития. Обычно именно на этом этапе ухаживающая сторона, поначалу бывшая очень осторожной в выборе лексики и тематики разговоров (еще оно традиционное «условие игры»), начинает все чаще заводить раз­говоры на тему о любви вообще, высказывать свои взгляды на какие-то спорные вопросы этой темы и т.п., т.е. фактически приоткрывать какие-то черты своего сексуального поведенческого типа, хотя собственно секс на этом этапе еще не становится предметом обсуждения. Как правило, этот этап завершается признанием в любви открытым текстом, и, если это признание получает положительный отклик, то стороны переходят к следующему этапу развития «языка любви» – к физическим ласкам.

Язык физических ласк обычно начинается с поцелуев, объятий и нежного поглаживания отдельных участков тела. Все это, несомненно, уже является проявлением чисто эротической стороны складывающихся взаимоотношений, хотя поначалу оба партнера воздерживаются от откровенной сексуальности в подобных ласках. Однако именно на этом этапе разговоры тематически все чаще сосредотачиваются на вопросах секса, физические ласки принимают все более откровенный характер и заканчивается этот этап началом уже собственно интимных отношений (разумеется, если воспитание или прак­тические намерения женщины этому не препятствуют).

Это второй «переломный момент» в развитии отношений, на котором эти отношения становятся (или не становятся) собственно любовными. Женщина, воспитанная в традиционных рамках, обычно оттягивает момент начала интимных отношений до формального заключения брака. Очевидно, в разных об­ще­ствах, находящихся на разных ступенях социально-культурного раз­­ви­тия, это условие воспринимается мужчиной по-разному. Следует отметить, что в современных обществах с модернизированной культурой, ориентированной на западные социокультурные образцы поведения (демонстрируемые в фильмах, книгах), подобное откладывание момента физического сближения часто становится причиной быстрой деградации отношений в целом или их трансформации в чисто дружеские.

Фактически это происходит на основе несоответствия культурно-цен­ностных установок сторон (в данном случае в сфере любовно-сексуальных отношений). И не будем забывать о том, что эти культурно-ценностные образ­цы не только прививаются нам в процессе домашнего воспитания, но в подавляющем большинстве заимствуются из произведений искусства и иных текстов, которые выступают как универсальные энциклопедии рекомендуемых форм поведения. Если в эпоху до «осевого времени» (7-5 вв. до н.э.) эту функцию выполняли в основном родовые или племенные обычаи, в период с середины I тыс. до н.э. – середины II тыс. уже н.э. такого рода энциклопедией выступали религиозные каноны и этнические традиции, в период XVII – первой половины XX вв. – художественная литература и социальные традиции среды обитания, то с середины XX в. абсолютное доминирование перешло к кинофильмам (особенно демонстрируемым по телевидению и потому имеющими более массовую аудиторию). В данном случае приводится преимущественно европейская хронология развития культуры любви. В других странах она, естественно, была иной.

Особенности «правил игры» начинающегося романа, рекомендуемого современными нравами (отраженными в эталонных художественных образцах), рекомендуют не затягивать роман в его платонической стадии. Современные мужчины, как правило, настроены на сравнительно быстрый переход к интимным отношениям. Такова культура любви, сложившаяся в евро-аме­риканской традиции ко второй половине ХХ века и ставшая вполне актуальной для городского населения России (особенно его молодежной среды).

Если женщина готова к интимным отношениям (а иногда даже является их инициатором) наступает заключительный этап формирования «языка любви» – становление семиотики собственно сексуальных отношений. Поскольку эти отношения практически во всех локальных культурах всегда относились к сфере, закрытой от постороннего наблюдения, и – более того – сами участники процедуры тоже в какой-то степени разыгрывают состояние эйфории и бес­­­­сознательности своих действий (согласно древним социальным нормам, секс всегда относился к чи­слу наиболее скрываемых форм поведения; отсюда и тра­диционная интимность всей ситуации), то и их язык соответственно отличается высокой символичностью или принимает форму иносказатель­ных обо­зна­чений. К примеру, половые органы и различные сексуальные процедуры в этом языке очень редко называются своими обыденными названиями. Все это обозначается либо в безличной форме: «это» или «оно», либо выдумываются какие-то слова-заместители. Конечно, это не обязательная форма, но весьма распространенное «правило игры».

Эта «закрытость» темы сексуальных отношений тянется еще со времен позднего палеолита. Этнографами отмечается, что и у наиболее отсталых племен Африки, Океании и индейцев Южной Америки при господстве полного промискуитета, тем не менее, его практическое осуществление всегда тщательно скрывается и даже разговоры на эту тему запрещены[67]. Такого рода табуированность несколько смягчилась в эпоху Античности, но потом снова ужесточилась с распространением монотеистических религий – христианства и ислама. Вот откуда ведет свой род вся «неприличность» этой темы. А вот, скажем, в культурах народов Дальнего Востока любые публичные разговоры о сексе и собственных сексуальных переживаниях считаются вполне приличными; есть даже средневековые китайские изображения, на которых родители занимаются сексом в присутствии детей[68].

Так или иначе, у каждой пары вырабатывается свой индивидуальный набор намеков на готовность одной из сторон к сексу, желательность этого. Если другая сторона тоже не против, то от намеков и ласковых слов, пара обычно переходит к тактильным ласкам и т.д.

Далее наступает ситуация «разговора» посредством комплекса телодви­жений, приносящих наибольшее наслаждение себе и партнеру, т.е. собственно сексуальных отношений (в техническом смысле). Это тоже особый язык, почти не поддающийся какой-либо вербализации[69].

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: