 |
Тяжелое травматическое состояние
|
|
|
|
Швек
«Добровольные галерщики»
Предисловие
Некоторые люди кажутся рабами повторения вне принципа удовольствия. Они бывают околдованы своей собственной операторной роботизацией. Иногда они надеются именно на нее, чтобы вытащить себя из ситуаций краха или отчаяния, в которые они, однако, импульсивно возвращаются и которые они повторяют до изнеможения. Они гребут, бегут, плывут что есть сил, затем начинают все сначала. Авантюра, повторяемая до отвращения, более не дает им мечтать. Она уже давно является лишь принуждением к автоматическому повторению поведения один к одному, без передышки, без отдыха. Они сами стали добровольными каторжниками.
Некоторые приходят на диван, и развивают в психоаналитических терапиях резистентности, вызывающие трудные проблемы. Именно после встречи с несколькими такими пациентами и родилась идея написания данной книги. Теоретические концепции, которые я здесь выражаю, имели место в моей психоаналитической практике с взрослыми, но также и с детьми, чье психическое функционирование уже является чем-то похожим на взрослых «галерщиков».
Мы увидим, что данные пациенты кажутся более подверженными, нежели другие, соматическим заболеваниям, что было одной из тем размышления в этой работе.
Экономическая точка зрения и последняя фрейдистская теория влечений были постоянными ориентирами в моем подходе к функционированию тех, кто превращается в галерщиков. Мы заметим, что непреодолимое влечение к смертоносному повторению работает в само - успокоительных приемах, применяемых некоторыми из них, когда они тщетно пытаются успокоить возбуждение, перегружающее их защиты, прибегая к другому возбуждению.
|
|
|
Опасность также может быть использована как способ самоуспокоения. Но другие детерминизмы, возможно, действуют в желании граничить со смертью, именно когда травмирующая реальность детства, которую пациент старается повторить, была источником возбуждения в сопровождении совозбуждения влечений, или когда поиск близости смерти скорее напоминает средство борьбы с депрессивным крахом.
Другие психоаналитики предложили метапсихологические концепции, на которые я ссылался, на основании клиники пациентов, кажущихся мне более или менее близкими относительно этих добровольных каторжников. Так обстоят дела с работами Мишеля де Мюзана относительно «рабов количества», Жана Курню по поводу «опустошенных и раздавленных», и Андре Грина насчет более широкой группы пограничных состояний.
Психосоматическая теория Пьера Марти была для меня основной линией опоры, хотя я и придерживался по некоторым пунктам другой точки зрения, например, касательно влечения смерти. Но именно работам Мишеля Фэна я более всего обязан разработанными мною концепциями, различие, им предложенное, между «спокойствием» и удовлетворением, будучи отправной точкой моих исследований, относительно само успокоительных приемов. Меня очень стимулировало в моей работе общение с ним в последние годы и его одобрение в написании этой книги.
С тех пор как в день Института психосоматики, в 1992 году, мы описали эти приемы вместе с Клодом Смаджа, я продолжил размышление над этим понятием, и меня все больше интересовало исследование других его граней в клиническом плане, и других его теоретических вовлечений в области психосоматической теории и психоанализа. В частности я старался углубиться в то, как эти приемы могли способствовать аннулированию попыток психической связи репрезентативной деятельности относительно травмы.
То есть я хотел в данной книге дать отчет об определенном движении. Доклад, представленный мною на чествовании дня Института психосоматики, по поводу само успокоительных поведений, составляет ее первую главу, за которой последовали другие развития, продолжающие эти исследования, объединенные здесь. Я сохранил хронологический порядок написания этих текстов, растянувшегося на шесть лет.
|
|
|
Глава I
Само успокоительные приемы
Через повторяющийся поиск возбуждения
(Добровольные каторжники)[1]
Область само успокоительных приемов очень обширная. Я ограничусь в моем высказывании приемами, направленными на возврат спокойствия через повторяющийся поиск возбуждения. Субъекты, использующие их, ищут то, что мы называем «разрядкой», посредством моторных или перцептивных поведений, которые могут странным образом включать в себя часть физического страдания, а иногда способны даже прямо доходить до поиска травматизмов. Другой раз, спокойствие ожидается от истощения автоматической машины, в которую превращено тело механизированными поведениями, подчиненными принуждению повторения. Вообще говоря, люди, использующие подобные приемы достигают спокойствия, но не удовлетворения, и они замыкаются в репетиционной системе, не приносящей никогда удовлетворения.
Каторга
Послушаем для начала слова, сказанные Жераром Дабовиллем, причалившим, наконец, после завершения своего переплытия Тихого Океана на веслах: «Я прибыл из другого мира (…), сейчас я нахожусь перед страшной пустотой. Я не смею закрыть глаза и вспомнить то, что я пережил. Это был настоящий ад».[2]
В газетных комментариях по поводу его подвига часто звучит вопрос. Он касается причин, которые могут подтолкнуть человека превратиться в каторжника.
Существует много разных добровольных каторжников, поведение которых интригует, марафонцы, танцовщицы или спортсмены, практикующие интенсивные тренировки. Цель совершить подвиг часто скрывает другие цели, более скрытые, которые достигаются посредством повторяющегося напряжения тела и чувств, и их возвратом к спокойствию, как и при само успокоительных приемах.
Я буду иллюстрировать свои слова примером одиноких гребцов, и случаем одного подростка, Роки, который вступил на путь другого вида каторги. Он не гребет, но он играет на ударных инструментах в любую свободную минуту. Он находится у меня в психотерапии уже два года, в течение которых я видел, как проявился его само успокоительный прием, и через два года, я констатировал его эволюцию к другим сублимационным функциям, а это значит, что его само успокоительный прием как таковой исчез.
|
|
|
Итак, я расскажу историю этого странного приема, и смогу обсудить его экономическую роль и его динамику, снова поместив его между функциональными модальностями, предшествовавшими ему и также последовавшими за ним.
Тяжелое травматическое состояние
Роки привели ко мне в возрасте пятнадцати лет. Он находился в положении серьезного школьного провала. После того, как он несколько раз оставался на второй год, его исключили из обычного школьного цикла, и он поступил в класс CPPN.
В соматическом плане он страдал сильными мигренями и болями в животе несколько лет, в восьмилетнем возрасте он перенес инфекционный мононуклеоз, и в том же году ему была сделана операция по удалению аппендицита. У него наблюдается довольно долго повторяющиеся ОРВИ, ангины и особенно часто заболевания гриппом.
На первом плане его симптоматологии находится функционирование близкое к травматическому неврозу вследствие автомобильной аварии, в которой погибла его старшая сестра в возрасте пяти с половиной лет.
Ему тогда было три года, и он говорит, что помнит многие детали. Особенно его преследует повторяющаяся картина, а именно тот самый момент, когда его выбросило через дверцу автомобиля, в то время как сама машина опрокидывалась на бок. Эта сцена является настоящим дневным,а также, возможно, и ночным кошмаром, потому что он очень часто просыпается посреди ночи в состоянии отчаяния, причину которого он не понимает. Он рассказывает об аварии во многих других деталях, некоторые из которых, безусловно, не претерпели никаких изменений. Он четко видит машину, которая мчится перед их машиной на повороте. За рулем сидела его мать. У нее пострадало лицо. Трое детей, среди которых и он, были на заднем сидении. Роки находился слева. Он получил раны на волосяном покрове черепа, которые потребовали наложения швов. Его двухлетний брат сидел посредине. Он остался невредимым. Его сестра, находившаяся справа, умерла вскоре после аварии. Роки выбросило через дверцу автомобиля, которая открылась с его стороны. Именно это мгновение он снова видит повторяющимся. Последующие минуты для него более расплывчатые. Но он ясно видит себя потом, после аварии, лежащим наверху какого-то откоса. Он так же помнит, как ехал на «скорой», а их мать склонялась над его сестрой.
|
|
|
В его рассказе некоторые воспоминания, безусловно, были искажены, чтобы попытаться уменьшить их травматическое влияние. Например, когда он описывает себя как будто созерцающим себя самого в фиксированной, приостановленной сцене, где он себя видит почти что глазами своей матери. Так обстоит дело и с этим его образом на откосе или в машине скорой помощи. Этими образами он восполняет ту пустоту, которую оставили в его памяти вытесненные репрезентации.
Другие воспоминания, наоборот, кажутся прямо исходящими из травматической перцепции, произошедшей в три года, но которая, похоже, является такой же активной и в четырнадцать лет. Она представляется как пережитый опыт, вероятно пройдя через период латентности, не составив предмета достаточной работы вытеснения. Это относится к повторению момента выброса через дверцу.
Травматическое состояние проявляется также в психической немощи и в своеобразном поведении повторения. Роки на самом деле провел все свое детство, играя в то, что он бесконечно провоцировал аварию между двумя небольшими машинами. Эта игра, которая потерпела крах в своей функции связывания травматизма, произведя небольшое отклонение и минимальную символизацию, повторяла почти без изменений аварию, такой как она произошла. Игра, в конце концов, представляла собой больше симптом травматического невроза, повторяющего аварию, нежели игру как таковую.
Часть перцепций аварии кажется, ускользнула от производства экранных воспоминаний и от обработки, или проще говоря, от производства репрезентаций, могущих установить связи с другими репрезентациями, уже составленными или будущими. Вместо этого, образовался психический сектор без связей репрезентаций, функционируя скорее в регистре непреодолимого влечения к повторению согласно модальностям травматического невроза. Выброс через дверцу машины является повторением в виде травматического невроза перцепции аварии, и это повторение заменяет вытеснение в бессознательное и производство латентных мыслей.
|
|
|
Неинтеграция этого травматического сектора и прерывание цепочек репрезентаций обрисовывает наши обмены в начале психотерапии как очень скудные и очень банальные.
Редкие сновидения, о которых Роки мне рассказывает в первое время его лечения, несут на себе отпечаток неспособности работы сновидения. Они содержат, в особенности, реально пережитые сцены такими, какими они происходили в течение дня.
Скажем несколько слов о трудностях обучения, чтобы дополнить описание психического функционирования Роки в этот период. Он не может
осуществлять согласование на английском и на французском языках. Данный симптом, возможно, связан с периодом разногласий об ответственности за тот несчастный случай. Эти ссоры длились довольно остро до рождения дочки- заменителя, когда Роки было восемь лет. Они, безусловно, продлили для него первоначальное травмирующее влияние аварии, и способствовали поддержанию ее травмирующего давления.
На самом деле трудность Роки в осуществлении согласования не касается одних лишь слов. Она видна во всех предметах и относится к невозможности установления связей. Так, слово «переменчивость», использованное в географии, чтобы обозначить климаты, для него является непонятным, и приводит к ослаблению мышления. У него возникают сложности со всем, что касается прошлого, то есть с историей, предметом прошлого, но также и с французским языком, при согласовании глаголов и причастий прошедшего времени. Ему нравится лишь настоящее время и то, что является неизменным. Таким образом, он представляет картину значительной интеллектуальной ингибиции.
В начале своей психотерапии он неразговорчив. Он говорит, лишь отвечая на вопросы, что побуждает меня принять такую технику, когда я предлагаю ему написать тексты на свободные темы, которые я записываю под его диктовку. В них он рассказывает то, что он недавно делал весьма скудным стилем. Я был там-то, я делал то-то и то-то. Не чувствуется никакого аффекта. Он делает небольшие устные комментарии только по фактам, не представляя никакой фантазии. Например: «Я делал шалаш с таким-то приятелем. Затем мы вернулись. Все». Ничего не говорится ни о приятеле, ни о шалаше. Если я настаиваю, он приводит несколько явных дополнительных деталей. Даже речи нет о том, чтобы хоть что-то себе представить.
Нет никакого воображения!
Итак, сеансы мучительные. Несмотря ни на что, мы, в конце концов, находим одну тему, которая его несколько оживляет. У него на самом деле есть один сосед, который играет на ударных инструментах, и он слушает часами, как тот репетирует, однако я не знаю, какие мысли могут его посещать в это время. Долго время он об этом ничего другого сказать не может. Он начинает играть сам, и родители записывают его на курсы обучения игре на ударных инструментах.
Я прошу его сочинить текст на тему «история одного ударника». Он говорит мне следующее:
«Суббота после обеда, после урока игры на ударных я иду к своему приятелю Джонни. Без двадцати пяти минут четыре мы идем на студию. После часа репетиции он делает перерыв. Он репетирует. Он репетирует. Он делает перерыв. Потом мы уходим».
Для него выдумывать, это говорить мне «где» и «когда», в сочетании с
реальным временем и пространством.
Больше рассказать мне о своем приятеле? Он не может. Для него говорить значит описывать, а он не может описывать, не видя, не имея поддержки в перцептивной реальности. И когда я стараюсь побудить его выразить вероятные скрытые фантазмы, он мне говорит: «Нет никакого воображения». Эта фраза резюмирует все. Он не любит себе воображать или придумывать. Он не любит ассоциировать. Он не любит сближать что-то с чем-то. Он просто прилипает к реальности и все.
|
|
|
