Глава 4. Преодоление скуки.  Что дает отказ от привычного?

Глава 4. Преодоление скуки  

 Что дает отказ от привычного?

Обновление взгляда — это выход из состояния, обычно на­зываемого скукой. Об обыденщине и скуке мы говорим тогда, когда близкий, знакомый, устойчивый повседневный мир на­чинает восприниматься человеком как рутинный, тягостный, неинтересный и безрадостный. Привычное и знакомое, то, что обеспечивает нам легкую ориентацию в действительности, вдруг оказывается оковами, не дает дышать. Стереотипы жиз­ни и поведения, непосредственно распознаваемые в силу на­шей изначальной «сращенности» с ними, обнаруживают себя как скучные, ведущие наше существо в тупик. Продолжение такого существования переживается как труднопереносимое. Жить вроде бы и можно, но скверно. Необходимо переменить жизнь или точку зрения на жизнь, или и то и другое.

Побег от заевшей скуки совершается двумя основ­ными путями: через внешнее — активное практическое изме­нение обстоятельств и через внутреннее — изменение самого взгляда на мир, не выходя за рамки наличной повседневнос­ти, у которой свои собственные законы, не подвластные субъ­екту.

Попытка практически преодолеть наскучившую повседневность (слишком известное, ничего нового не обещающее бытие) возможна на индивидуальном уровне и на уровне общества. В индивиду­альной жизни это целеустремленное изменение личных обсто­ятельств: был неженат — женился, надоела профессия — бросил ее и начал «искать себя» в другой сфере (Как в сти­хах у А. Вознесенского: «Добились ли почестей постных, рука ли гашетку нажала. В любое мгновение — не поздно. Начните сначала! ») Утомила прежняя семья '(и женины не­достатки наперечет известны, и капризы детишек) — отпра­вился на поиски новой пристани или, вернее, новых «туман­ных берегов». А еще можно квартиру поменять, или службу, или город. Онегин от хандры полсвета изъездил: «Им овла­дело беспокойство, охота к перемене мест... » Если подходить к этому без иронии, то такие «бегства» до некоторой степени действительно способны вывести человека из обыденщины, смысловой и эмоциональной пустоты, внутренней неудовлет­воренности, обновить его мировосприятие. Однако подобное обновление, связанное с внешним отказом от привычного, как правило, оказывается кратковременным и неглубоким. Неда­ром говорят: от себя не уедешь. Мы быстро привыкаем к се­годняшней новизне, и на месте прежней скучной обыденности возникает относительно новая, но тоже скучная: с той же жизненной размеренностью, известными правилами игры, по­вторяемостью социальных событий, ритуалов, стереотипами поведения и т. д. Повседневный мир он и есть повседневный мир! В нем не может каждую минуту рождаться экстраорди­нарность!

Более коварный путь изживания обыденщины и скуки — это рево­люционный романтизм, желание до основания разрушить старый, приевшийся быт, чтобы на его обломках создать неч­то доселе небывалое и сплошь интересное и праздничное. У активистов-революционеров, как правило, интеллигентов, бы­ла очень сильная тяга к избавлению от «ветхого старого ми­ра», не просто от «народного страдания», но от скуки и обы­денности. В конце концов все они так или иначе разделяли томление чеховских персонажей, погибающих под гнетом по­вседневной рутинности и застоя.

Это сугубо интеллигентское стремление вырваться за обы­денность выразилось, например, в стихах Маяковского, в про­изведениях Ю. Олеши и во всем движении Пролеткульта, во взвинченном желании непрерывных потрясений, взрывов и фейерверков. Не миновало оно и «буржуазных революционе­ров» наших дней, разрушивших Советский Союз и пытающих­ся «сжечь в огне инфляции» прежнюю советскую повседнев­ность. Однако «сжигание повседневности» возможно лишь вместе со сжиганием граждан, живущих обычной жизнью, в пласте обыденной реальности. Когда «рвется связь времен» идет крупная социальная ломка, вместе с объективными об­стоятельствами меняются, конечно, и взгляды людей, ракур­сы их видения. Но происходит это не добровольно, а насиль­ственно. Такая перемена «позиции наблюдения» оказывает­ся вынужденной, навязанной извне и жестко. Группка политиков и теоретиков, тяготящихся отчасти обыденщиной на­личного состояния, отчасти отсутствием личной власти, под­водят общество к ситуации, которая вынуждает массы резко и в короткий период пережить крушение ценностей, потерять определенность своего положения, расстаться с повседневной налаженной жизнью. Вряд ли такой «отказ от привычного» можно считать благотворным. Ситуация просто выбрасывает человека из старых форм повседневности сначала в руины, а потом— в новые формы, которые совсем не застрахованы от того, что очень скоро опротивят хуже прежних (для многих людей «новая обыденность» становится просто «плохой, обы­денностью», потому что у них не было времени приспособиться к ней должным образом).

Нередко бывает, что с социальными и экономическими пер­турбациями у людей меняются взгляды (на политику, эко­номику, возможность социальной справедливости при налич­ной общественной форме), но не меняется взгляд. Этот взгляд может оставаться по-прежнему тоскливым и унылым, безжиз­ненным- и безрадостным, пронизанным привычным страхом и привычной безнадежностью. Взгляд, в котором нет будущего. Тяжелая обыденщина грызет в новых вынужденных услови­ях, возможно, еще больше, чем прежде.

Вот почему истинное обновление взгляда достигается все же не на сомнительных путях «радикальной переделки мира». Для него не надо крушить направо и налево и впопыхах стро­ить замки на песке. Вырваться из плена каждодневной ру­тинности можно, не убегая далеко, в рамках тех самых соци­альных и культурных форм, которые есть в данный момент, «здесь и сейчас», медленно развиваясь по своим собственным глубинным законам. Внутреннее изменение — это изменение не внешних обстоятельств, а точки зрения на них, когда в прежние формы вливается обновленное, как бы омытое солн­цем содержание. На такой путь каждый вступает доброволь­но. Впрочем, озарения, выводящие нас за пределы рутины, могут возникать и спонтанно, однако всегда — из нас самих, глубин нашей собственной души, нашей подспудной готовнос­ти и стремления окунуться в чудо, выпрыгнуть из оков привычного, за границу насквозь известного.

С определенной степенью условности можно говорить о трех путях приобретения нового взгляда. Каждый из путей возникает на основе конкретной духовной потребности и реша­ет свои собственные задачи.

Повседневный мир нашей жизни может быть осознан и прочувствован как неистинный, ограниченный, частичный и самозамкнутый. Та реальность, в которой мы обретаем себя, выступает хаотичной, зыбкой, вероятностной, не имеющей твердого фундамента. В ней нет ни подлинности, ни «чисто­
го смысла». Все затемнено, затуманено, интерпретации гро­моздятся на интерпретации, мнения на мнения. Внешняя упо­рядоченность такого мира не отменяет его текучести, его Протеева лика, его переплетенной с правдой лжи, наконец, его не­цельности, эклектичности. Это взвесь, смесь, коллаж, лоскут­ное одеяло, на котором каждый из нас занимает собственный лоскут, смотрит, на все с партикулярной обособленной пози­ции.

В повседневной жизни мы безнадежно субъективны в са­мом скверном смысле слова: мы ставим маленькие, быстро поглощаемые временем цели, достигаем их хотя и по «наличным канонам», а все же наугад, ибо сами каноны несовер­шенны, познаем без гарантий истинности. И мы не умеем вы­рваться за пределы своего узко прагматического бытия-бы­та. Нам незнакомы просторы Духа, идеальное совершенство Логики, чистота Смысла. Мы все пятнаем своей повседневной погоней за едой, питьем, чувственностью, социальными бла­гами. Но к высшим и чистым истокам нет иного пути, как только перемена точки зрения. Надо иначе взглянуть на дей­ствительность, лишь тогда откроются в глубине нашего соб­ственного сознания (а оно не идентично миру предметов! ) ис­тинная реальность, универсальность, вечная простота и чис­тота непогрешимых форм.

Эту универсальность, истину и чистоту можно искать с разными целями. Можно искать, чтобы в ней жить. Но можно искать и для того, чтобы научить людей подлинному позна­нию. По этому пути поиска «истинного видения реальности» идут два разных на первый взгляд культурных направления: эзотерическая философия и современное феноменологическое знание. Их волнуют истина и универсальность, чистота и_: яс­ность сознания, противоположного туману повседневности.

Совсем иной потребностью вызваны два других способа обновления взгляда; Повседневный мир может предстать как стереотипный, нетворческий, связывающий свободу, шаблон­ный, слишком привычный, наперед известный. А привычный взгляд равен слепоте. Он незряч. Чтобы вновь приобрести способность видения, следует избавиться от привычных кон­текстов, ухватить знакомое как незнакомое, банальное как ори­гинальное, изученное как встреченное впервые. Только тогда можно творить, получать эстетические радости, обрести сво­боду суждения, не скованную цепями чужих мнений. Здесь помогают одиночество и отстранение. Это приемы, характер­ные прежде всего для людей искусства, желающих обрести оригинальную позицию, способную пробить брешь в приев­шейся обыденности.

И, наконец, повседневный мир может явиться как скуч­ный, серый, лишенный жизненных смыслов (не тех, вселен­ских и логических, за которыми следуют эзотерики и феноме­нологи, а обычных, которые одушевляют нашу каждодневную жизнь). В данном случае — весьма тяжелом — нужно, не вы­ходя из сиюминутных забот, из всех этих «подмести пол» и «сходить в магазин», высветить свое обыденное бытие новым светом. Чтобы самому себе ответить на вопрос «Зачем? ». Чтобы не сделаться отупевшим исполнителем машинизирую­щих «рациональных требований». «... Повседневность, — пи­шет Б. Вальденфельс, — только тогда сохраняет или даже приобретает силу сопротивления против нажима упорядоченной рациональности, когда она сама становится большим, чем про­сто повседневная жизнь, т. е. когда она сама себя превосхо­дит. Это превосходство над собой возможно, пока повседнев­ное сохраняет свою обратную сторону — внеповседневное» [58]. Итак, в третьем случае отказ от привычного совершается не ради «иных измерений бытия», не ради истины и даже не ради творчества как такового, а ради самой повседневности. Основой обновления взгляда должна стать внутренняя диа­лектика обыденной жизни, диалектика обыденного и необы­денного, привычного и непривычного, освоенного и неосво­енного. Это взаимодействие моментов заведомо ясных и не­опасных, с романтикой и героикой, с душевными и духовны­ми-взлетами, посещающими людей во внешне привычной и совсем не оригинальной обстановке. Это открытие «свечения вещей и событий изнутри», не запредельным, а «посюсторонним» смысловым светом. Кстати, фоном любого откровения и любого открытия, самого сильного и высокого переживания всегда является обыденность. Без повседневных подробнос­тей повествование о высоких страстях пусто, ибо в реальном мире высокое облечено в живую плоть низкого. Трудно указать специальные приемы для достижения нового взгляда на  повседневность. Это сложная и тонкая проблема. И тем не менее, я попытаюсь, хотя бы схематично, очертить все три пути обновления взгляда.