4. Трактовка раннего протестантизма как консервативной  революции в католичестве

Немало историков – начиная от Вольтера и кончая нашими современниками, ведут родословную европейского «буржуазного» строя с протестантизма XVI века. В частности – с кальвинизма. М. Вебер также связывает генезис современного капитализма с протестантизмом. Но, в отличие от других знатоков, не с ранними сектами XVI века, а с более поздними – XVII века. Вебер неоднократно подчёркивал, что воззрения первых протестантов на основные религиозные догматы нередко прямо противоположны взглядам их последователей XVII века. Мы же добавим: доведись протестантам из ХVII века оказаться, скажем, в Женеве ХVI века и подискутировать о личном прочтении Евангелия или теории предопределения, для них бы с радостью развела костёр раннепротестантская инквизиция.

Возникает вопрос: что же обусловило радикальную переоценку ценностей и трансформацию протестантизма на рубеже веков? Являются ли вообще протестантские модели XVI и XVII вв. звеньями одной религиозной цепи или об общем говорит лишь собирательное название – «протестантизм»?

Чтобы ответить на подобные вопросы, проясним природу раннего протестантизма и причины его возникновения с позиций перерождения универсалистского взаимодействия в коллективистское.

В послеуниверсалистскую пору Италия – общеевропейский религиозно-политический центр, напомним, пребывала в глубокой социальной коме. Блестящий расцвет в XIII-XV вв. обернулся в постгуманистическое время неожиданным распадом. Универсализм остался в прошлом, а на рельсы государствоцентризма страна вставать не собиралась. И общественный процесс, потеряв какую-либо системность, стал стихийным и бесконтрольным.

То, что Италия XV века была не обычной страной, а общехристианским руководителем, лишь усугубляло проблему. Рим, как католический центр, своим непреложным авторитетом задавал всеевропейские нормы. Однако к XVI веку многие уже заподозрили, что поводырь сбился с пути, бредёт на «автопилоте», и его самого пора вести под руки. Инстинкт самосохранения предостерёг подражать недавнему пастырю, который демонстрировал ныне такое свободолюбие, от которого некоторые поморщились бы и при индивидуализме.

Не все пожелали следовать за пастырем в пропасть. Ряд социумов – Франция или Англия, успешно осваивали государствоцентризм. Иные – более пассивные, подобно Германии, хоть и считались далёкой от прогресса глухоманью, но разлагаться также не желали. Посильной задачей они видели лишь торможение общественного процесса, консервацию на универсалистской фазе. Поэтому с начала XVI в. настоятельной необходимостью стала независимость от Рима. Заботу о собственном будущем европейцы брали в свои руки.

Была и другая причина отпочкования от католичества. Если почитать источники тех лет, то очевидно, что германоязычные страны стремились почувствовать свою самость, противопоставить себя латинским народам.

В Германии XVI века христианский универсализм имел собственную национальную базу, самобытные черты. В народе, скажем, почитали средневековых мистиков – М. Экхарта, Таулера. Любили анонимное произведение «Немецкая теология», созданное ещё в XIV веке. Эта «Теология» учила, в частности, что человек отдалён от Бога настолько, насколько мотивирован потребностями своей испорченной природы. Стремиться же, согласно «Теологии», надо к тому, чтобы человеческая воля соединилась, слилась с Вечной Волей. Совершенно уничтожилась в ней – чтобы хотел и действовал уже не человек, а Вечная Воля. Но, что важно: своими силами восстановить единство с Вечной Волей люди не способны. Для этого они нуждаются в Божественной благодати (то есть, помощи свыше). Без благодати – усилия тщетны [66, 7-8].

Разумеется, когда в XVI веке в Германии потребовалось универсализм возрождать, об этих национальных рецептах вспоминали всё чаще. Дальше всех в оздоровлении христианства пошёл скромный теолог из Виттенберга Мартин Лютер. Лютер не стал мириться с капитуляцией универсализма перед поднявшим голову человеческим естеством. Однако в начале XVI века в деле «консервативной» реформации он был ещё новичком, начинал с нуля. Поэтому Лютер не сразу осознал, какую существенную роль в уничтожении христианских основ играют как раз их хранители – римское духовенство. Поначалу он лишь чувствовал, что в современной церкви что-то не так, что успехи римского центра больше не радуют.

Всё встало на место в 1511-м году после поездки Лютера в Рим. Пребывание в «Вечном городе» оказалось для поборника «провинциального» немецкого универсализма полным сюрпризов. И поначалу он не мог скрыть растерянности и разочарования.

Когда Лютер проживал в «испорченном городе», католический «Бог» отпускал грехи по таксе Иоанна XXII. Прощение убийства – восемь дукатов, святотатства и клятвопреступления – девять, многожёнства – шесть, воровство – можно и за девять и т. д. Словом, освобождённый грех свирепствовал. Лютер же потихоньку прозревал и протестовал. Поэтому его последователей и прозвали протестантами.

«Италия пересылает к нам свои «добродетели» незаметно, негаданно, – разоблачает он римскую экспансию на Германию, желающую остаться верной универсализму, – (... ) Эпикурейцы, отъявленные безбожники, освободившие себя от всех религиозных оков, начинают проникать и в Германию». «Кто в первый раз идёт в Рим, гласит немецкая пословица, тот ищет лукавого, в другой раз находит его, а в третий – приводит с собой. Теперь, – добавляет Лютер, – народ навострился до того, что разом совершает все три путешествия» [цит. по: 69, I, 259; II, 85].

«Римская курия вконец развращена и отравлена, – теряет он пиетет перед возмутителем социального процесса – общехристианским руководством. – Это чудовищное смешение всех мыслимых распутств, кутежей, плутен, амбиций и злодеяний. Рим бесчинствует сегодня также (если не больше), как во времена цезарей. Поэтому сегодня апостолы ещё нужнее, чем в прошлом» [цит. по: 91, 84].

И Лютер принялся реанимировать в Германии «апостольские времена». Но, повторим, он был лишь неопытным первооткрывателем. Поэтому поначалу надеялся решить «несложную» задачу по-хорошему. Просто напомнить согражданам раннехристианские нормы – догмы ныне забытые или периферийные. Например – трактовку предопределения Августином, идею всеобщего священства донатистов IV века. И, конечно же, сочинения доморощенных средневековых мистиков. После этого, разумеется, все сами ринутся возрождать славный универсализм.

Иными словами, Лютер оказался скорее теологом-теоретиком, чем реформатором-практиком. Поэтому, возглавив германскую «консервативную» революцию, он не сразу дополнил христианский универсализм антипрогрессистским зарядом, не сразу наладил отеческий контроль над «злыми» волей собратьями. В чём вскоре и раскаялся.

«Если бы мне теперь пришлось снова объяснять народу книгу Бытия, – писал он вскорости, – я бы иначе распорядился, ибо кто хочет учить других и сам понимать эту книгу, должен обогатиться запасом житейской опытности и оглядеться хорошенько в мире (... ) Проповедник должен, прежде всего, познакомиться с миром, убедиться, что он собственность дьявола, и не ожидать от него исправления. Он не должен быть простодушным агнцем, каким был я, который не на шутку верил в беззлобие мира и полагал, что при первом звуке Евангелия все соберутся под кров его и примут его с восторгом. Только теперь я с душевным прискорбием узнал, как жестоко ошибался! » [цит. по: 75, 161-162].

«Если бы кто-то захотел править миром по-евангельски, упразднив всякое светское право и светский меч под предлогом, что все де крещёные, все христиане, среди которых Евангелие не предписывает иметь ни права, ни меча, и они вообще не нужны, любезный, угадай, что бы он натворил? – разочаровывается Лютер в способности населения самостоятельно противостоять «прогрессистским» наскокам. – (... ) Поскольку весь мир зол, и среди тысячи едва ли найдёшь одного истинного христианина (... ) он снял бы путы и цепи с диких, злых зверей, так что они растерзали и перегрызли бы всех. В то же время он уверял бы, будто это – его ручные, безобидные зверюшки; но я почувствовал бы истину по ранам своим (... ) Таким людям нужно сказать: конечно, правда, что христиане ради самих себя не подчинены ни праву, ни мечу и не нуждаются в них. Но прежде постарайся, чтобы весь мир наполнился христианами, а потом уже управляй по-христиански, по-евангельски» [63, 120-121].

Поэтому когда Лютер поднабрался опыта, то вступил во второй – «консервативный» этап своего протеста. Теперь-то, столкнувшись с реальностью, он расстаётся с иллюзиями о «доброте» сограждан и признаёт массы неспособными разоблачать «прогрессистские» козни своим скромным разумом.

«Молодой и глупый народ следует учить всегда в одних и тех же выражениях, в противном случае неизбежны заблуждения, – осознаёт он необходимость строгого руководства неблагонадёжными соплеменниками, – (... ) Кто не хочет учиться, того не допускать к Святому причастию; детей его оставлять некрещёными» [цит. по: 75, 138].

Как видим, социальное строительство – сильная карта Лютера. Поэтому в целом его деятельность следует оценить более как разрушительную, чем созидательную. Важнейшее достижение – избавление Германии от политической власти Рима. Зато полученная независимость позволила последователям Лютера избежать участи Савонаролы и совершить созидательную часть «консервативной» реформы. Им удалось временно обратить социальный процесс вспять и вернуть общенормативность универсалистских идеалов, контролируя и оберегая при этом массы от соблазна «прогрессизма». Иными словами – построить универсалистские аффективные общества.