Радикализация и пределы техники

Серьезный урок смирения и аналитической истины, вытекающий из Клинического дневника, свидетельствует об отчаянной попытке его автора провести как можно более качественное исследование «опыта» контрпереноса и терапии. Этот документ, имевший изначально сугубо личный характер, ибо речь идет о ежедневных записях, можно понять как упрек Ференци Фрейду, как результат родительского и идеализирующего «неанализированное» – «неоконченное», или «бесконечное»[51] – негативного переноса на Фрейда, от которого его гениальный ученик и последователь желал бы получить, посредством своих технических инноваций, подкрепление материнских истоков. Это то, чего Фрейд, занятый в свою очередь собственным нерешенным контрпереносом, никогда не понял и не принял по‑ настоящему. С этой точки зрения очевидно, что «взаимный анализ» был начат из желания Ференци вновь оказаться рядом с Фрейдом, фантазматически поставленным в материнскую позицию, преконфликтную, преамбивалентную, близкую к первичной любви.

Поэтому неудача и драма Ференци, занятого радикализацией некоторых своих теоретико‑ практических положений, состоит в том, что в какие‑ то моменты он смешивал аналитический метод с аналитической техникой. Это смешение берет начало в слишком сильной идентификации с пациентом, который в анализе действительно становится «ребенком, отображающим нападения, „реально“ исходящие от объекта». В такие минуты страстного переноса, больше не имея возможности репрезентировать внутренние (проективные и интроективные) объекты пациента, и сам становясь внутренним объектом, Ференци блокирует процесс символизации и обработку процесса. Когда эта драматическая (психодраматическая) игра предложена пациенту, он может прибегнуть только к «отреагированию вовне» и к эвакуации внутреннего объекта, который опустошает его психическую реальность. Разделение между внутренним и внешним объектами ликвидировано. Когда смешение между аналитиком и пациентом сохраняется («взаимный анализ»), анализ порождает массивную регрессию, после которой пациенту будет очень трудно восстановиться.

Перепутав взрослую структуру с инфантильной структурой личности, Ференци низводит взрослого до ребенка и, вероятно, забывает, что перед ним инфантильные аспекты его пациента и бывшего ребенка в этом взрослом.

Похоже, Ференци абсолютно не в состоянии принять во внимание, что язык страсти – источник страстных состояний – способен нанести травму, ибо он соблазняет ребенка по мере того как передает один или несколько ему самому неизвестных смыслов, демонстрируя этим импринтинг и присутствие родительского бессознательного.

Далее, рамки уже не считаются проекционным пространством, местом трансферентной актуализации некоторых прошлых ситуаций, а являются актуальной средой, актуальным источником травматического повторения. Таким образом, Ференци начинает заниматься тем, что сегодня принято называть «процессом рамок»[52], вместе с процессом «исторических соблазнителей»[53], а при таком подходе то, что является структурным, воспринимается как генетически травматичное, и как диахроническое и приобретенное воспринимается то, что, наоборот, есть всего лишь серия дуализмов, или разделений, присущих субъекту.

Не имея в своем распоряжении понятия проективной идентификации, что позволило бы ему оторваться от некоторых «предельных» аспектов трансферентного процесса во многих из его «трудных» случаев, Ференци опирается на свои интроективные контрпереносные идентификации, чтобы «слышать» психоаналитический процесс своих пациентов и «чувствовать» то, что пациенту не удается интегрировать: ненависть, гнев, ярость, отстранение, тоску, отчаяние, беспомощность… Так, ему приходится «переживать» то, что пережил «соблазненный ребенок» (соблазненный пациент). Пытаясь вернуть это пережитое пациенту, представляя его, Ференци не понимает, что с этого момента он сам находится в положении соблазненного ребенка, ставшего, в свою очередь, настоящим «мудрым младенцем», принужденным к «сверхвзрослению» и к бессознательной идентификации с взрослым, который заботится о родителе соблазненного ребенка. Посредством взаимного анализа, став пленником инверсии, обусловленной аналитической ситуацией, Ференци понял, что его практика была не только трансгрессивной[54], но и мешала его личным интерпретационным способностям[55].

Несмотря на это, какова бы ни была ограниченность его последних исследований, большая заслуга Ференци – заслуга, которую признбют последующие поколения, – состоит в том, что он сумел раздвинуть рамки проблемы соблазна, ранее теоретически разработанной Фрейдом, и предложил ее развитие, считая травматическую этиологию результатом либо психического насилия над ребенком со стороны взрослого, либо смешения языков между ними, либо же отказа взрослого понять отчаяние ребенка. Когда эти формы психического разрыва срабатывают, дисквалифицируя и отрицая роль мышления и аффектов, это ведет к появлению в психике ребенка травмы, вызывающей расщепление. С этой точки зрения у пациентов, которыми занимается Ференци, речь идет уже не о естественной судьбе либидо, а о крайних состояниях психической, даже физической боли – агонии психической жизни.