«Непристойные слова. Вклад в психологию латентного периода развития» (1910)

 «Непристойные слова. Вклад в психологию латентного периода развития» (1910)

(Psychanalyse I, Payot, 1968, p. 126–137)

Этот текст позволяет оценить метапсихологический талант Ференци. Он выявляет сферу интересов и разработок автора, касающихся связей, существующих в психике между словом, мыслью, репрезентацией и актом. Ференци вслед за Фрейдом развивает идею, что использование слова, преисполненного аффекта, в данном случае непристойного, выступает как «действие» по отношению к собеседнику, ибо слово и мысль, которую оно выражает, становятся в этот момент – регрессивным и галлюцинаторным образом – самой вещью.

< …> Часто непристойное выражение, использованное во время сеанса, вызывает у пациента такое же потрясение, как когда‑ то услышанный разговор между его родителями, в котором промелькнуло грубое слово, чаще всего сексуального порядка. Это потрясение, способное сильно пошатнуть уважение ребенка к своим родителям, а у невротика – остаться бессознательным на всю жизнь, обычно случается в пубертатном периоде и является своего рода повторением впечатлений, вызванных сексуальными отношениями, замеченными в раннем детстве.

 Уважение, которое должно проявляться к родителям и вышестоящим, парализует, однако, свободу доверяться им и связывается с одним из основных комплексов вытесненного психического материала. По нашему настоянию можно получить со стороны больного буквальное выражение его мыслей, даже если придется произнести «то самое» слово, и таким образом можно вызвать неожиданные прояснения и возобновление застойного анализа.

 < …> Существует тесное единство между вульгарными и грубыми (единственными известными ребенку) сексуальными и экскрементальными (связанными с испражнением) терминами и глубоко вытесненным ядерным комплексом как у невротика, так и у здорового человека. (Следуя Фрейду, ядерным комплексом невротиков я называю эдипов комплекс. )

 Детское понимание сексуальных отношений между родителями, процесса рождения и животных функций, то есть инфантильная сексуальная теория, выражается поначалу в просторечных терминах, которые только и доступны ребенку; и эти формулировки будут в наибольшей мере подвержены моральной цензуре и инцестному барьеру, которые позже станут вытеснять эти теории.

 Этого достаточно, чтобы объяснить, по крайней мере частично, почему мы сопротивляемся тому, чтобы произносить и слышать эти слова.

 < …> Непристойное слово содержит в себе особую силу, каким‑ то образом вынуждающую слушателя представить себе названный объект, орган или сексуальные функции в их материальной реальности. Фрейд признал и сформулировал это, исследуя мотивации и условия произнесения скабрезной шутки. Он пишет: «Через непристойные слова она (скабрезная шутка) обязывает лицо, которого оскорбляют, представить себе часть тела или функции, о которых идет речь» (Остроумие и его отношение к бессознательному). Я хотел бы лишь дополнить это замечание, подчеркнув, что деликатные намеки на сексуальные процессы или научная и иностранная терминология, обозначающая их, не производят эффекта вообще или производят далеко не такой эффект, как слова, взятые из примитивного народного эротического лексикона родного языка.

 Следовательно, можно предположить, что эти слова в состоянии спровоцировать у слушателя регрессивное и галлюцинаторное возвращение мнестических образов. Эта гипотеза, основанная на самонаблюдении, подтверждается свидетельствами многих нормальных и невротических субъектов. Причины этого феномена следует искать в самом слушателе, предполагая, что в глубине его памяти существует некоторое количество вербальных – слуховых и графических – представлений с эротическим содержанием, отличающихся от остальных более явной тенденцией к регрессии. Когда непристойное слово воспринято визуально или на слух, это свойство мнестических образов начинает действовать.

 «Инверсия аффекта в сновидении» (1916)

(Psychanalyse II, Payot, 1970, p. 236)

Эта краткая заметка – возможно самоаналитическая – относительно интерпретации сна является частичкой огромного вклада в психоаналитическую клинику, который сделан трудами Ференци; она позволяет читателю оценить деликатность и замечательный интерпретативный талант их автора.

Ночью немолодого господина разбудила жена, потому что он смеялся во сне так громко и неистово, что она забеспокоилась. Позже муж рассказал ей, что ему приснился следующий сон: «Я лежал в кровати; знакомый мне мужчина вошел в комнату; я хотел включить свет, но мне это не удавалось – я старался, ничего не получалось. Тогда моя жена поднялась с постели, чтобы прийти мне на помощь, но и она никак не могла зажечь лампу; а так как ей неудобно было стоять в ночной рубашке перед этим господином, в конце концов она оставила эту затею и снова легла. Все это было так забавно, что меня захлестнул неудержимый приступ смеха. Жена беспрерывно повторяла: „Что ты смеешься, что здесь смешного? “ – но я продолжал смеяться, пока не проснулся». На следующий день господин, которому приснился сон, выглядел весьма подавленным, у него болела голова. «Этот чудовищный смех совершенно меня изнурил», – говорил он.

 Если посмотреть с аналитической точки зрения, то этот сон куда менее забавен. «Знакомый господин», вошедший в комнату, является в латентном смысле сна «образом смерти, упоминаемым под старинным именем „великого незнакомца“». У пожилого господина, страдающего атеросклерозом, был серьезный повод думать о смерти. Неудержимый смех заменяет плач и рыдания при мысли, что он должен умереть. Свет который ему не удается зажечь, это свет жизни. Эта грустная мысль может быть также связана и с попыткой коитуса, окончившейся неудачей, когда даже то, что жена была неодета, ничем ему не помогло; он понял, что жизнь катится под уклон. Сон помог превратить грустную мысль об импотенции и смерти в комическую сцену, а рыдания – в смех.

 Такие «инверсии» аффектов и инверсии выразительных действий встречаются и при неврозах, а также во время анализа, в форме «преходящих симптомов»[82].