«Принцип релаксации и неокатарсис» (1930)

Доклад под заголовком «Прогресс аналитической техники», представленный на XI Международном психоаналитическом конгрессе в Оксфорде, август 1929 г. (Psychanalyse IV, Paris, Payot, 1982, p. 82–90)

В этом тексте Ференци опирается на технические новации – на так называемую технику «релаксации», или «неокатарсис», включающую почти неограниченную толерантность («принцип дозволенности») – с целью разработки своих концепций, касающихся теории травматизма, ибо эта новая техника анализа содействует появлению психических процессов, связанных с первичными травматическими «вытеснениями», и позволяет уловить саму природу последних. Она способствует регрессии и там, где отсутствует психическая память, делает возможным выражение телесного символизма. Смешение языка как следствие несоответствия между языком нежности ребенка и языком страсти взрослых, расщепление как следствие первичной травмы, негативная галлюцинация, которая следует за расщеплением до компенсации через позитивную галлюцинацию, ненависть как средство фиксации, более сильное по сравнению с нежностью, а также значимость контрпереноса в анализе – вот несколько важных теоретических идей автора, затронутых в этой статье.

< …> Анализ не может считаться завершенным, по крайней мере с теоретической точки зрения, если в нем не удалось добыть мнестический травматический материал. И по мере того как подтверждается эта гипотеза, основывающаяся, как я уже сказал, на опыте, полученном терапией «релаксации», эвристическое значение техники, измененной таким образом, также заметно растет в теоретическом плане. После того как я уделил все должное внимание фантазматической деятельности как патогенному фактору, в последнее время мне пришлось все чаще заниматься самим патогенным травматизмом. Оказалось, что травматизм гораздо реже является результатом конституциональной, или врожденной гиперчувствительности детей, которые могут реагировать невротически даже на обычные и неизбежные дозы неприятностей, нежели результатом действительно неадекватного, даже жестокого, лечения. Истерические фантазии не обманывают, говоря нам о том, как далеко родители и другие взрослые заходят в своих эротических страстях по отношению к детям и как, с другой стороны, если ребенок полубессознательно втягивается в эту игру, подвергают детей строгим наказаниям и угрожают им, что волнует и потрясает ребенка, оказывает на него шокирующий эффект и остается для него абсолютно непонятным. В настоящее время я вновь склонен придавать, наряду с эдиповым комплексом детей, большее значение инцестуозной тенденции взрослых, вытесненной и подаваемой под маской нежности. С другой стороны, я не могу отрицать, что готовность детей отвечать генитальному эротизму проявляется намного сильнее и раньше, чем мы привыкли думать. Возможно, большая часть извращений у детей не означает простой фиксации на предыдущем этапе, а объясняется регрессией к этапу, имеющему корни в ранней генитальной стадии. В некоторых случаях травма наказания причиняет ребенку боль прямо в момент эротического действия и рискует вызвать стойкое расстройство того, что Райх называет «способностью к оргазму». Но ребенок испытывает такой же страх тогда, когда его генитальные ощущения форсируются преждевременно, ибо то, чего реально хочет ребенок, даже касательно сексуальных аспектов, – это лишь игра и нежность, а не неистовое проявление страсти.

 В то же время мы удостоверились, что лечение методом неокатарсиса дает материал для размышления и в другом плане. Оно позволяет нам получить представление о психическом процессе с момента первичного травматического вытеснения и увидеть саму природу вытеснения. Похоже, первой реакцией на шок всегда является скоротечный психоз, то есть разрыв с реальностью, с одной стороны – в форме негативной галлюцинации (потеря сознания или истерический обморок, головокружение), с другой стороны – часто в форме позитивной незамедлительной галлюцинаторной компенсации, создающей иллюзию удовольствия. Во всех случаях невротической амнезии, возможно также и при текущей детской амнезии, речь может идти о психическом расщеплении личности под воздействием шока, но эта отщепленная часть тайно выживает и старается проявить себя, не находя другого выхода, как, скажем, в виде невротических симптомов. < …>

 Иногда, как я уже отметил, нам удается установить прямой контакт с вытесненной частью личности и вовлечь ее в то, что я назвал бы инфантильным превращением. При релаксации истерические телесные симптомы иногда возвращали к стадиям развития, на которых, вследствие неполной сформированности органа мышления, регистрировались лишь физические воспоминания. < …>

 Я также констатировал, что вытесненная ненависть являлась средством фиксации и присоединения более сильным, чем откровенная нежность. Это то, что с предельной ясностью удалось выразить пациентке, доверие которой я сумел завоевать с помощью гибкой техники лишь к концу двух лет тяжелой борьбы с ее сопротивлением. < …> Пока она идентифицировала меня со своими жестокосердными родителями, пациентка постоянно демонстрировала свои вызывающие реакции, а когда я перестал давать ей к этому повод, она стала отличать настоящее от прошлого и после нескольких эмоциональных всплесков истерического характера начала вспоминать психические потрясения, которые ей пришлось претерпеть в детстве. Схожесть аналитической ситуации с инфантильной подталкивает, таким образом, скорее к повторению, а контраст между ними способствует воспоминанию.

 Я сознаю, конечно, что эта двойная тактика фрустрации и попустительства обязывает самого аналитика к усиленному контролю своего контрпереноса и контррезистентности. Несдержанные влечения ведут к ситуации, когда даже вдумчивые воспитатели и родители вовлечены в злоупотребления в том и другом плане. Нет ничего легче, чем под прикрытием требований фрустрации, предъявляемых пациентам и детям, удовлетворять свои собственные скрытые садистские наклонности; впрочем, чрезмерные формы и обилие нежности к пациентам и детям могут служить больше собственным либидинозным тенденциям, возможно бессознательным, чем благополучию тех, кем мы занимаемся. Эти новые и трудные условия предоставляют еще более твердый аргумент в пользу того, о чем я часто и настойчиво говорил, а именно необходимости для психоаналитика доводить анализ до самых глубин, что позволило бы ему контролировать особенности своего собственного характера.