XVIII. Над восточной рекой
IX
Равнина. Трубы. Входят двое. Лязг сражения. «Ты кто такой? » – «А сам ты? » «Я кто такой? » – «Да, ты». – «Мы протестанты». «А мы – католики». – «Ах, вот как! » Хряск! Потом везде валяются останки. Шум нескончаемых вороньих дрязг. Потом – зима, узорчатые санки, примерка шали: «Где это – Дамаск? » «Там, где самец‑ павлин прекрасней самки». «Но даже там он не проходит в дамки» (за шашками – передохнув от ласк). Ночь в небольшом по‑ голливудски замке.
Опять равнина. Полночь. Входят двое. И все сливается в их волчьем вое.
X
Осенний вечер. Якобы с Каменой. Увы, не поднимающей чела. Не в первый раз. В такие вечера все в радость, даже хор краснознаменный. Сегодня, превращаясь во вчера, себя не утруждает переменой пера, бумаги, жижицы пельменной, изделия хромого бочара из Гамбурга. К подержанным вещам, имеющим царапины и пятна, у времени чуть больше, вероятно, доверия, чем к свежим овощам. Смерть, скрипнув дверью, станет на паркете в посадском, молью траченом жакете.
XI
Лязг ножниц, ощущение озноба. Рок, жадный до каракуля с овцы, что брачные, что царские венцы снимает с нас. И головы особо. Прощай, юнцы, их гордые отцы, разводы, клятвы верности до гроба. Мозг чувствует, как башня небоскреба, в которой не общаются жильцы. Так пьянствуют в Сиаме близнецы, где пьет один, забуревают – оба. Никто не прокричал тебе «Атас! » И ты не знала «я одна, а вас... », глуша латынью потолок и Бога, увы, Мари, как выговорить «много».
XII
Что делает Историю? – Тела. Искусство? – Обезглавленное тело. Взять Шиллера: Истории влетело
от Шиллера. Мари, ты не ждала, что немец, закусивши удила, поднимет старое, по сути, дело: ему‑ то вообще какое дело, кому дала ты или не дала?
Но, может, как любая немчура, наш Фридрих сам страшился топора. А во‑ вторых, скажу тебе, на свете ничем (вообрази это), опричь Искусства, твои стати не постичь. Историю отдай Елизавете.
XIII
Баран трясет кудряшками (они же – руно), вдыхая запахи травы. Вокруг Гленкорны, Дугласы и иже. В тот день их речи были таковы: «Ей отрубили голову. Увы». «Представьте, как рассердятся в Париже». " Французы? Из‑ за чьей‑ то головы? Вот если бы ей тяпнули пониже... " «Так не мужик ведь. Вышла в неглиже». «Ну, это, как хотите, не основа... » «Бесстыдство! Как просвечивала жэ! » «Что ж, платья, может, не было иного». " Да, русским лучше; взять хоть Иванова: звучит как баба в каждом падеже".
XIV
Любовь сильней разлуки, но разлука длинней любви. Чем статнее гранит, тем явственней отсутствие ланит и прочего. Плюс запаха и звука. Пусть ног тебе не вскидывать в зенит: на то и камень (это ли не мука? ), но то, что страсть, как Шива шестирука, бессильна – юбку, он не извинит.
Не от того, что столько утекло воды и крови (если б голубая! ), но от тоски расстегиваться врозь воздвиг бы я не камень, но стекло, Мари, как воплощение гудбая и взгляда, проникающего сквозь.
XV
Не то тебя, скажу тебе, сгубило, Мари, что женихи твои в бою поднять не звали плотников стропила; не «ты» и «вы», смешавшиеся в " ю"; не чьи‑ то симпатичные чернила; не то, что – за печатями семью ‑ Елизавета Англию любила сильней, чем ты Шотландию свою (замечу в скобках, так оно и было); не песня та, что пела соловью испанскому ты в камере уныло. Они тебе заделали свинью
за то, чему не видели конца в те времена: за красоту лица.
XVI
Тьма скрадывает, сказано, углы. Квадрат, возможно, делается шаром, и, на ночь глядя залитым пожаром, багровый лес незримому курлы беззвучно внемлет порами коры; лай сеттера, встревоженного шалым сухим листом, возносится к стожарам, смотрящим на озимые бугры.
Немногое, чем блазнилась слеза, сумело уцелеть от перехода в сень перегноя. Вечному перу из всех вещей, бросавшихся в глаза, осталось следовать за временами года, петь на голос «Унылую Пору».
XVII
То, что исторгло изумленный крик из аглицкого рта, что к мату склоняет падкий на помаду мой собственный, что отвернуть на миг Филиппа от портрета лик заставило и снарядить Армаду, то было – – – не могу тираду закончить – – – в общем, твой парик, упавший с головы упавшей (дурная бесконечность), он, твой суть единственный поклон, пускай не вызвал рукопашной меж зрителей, но был таков, что поднял на ноги врагов.
XVIII
Для рта, проговорившего «прощай» тебе, а не кому‑ нибудь, не все ли одно, какое хлебово без соли разжевывать впоследствии. Ты, чай, привычная к не‑ доремифасоли. А если что не так – не осерчай: язык, что крыса, копошится в соре, выискивает что‑ то невзначай.
Прости меня, прелестный истукан. Да, у разлуки все‑ таки не дура губа (хоть часто кажется – дыра): меж нами – вечность, также – океан. Причем, буквально. Русская цензура. Могли бы обойтись без топора.
XIX
Мари, теперь в Шотландии есть шерсть (все выглядит как новое из чистки). Жизнь бег свой останавливает в шесть, на солнечном не сказываясь диске. В озерах – и по‑ прежнему им несть числа – явились монстры (василиски). И скоро будет собственная нефть, шотландская, в бутылках из‑ под виски. Шотландия, как видишь, обошлась. И Англия, мне думается, тоже. И ты в саду французском непохожа на ту, с ума сводившую вчерась. И дамы есть, чтоб предпочесть тебе их, но непохожие на вас обеих.
XX
Пером простым – неправда, что мятежным! я пел про встречу в некоем саду
с той, кто меня в сорок восьмом году с экрана обучала чувствам нежным. Предоставляю вашему суду: a) был ли он учеником прилежным, b) новую для русского среду, c) слабость к окончаниям падежным.
В Непале есть столица Катманду.
Случайное, являясь неизбежным, приносит пользу всякому труду.
Ведя ту жизнь, которую веду, я благодарен бывшим белоснежным листам бумаги, свернутым в дуду.
1974
Над восточной рекой
Боясь расплескать, проношу головную боль в сером свете зимнего полдня вдоль оловянной реки, уносящей грязь к океану, разделившему нас с тем размахом, который глаз убеждает в мелочных свойствах масс. Как заметил гном великану.
В на попа поставленном царстве, где мощь крупиц выражается дробью подметок и взглядом ниц, испытующим прочность гравия в Новом Свете, все, что помнит твердое тело pro vita sua – чужого бедра тепло да сухой букет на буфете.
Автостадо гремит; и глотает свой кислород, схожий с локтем на вкус, углекислый рот; свет лежит на зрачке, точно пыль на свечном огарке. Голова болит, голова болит. Ветер волосы шевелит на больной голове моей в буром парке.
1974
Воспользуйтесь поиском по сайту: ![]() ©2015 - 2025 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...
|