Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

 К Евгению.  Заметка для энциклопедии.  Осенний крик ястреба




___

 

Что‑ то внутри, похоже,

сорвалось и раскололось.

Произнося «О, Боже»,

слышу собственный голос.

 

Так страницу мараешь

ради мелкого чуда.

Так при этом взираешь

на себя ниоткуда.

 

Это, Отче, издержки

жанра (правильней – жара).

Сдача медная с решки

безвозмездного дара.

 

Как несхоже с мольбою!

Так, забыв рыболова,

рыба рваной губою

тщетно дергает слово.

 

 

___

 

Веселый Мехико‑ Сити.

Жизнь течет, как текила.

Вы в харчевне сидите.

Официантка забыла

 

о вас и вашем омлете,

заболтавшись с брюнетом.

Впрочем, как все на свете.

По крайней мере, на этом.

 

Ибо, смерти помимо,

все, что имеет дело

с пространством, – все заменимо.

И особенно тело.

 

И этот вам уготован

жребий, как мясо с кровью.

В нищей стране никто вам

вслед не смотрит с любовью.

 

 

___

 

Стелющаяся полого

грунтовая дорога,

как пыльная форма бреда,

вас приводит в Ларедо.

 

С налитым кровью глазом

вы осядете наземь,

подломивши колени,

точно бык на арене.

 

Жизнь бессмысленна. Или

слишком длинна. Что в силе

речь о нехватке смысла

оставляет – как числа

 

в календаре настенном.

Что удобно растеньям,

камню, светилам. Многим

предметам. Но не двуногим.

 

 1975

 

 К Евгению

 

 

Я был в Мексике, взбирался на пирамиды.

Безупречные геометрические громады

рассыпаны там и сям на Тегуантепекском перешейке.

Хочется верить, что их воздвигли космические пришельцы,

ибо обычно такие вещи делаются рабами.

И перешеек усеян каменными грибами.

 

Глиняные божки, поддающиеся подделке

с необычайной легкостью, вызывающей кривотолки.

Барельефы с разными сценами, снабженные перевитым

туловищем змеи неразгаданным алфавитом

языка, не знавшего слова «или».

Что бы они рассказали, если б заговорили?

 

Ничего. В лучшем случае, о победах

над соседним племенем, о разбитых

головах. О том, что слитая в миску

Богу Солнца людская кровь укрепляет в последнем мышцу;

что вечерняя жертва восьми молодых и сильных

обеспечивает восход надежнее, чем будильник.

 

Все‑ таки лучше сифилис, лучше жерла

единорогов Кортеса, чем эта жертва.

Ежели вам глаза суждено скормить воронам,

лучше если убийца – убийца, а не астроном.

Вообще без испанцев вряд ли бы им случилось

толком узнать, что вообще случилось.

 

Скушно жить, мой Евгений. Куда ни странствуй,

всюду жестокость и тупость воскликнут: " Здравствуй,

вот и мы! " Лень загонять в стихи их.

Как сказано у поэта, «на всех стихиях... »

Далеко же видел, сидя в родных болотах!

От себя добавлю: на всех широтах.

 

 1975

 

 Заметка для энциклопедии

 

 

Прекрасная и нищая страна.

На Западе и на Востоке – пляжи

двух океанов. Посредине – горы,

леса, известняковые равнины

и хижины крестьян. На Юге – джунгли

с руинами великих пирамид.

На Севере – плантации, ковбои,

переходящие невольно в США.

Что позволяет перейти к торговле.

 

Предметы вывоза – марихуана,

цветной металл, посредственное кофе,

сигары под названием «Корона»

и мелочи народных мастеров.

(Прибавлю: облака). Предметы ввоза ‑

все прочее и, как всегда, оружье.

Обзаведясь которым, как‑ то легче

заняться государственным устройством.

 

История страны грустна; однако,

нельзя сказать, чтоб уникальна. Главным

злом признано вторжение испанцев

и варварское разрушенье древней

цивилизации ацтеков. Это

есть местный комплекс Золотой Орды.

С той разницею, впрочем, что испанцы

действительно разжились золотишком.

 

Сегодня тут республика. Трехцветный

флаг развевается над президентским

палаццо. Конституция прекрасна.

Текст со следами сильной чехарды

диктаторов лежит в Национальной

Библиотеке под зеленым, пуле‑

непробиваемым стеклом – причем

таким же, как в роллс‑ ройсе президента.

 

  Что позволяет сквозь него взглянуть

в грядущее. В грядущем населенье,

бесспорно, увеличится. Пеон

как прежде будет взмахивать мотыгой

под жарким солнцем. Человек в очках

листать в кофейне будет с грустью Маркса.

И ящерица на валуне, задрав

головку в небо, будет наблюдать

 

полет космического аппарата.

 

 1975

 

 Осенний крик ястреба

 

 

Северозападный ветер его поднимает над

сизой, лиловой, пунцовой, алой

долиной Коннектикута. Он уже

не видит лакомый променад

курицы по двору обветшалой

фермы, суслика на меже.

 

На воздушном потоке распластанный, одинок,

все, что он видит – гряду покатых

холмов и серебро реки,

вьющейся точно живой клинок,

сталь в зазубринах перекатов,

схожие с бисером городки

 

Новой Англии. Упавшие до нуля

термометры – словно лары в нише;

стынут, обуздывая пожар

листьев, шпили церквей. Но для

ястреба, это не церкви. Выше

лучших помыслов прихожан,

 

он парит в голубом океане, сомкнувши клюв,

с прижатою к животу плюсною

– когти в кулак, точно пальцы рук ‑

чуя каждым пером поддув

снизу, сверкая в ответ глазною

ягодою, держа на Юг,

 

к Рио‑ Гранде, в дельту, в распаренную толпу

буков, прячущих в мощной пене

травы, чьи лезвия остры,

гнездо, разбитую скорлупу

в алую крапинку, запах, тени

брата или сестры.

 

  Сердце, обросшее плотью, пухом, пером, крылом,

бьющееся с частотою дрожи,

точно ножницами сечет,

собственным движимое теплом,

осеннюю синеву, ее же

увеличивая за счет

 

еле видного глазу коричневого пятна,

точки, скользящей поверх вершины

ели; за счет пустоты в лице

ребенка, замершего у окна,

пары, вышедшей из машины,

женщины на крыльце.

 

Но восходящий поток его поднимает вверх

выше и выше. В подбрюшных перьях

щиплет холодом. Глядя вниз,

он видит, что горизонт померк,

он видит как бы тринадцать первых

штатов, он видит: из

 

труб поднимается дым. Но как раз число

труб подсказывает одинокой

птице, как поднялась она.

Эк куда меня занесло!

Он чувствует смешанную с тревогой

гордость. Перевернувшись на

 

крыло, он падает вниз. Но упругий слой

воздуха его возвращает в небо,

в бесцветную ледяную гладь.

В желтом зрачке возникает злой

блеск. То есть, помесь гнева

с ужасом. Он опять

 

низвергается. Но как стенка – мяч,

как падение грешника – снова в веру,

его выталкивает назад.

Его, который еще горяч!

В черт‑ те что. Все выше. В ионосферу.

В астрономически объективный ад

 

птиц, где отсутствует кислород,

где вместо проса – крупа далеких

звезд. Что для двуногих высь,

то для пернатых наоборот.

Не мозжечком, но в мешочках легких

он догадывается: не спастись.

 

И тогда он кричит. Из согнутого, как крюк,

клюва, похожий на визг эриний,

вырывается и летит вовне

механический, нестерпимый звук,

звук стали, впившейся в алюминий;

механический, ибо не

 

предназначенный ни для чьих ушей:

людских, срывающейся с березы

белки, тявкающей лисы,

маленьких полевых мышей;

так отливаться не могут слезы

никому. Только псы

 

задирают морды. Пронзительный, резкий крик

страшней, кошмарнее ре‑ диеза

алмаза, режущего стекло,

пересекает небо. И мир на миг

как бы вздрагивает от пореза.

Ибо там, наверху, тепло

 

обжигает пространство, как здесь, внизу,

обжигает черной оградой руку

без перчатки. Мы, восклицая " вон,

там! " видим вверху слезу

ястреба, плюс паутину, звуку

присущую, мелких волн,

 

разбегающихся по небосводу, где

нет эха, где пахнет апофеозом

звука, особенно в октябре.

И в кружеве этом, сродни звезде,

сверкая, скованная морозом,

инеем, в серебре,

 

опушившем перья, птица плывет в зенит,

в ультрамарин. Мы видим в бинокль отсюда

перл, сверкающую деталь.

Мы слышим: что‑ то вверху звенит,

как разбивающаяся посуда,

как фамильный хрусталь,

 

чьи осколки, однако, не ранят, но

тают в ладони. И на мгновенье

вновь различаешь кружки, глазки,

веер, радужное пятно,

многоточия, скобки, звенья,

колоски, волоски ‑

 

бывший привольный узор пера,

карту, ставшую горстью юрких

хлопьев, летящих на склон холма.

И, ловя их пальцами, детвора

выбегает на улицу в пестрых куртках

и кричит по‑ английски «Зима, зима! »

 

 1975

 

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...