 |
Глава четвертая и последняя
|
|
|
|
Любовь прошла, и стали ясны
И близки смертные черты.
Вс. К.
Угол Марсова Поля. Дом, построенный в начале XIX века братьями Адамини. В него будет прямое попадание авиабомбы в 1942 году. Горит высокий костер. Слышны удары колокольного звона от Спаса‑на‑Крови. На Поле за метелью призрак дворцового бала. В промежутке между этими звуками говорит сама Тишина:
Кто застыл у померкших окон,
На чьем сердце «палевый локон»,
У кого пред глазами тьма?
«Помогите, еще не поздно!
Никогда ты такой морозной
И чужою, ночь, не была!»
Ветер, полный балтийской соли,
Бал метелей на Марсовом поле
И невидимых звон копыт...
И безмерная в том тревога,
Кому жить осталось немного,
Кто лишь смерти просит у Бога
И кто будет навек забыт.
Он за полночь под окнами бродит,
На него беспощадно наводит
Тусклый луч угловой фонарь, –
И дождался он. Стройная маска
На обратном «Пути из Дамаска»
Возвратилась домой... не одна!
Кто‑то с ней «б е з л и ц а и н а з в а н ь я»...
Недвусмысленное расставанье
Сквозь косое пламя костра
Он увидел. – Рухнули зданья...
И в ответ обрывок рыданья:
«Ты – Голубка, солнце, сестра! –
Я оставлю тебя живою,
Но ты будешь м о е й вдовою,
А теперь...
Прощаться пора!»
На площадке пахнет духами,
И драгунский корнет со стихами
И с бессмысленной смертью в груди
Позвонит, если смелости хватит...
Он мгновенье последнее тратит,
Чтобы славить тебя.
Гляди:
Не в проклятых Мазурских болотах,
Не на синих Карпатских высотах...
Он – на твой порог!
Поперек.
Да простит тебя Бог!
(Сколько гибелей шло к поэту,
Глупый мальчик: он выбрал эту, –
Первых он не стерпел обид,
Он не знал, на каком пороге
Он стоит и какой дороги
|
|
|
Перед ним откроется вид...)
Это я – твоя старая совесть
Разыскала сожженную повесть
И на край подоконника
В доме покойника
Положила –
и на цыпочках ушла...
Послесловие
ВСЕ В ПОРЯДКЕ: ЛЕЖИТ ПОЭМА
И, КАК СВОЙСТВЕННО ЕЙ, МОЛЧИТ.
НУ, А ВДРУГ КАК ВЫРВЕТСЯ ТЕМА,
КУЛАКОМ В ОКНО ЗАСТУЧИТ, –
И ОТКЛИКНЕТСЯ ИЗДАЛЕКА
НА ПРИЗЫВ ЭТОТ СТРАШНЫЙ ЗВУК –
КЛОКОТАНИЕ, СТОН И КЛЕКОТ
И ВИДЕНЬЕ СКРЕЩЕННЫХ РУК?..
Часть вторая
Решка
...я воды Леты пью,
Мне доктором запрещена унылость.
Пушкин
In my beginning is my end.
T. S. Eliot [86]
Место действия – Фонтанный Дом. Время – 5 января 1941 г. В окне призрак оснеженного клена. Только что пронеслась адская арлекинада тринадцатого года, разбудив безмолвие великой молчальницы‑эпохи и оставив за собою тот свойственный каждому праздничному или похоронному шествию беспорядок – дым факелов, цветы на полу, навсегда потерянные священные сувениры... В печной трубе воет ветер, и в этом вое можно угадать очень глубоко и очень умело спрятанные обрывки Реквиема. О том, что мерещится в зеркалах, лучше не думать.
...жасминный куст,
Где Данте шел и воздух пуст.
Н. К. [87]
I
Мой редактор был недоволен,
Клялся мне, что занят и болен,
Засекретил свой телефон
И ворчал: «Там три темы сразу!
Дочитав последнюю фразу,
Не поймешь, кто в кого влюблен,
II
Кто, когда и зачем встречался,
Кто погиб, и кто жив остался,
И кто автор, и кто герой, –
И к чему нам сегодня эти
Рассуждения о поэте
И каких‑то призраков рой?»
III
Я ответила: «Там их трое –
Главный был наряжен верстою,
А другой как демон одет, –
Чтоб они столетьям достались,
Их стихи за них постарались,
Третий прожил лишь двадцать лет,
IV
И мне жалко его». И снова
Выпадало за словом слово,
Музыкальный ящик гремел.
|
|
|
И над тем флаконом надбитым
Языком кривым и сердитым
Яд неведомый пламенел.
V
А во сне все казалось, что это
Я пишу для Артура либретто,
И отбоя от музыки нет.
А ведь сон – это тоже вещица,
Soft embalmer{20}, Синяя Птица,
Эльсинорских террас парапет.
VI
И сама я была не рада,
Этой адской арлекинады
Издалека заслышав вой.
Все надеялась я, что мимо
Белой залы, как хлопья дыма,
Пронесется сквозь сумрак хвой.
VII
Не отбиться от рухляди пестрой.
Это старый чудит Калиостро –
Сам изящнейший сатана,
Кто над мертвым со мной не плачет,
Кто не знает, что совесть значит
И зачем существует она.
VIII
Карнавальной полночью римской
И не пахнет. Напев Херувимской
У закрытых церквей дрожит.
В дверь мою никто не стучится,
Только зеркало зеркалу снится,
Тишина тишину сторожит.
IX{21} [88]
И со мною моя «Седьмая»[89],
Полумертвая и немая,
Рот ее сведен и открыт,
Словно рот трагической маски,
Но он черной замазан краской
И сухою землей набит.
X
Враг пытал: «А ну, расскажи‑ка».
Но ни слова, ни стона, ни крика
Не услышать ее врагу.
И проходят десятилетья,
Пытки, ссылки и казни – петь я
В этом ужасе не могу.
XI
И особенно, если снится
То, что с нами должно случиться:
Смерть повсюду – город в огне,
И Ташкент в цвету подвенечном...
Скоро там о верном и вечном
Ветр азийский расскажет мне.
XII
Торжествами гражданской смерти
Я по горло сыта. Поверьте,
Вижу их, что ни ночь, во сне.
Отлучить от стола и ложа –
Это вздор еще, но негоже
Выносить, что досталось мне.
XIII
Ты спроси моих современниц,
Каторжанок, «стопятниц», пленниц,
И тебе порасскажем мы,
Как в беспамятном жили страхе,
Как растили детей для плахи,
Для застенка и для тюрьмы.
XIV
Посинелые стиснув губы,
Обезумевшие Гекубы
И Кассандры из Чухломы,
Загремим мы безмолвным хором,
Мы, увенчанные позором:
«По ту сторону ада мы...»
XV
Я ль растаю в казенном гимне?
Не дари, не дари, не дари мне
Диадему с мертвого лба.
Скоро мне нужна будет лира,
Но Софокла уже, не Шекспира.
На пороге стоит – Судьба.
|
|
|
XVI
Не боюсь ни смерти, ни срама,
Это тайнопись, криптограмма,
Запрещенный это прием.
Знают все, по какому краю
Лунатически я ступаю
И в какой направляюсь дом.
XVII
Но была для меня та тема
Как раздавленная хризантема
На полу, когда гроб несут.
Между «помнить» и «вспомнить», други,
Расстояние, как от Луги
До страны атласных баут{22}.
XVIII
Бес попутал в укладке рыться...
Ну, а как же могло случиться,
Что во всем виновата я?
Я – тишайшая, я – простая,
«Подорожник», «Белая стая»...
Оправдаться... но как, друзья?
XIX
Так и знай: обвинят в плагиате...
Разве я других виноватей?
Впрочем, это мне все равно.
Я согласна на неудачу
И смущенье свое не прячу...
У шкатулки ж тройное дно.
XX
Но сознаюсь, что применила
Симпатические чернила...
Я зеркальным письмом пишу,
И другой мне дороги нету –
Чудом я набрела на эту
И расстаться с ней не спешу.
XXI
Чтоб посланец давнего века
Из заветнейших снов Эль Греко
Объяснил мне совсем без слов,
А одной улыбкою летней,
Как была я ему запретней
Всех семи смертельных грехов.
XXII
И тогда из грядущего века
Незнакомого человека
Пусть посмотрят дерзко глаза,
Чтобы он отлетающей тени
Дал охапку мокрой сирени
В час, как эта минет гроза.
XXIII
А столетняя чаровница[90]
Вдруг очнулась и веселиться
Захотела. Я ни при чем.
Кружевной роняет платочек,
Томно жмурится из‑за строчек
И брюлловским манит плечом.
XXIV
Я пила ее в капле каждой
И, бесовскою черной жаждой
Одержима, не знала, как
Мне разделаться с бесноватой:
Я грозила ей Звездной Палатой{23}
И гнала на родной чердак[91],
XXV
В темноту, под Манфредовы ели,
И на берег, где мертвый Шелли,
Прямо в небо глядя, лежал, –
И все жаворонки всего мира{24}
Разрывали бездну эфира
И факел Георг{25} держал.
«Решка – не зеркальное отражение «орла», а обратная сторона: проставленной на ней ценой она лишь соответствует неопределенной ценности символического знака на обороте. Стало общим местом говорить о двойничестве персонажей Поэмы, о двух и более исторических лицах, претендующих на роль каждого из них. Двоятся и двойники: «изящнейший сатана», который «хвост запрятал под фалды фрака»,– и «демон», у которого «античный локон над ухом» также словно бы «таинственно» прячет что‑то,– отчего в двойники ему напрашивается и «козлоногая», в чьих «бледных локонах злые рожки» выставлены напоказ. Таким же образом любовный треугольник «Девятьсот тринадцатого года»: Корнет – Красавица – Демон – находит соответствие в «треугольнике» «Решки»: Июль – Поэма – Бес творчества.
|
|
|
То, что «парадно обнаженная» «смиренница и красотка», «Путаница» с «чернобелым веером» Первой части и «столетняя чаровница», которая «кружевной роняет платочек» и «брюлловским манит плечом»,– двойники, не вызывает сомнений. Красота олицетворенная и красота искусства – одной природы. Потому героиня Поэмы и сама Поэма, обе «пришли ниоткуда», обе не имеют «родословной» – как всякая красота и всякое искусство. Потому же Демон‑Блок Первой части есть наглядное олицетворение вакхической «бесовской черной жажды» творчества, которую испытывает создатель “Поэмы без героя”».
Анатолий Найман. «Русская поэма: четыре опыта»
XXVI
Но она твердила упрямо:
«Я не та английская дама
И совсем не Клара Газуль{26},
Вовсе нет у меня родословной,
Кроме солнечной и баснословной,
И привел меня сам Июль.
«До сих пор самым условным, самым приблизительным образом, только увеличивающим чувство досадной неудовлетворенности, истолковывалась строфа, в которой Поэма говорит о себе, не игриво «отступая и закрываясь платочком», а настойчиво и как бы сердясь на читательское непонимание:
Но она твердила упрямо:
«Я не та английская дама
И совсем не Клара Газуль,
Вовсе нет у меня родословной,
Кроме солнечной и баснословной,
И привел меня сам Июль».
То есть не английская романтическая поэма начала XIX столетия, в которой автору не без оснований виделось ее происхождение, и не драматические пьесы Проспера Мериме, которые он написал от имени актрисы странствующего театра Клары Газуль, а?.. Ответить на это «а?» Ахматова оставляет читателю.
Книжка «The'atre de Clara Gazul», к некоторым экземплярам которой прилагался портрет Мериме в женском платье, была первой его мистификацией, за которой последовала другая, «Guzla» – «Гузла, или Сборник иллирийских стихотворений». Как известно, на нее попался Пушкин, переведя их на русский язык как «Песни западных славян». Guzla – полная анаграмма Gazul, так что одним из самых «механических» ответов на «не Клара Газуль, а?..» напрашивается «... а Гузла».
|
|
|
Сопоставление «Поэмы без героя» с такой с первого взгляда далекой ей вещью, как оказывается, не нелепо и не произвольно. Формальное сходство лежит на поверхности – размер большинства «Песен западных славян» близок размеру Поэмы, многими строчками прямо совпадая с ним…»
Анатолий Найман. «Русская поэма: четыре опыта»
XXVII
А твоей двусмысленной славе,
Двадцать лет лежавшей в канаве,
Я еще не так послужу,
Мы с тобой еще попируем,
И я царским моим поцелуем
Злую полночь твою награжу».
3–5 января 1941
Фонтанный Дом; в Ташкенте и после
«Авторитеты Данте и Вергилия, «Рожденного при Юлии», стоят за признанием Ахматовой, что ее Поэму, находящуюся в ряду тех же «песен миру», что «Энеида» и «Божественная комедия», «привел... сам Июль». Для Данте упоминание об отплытии «сына Анхиза» и Венеры, Энея, означает помимо того, что перед ним Вергилий, еще и уровень предлагаемой ему задачи – «вверить песнопенью» нечто равное рассказу о создании Рима; для Ахматовой – «вверить песнопению» то, что после отплытия случилось с Дидоной и со всем оставленным за кормой. «Гость из Будущего» Поэмы, как известно, – «Эней» двух ее стихотворных циклов и серии отдельных стихотворений, а «Дидона и Эней» – среди главных сюжетов ее поэзии.
Не будет натяжкой допустить, что «Божественная комедия» для «Поэмы без героя» – то же, что «Энеида» для “Божественной комедии”».
Часть третья
Эпилог
Быть пусту месту сему...
Евдокия Лопухина
Да пустыни немых площадей,
Где казнили людей до рассвета.
Анненский
Люблю тебя,
Петра творенье!
Пушкин
Моему городу
Белая ночь 24 июня 1942 г. Город в развалинах. От Гавани до Смольного всё как на ладони. Кое‑где догорают застарелые пожары. В Шереметевском саду цветут липы и поет соловей. Одно окно третьего этажа (перед которым увечный клен) выбито, и за ним зияет черная пустота. В стороне Кронштадта ухают тяжелые орудия. Но в общем тихо. Голос автора, находящегося за семь тысяч километров, произносит:
Так под кровлей Фонтанного Дома,
Где вечерняя бродит истома
С фонарем и связкой ключей, –
Я аукалась с дальним эхом,
Неуместным смущая смехом
Непробудную сонь вещей,
Где, свидетель всего на свете,
На закате и на рассвете
Смотрит в комнату старый клен
И, предвидя нашу разлуку,
Мне иссохшую черную руку,
Как за помощью, тянет он.
Но земля под ногой гудела
И такая звезда глядела[92]
В мой еще не брошенный дом
И ждала условного звука...
Это где‑то там – у Тобрука,
Это где‑то здесь – за углом.
Ты не первый и не последний
Темный слушатель светлых бредней,
Мне какую готовишь месть?
Ты не выпьешь, только пригубишь
Эту горечь из самой глуби –
Этой нашей разлуки весть.
Не клади мне руку на темя –
Пусть навек остановится время
На тобою данных часах.
Нас несчастие не минует,
И кукушка не закукует
В опаленных наших лесах...
* * *
А за проволокой колючей,
В самом сердце тайги дремучей
Я не знаю, который год,
Ставший горстью лагерной пыли,
Ставший сказкой из страшной были,
Мой двойник на допрос идет.
А потом он идет с допроса,
Двум посланцам Девки Безносой
Суждено охранять его.
И я слышу даже отсюда –
Неужели это не чудо! –
Звуки голоса своего:
За тебя я заплатила
Чистоганом,
Ровно десять лет ходила
Под наганом,
Ни налево, ни направо
Не глядела,
А за мной худая слава
Шелестела.
* * *
А не ставший моей могилой,
Ты, крамольный, опальный, милый,
Побледнел, помертвел, затих.
Разлучение наше мнимо:
Я с тобою неразлучима,
Тень моя на стенах твоих,
Отраженье мое в каналах,
Звук шагов в Эрмитажных залах,
Где со мною мой друг бродил,
И на старом Волковом Поле{27},
Где могу я рыдать на воле
Над безмолвием братских могил.
Все, что сказано в Первой части
О любви, измене и страсти,
Сбросил с крыльев свободный стих,
И стоит мой Город «зашитый»...
Тяжелы надгробные плиты
На бессонных очах твоих.
Мне казалось, за мной ты гнался,
Ты, что там погибать остался
В блеске шпилей, в отблеске вод.
Не дождался желанных вестниц...
Над тобой – лишь твоих прелестниц,
Белых ноченек хоровод.
А веселое слово – дома –
Никому теперь не знакомо,
Все в чужое глядят окно.
Кто в Ташкенте, а кто в Нью‑Йорке,
И изгнания воздух горький –
Как отравленное вино.
Все вы мной любоваться могли бы,
Когда в брюхе летучей рыбы
Я от злой погони спаслась
И над полным врагами лесом,
Словно та, одержимая бесом,
Как на Брокен ночной неслась...
«Разговор зашел о «Поэме без героя». Я читал ее в списках – и мне было что сказать, в то время поэма мне очень нравилась, а Анну Андреевну интересовало мнение любого читателя о поэме, она ею очень гордилась и любила ее. Я многие куски знал наизусть, Анне Андреевне было это приятно. О поэме она рассказала то же, что рассказывала многим другим своим собеседникам: что явилась она ей вся – с самого начала, что потом осталось только проявлять снимки, как в фотографии. Вот почему оказалось возможным не то что дописывать, но вводить, вставлять новые куски.
На мое замечание, что поэма кружится, как волчок, она утвердительно кивнула головой: как карусель.[93]“И читатель кружится вместе с нею”».
Александр Кушнер. «У Ахматовой».
И уже предо мною прямо
Леденела и стыла Кама,
И «Quo vadis?»[94]кто‑то сказал,
Но не дал шевельнуть устами,
Как тоннелями и мостами
Загремел сумасшедший Урал.
И открылась мне та дорога,
По которой ушло так много,
По которой сына везли,
И был долог путь погребальный
Средь торжественной и хрустальной
Тишины Сибирской Земли.
От того, что сделалось прахом,
Обуянная смертным страхом
И отмщения зная срок,
Опустивши глаза сухие
И ломая руки, Россия
Предо мною шла на восток[95].
Окончено в Ташкенте 18 августа 1942
Из записи Лидии Чуковской о разговоре с Ахматовой 1 января 1962 г.:
«– Я послала отрывок из «Поэмы» и одно стихотворение («Александр у Фив») в Москву, в «Наш современник». Получила ответ от Сидоренко: «Вы сами понимаете, что странно было бы видеть эти стихи на страницах советского журнала». И далее поздравление с Новым годом и пожелание творческих успехов...
– Сохраните, Бога ради, сохраните это письмо! – взмолилась я. <…>
– Скажите Корнею Ивановичу, пусть напишет о «Поэме». Он один помнит то время. Пусть присобачит к чему угодно, хоть к какой‑нибудь из своих статей.
Я ответила: «Поэма»‑то ведь напечатана пока всего лишь в отрывках. Как же о ней писать?
– Все равно. Пусть напишет об отрывках. [К этому времени в Советском Союзе были напечатаны хоть и в изобилии, но всего лишь отрывки из «Поэмы» (иногда даже и без указания, откуда они): в журнале «Ленинград» (1944, № 10– 11); в «Ленинградском альманахе» (Лениздат, 1945); в «Литературной Москве» (альманах первый, 1956); в «Антологии русской советской поэзии», т. 1 (М., 1957); в журнале «Москва» (1959, № 7) и в двух ахматовских сборниках: «Стихотворения, 1958» и «Стихотворения, 1961». Высказываться же в нашей печати о вещи, опубликованной целиком лишь в «Воздушных путях», т. е. за границей,– было нельзя. Да и не очень стоило: напечатана она там в искаженном виде.– Прим. Л. Чуковской.]
(Про себя я подумала, что о «Поэме», пока она печатается в отрывках, никто и представления себе составить не может. Хуже: составляет себе ложное представление. Все будто бы сводится к маскараду и гофманиане. Я не знаю другой вещи, которая в отрывках в такой степени не соответствовала бы самой себе. Вся ее прелесть – соотношения между слоями памяти, между тем, что «истлело в глубине зеркал», и современной трезвой реальнейшей реальностью. Отрывки губят целое, то есть соотношение между.)
– В «Поэме» будут два типа примечаний,– сказала Анна Андреевна.– «От редактора» – всё правда, а «От автора» – всё вранье».
Лидия Чуковская. «Записки об Анне Ахматовой»
<Строфы, не вошедшие в поэму>
Что бормочешь ты, полночь наша?
Всё равно умерла Параша,
Молодая хозяйка дворца.
Тянет ладаном из всех окон,
Срезан самый любимый локон,
И темнеет овал лица.
Не достроена галерея –
Эта свадебная затея,
Где опять под подсказку Борея
Это всё я для вас пишу.
5 января 1941
* * *
А за правой стенкой, откуда
Я ушла, не дождавшись чуда,
В сентябре в ненастную ночь –
Старый друг не спит и бормочет,
Что он больше, чем счастья, хочет
Позабыть про царскую дочь.
1955
* * *
Я иду навстречу виденью
И борюсь я с собственной тенью –
Беспощаднее нет борьбы.
Рвется тень моя к вечной славе,
Я как страж стою на заставе
И велю ей идти назад...
.................................
.................................
Как теперь в Москве говорят.
Я хочу растоптать ногами
Ту, что светится в светлой раме,
Самозванку
Над плечами ее не крылья
Октябрь 1956
Будка
* * *
Верьте мне вы или не верьте,
Где‑то здесь в обычном конверте
С вычислением общей смерти
Промелькнет измятый листок.
Он не спрятан, но зашифрован,
Но им целый мир расколдован
И на нем разумно основан
Небытья незримый поток.
Март 1961
* * *
Я еще не таких забывала,
Забывала, представь, навсегда.
Я таких забывала, что имя
Их не смею теперь произнесть,
Так могуче сиянье над ними,
(Превратившихся в мрамор, в камею)
Превратившихся в знамя и честь.
26 августа 1961
Комарово
* * *
Не кружился в Европах бальных,
Рисовал оленей наскальных,
Гильгамеш ты, Геракл, Гесер –
Не поэт, а миф о поэте,
Взрослым был ты уже на рассвете
Отдаленнейших стран и вер.
* * *
Институтка, кузина, Джульетта!..
Не дождаться тебе корнета,
В монастырь ты уйдешь тайком.
Нем твой бубен, моя цыганка,
И уже почернела ранка
У тебя под левым соском.
* * *
Вкруг него дорогие тени.
Но напрасны слова молений,
Милых губ напрасен привет.
И сияет в ночи алмазной,
Как одно виденье соблазна,
Тот загадочный силуэт.
* * *
И с ухватками византийца
С ними там Арлекин‑убийца,
А по‑здешнему – мэтр и друг.
Он глядит, как будто с картины,
И под пальцами клавесины,
И безмерный уют вокруг.
* * *
Ты приедешь в черной карете,
Царскосельские кони эти
И упряжка их à l’anglaise
На минуту напомнят детство
И отвергнутое наследство
...........................
* * *
Словно память «Народной воли».
Тут уже до Горячего поля,
Вероятно, рукой подать.
И смолкает мой голос вещий.
Тут еще чудеса похлеще,
Но уйдем – мне некогда ждать.
* * *
И уже, заглушая друг друга,
Два оркестра из тайного круга
..............................
Звуки шлют в лебединую сень
Но где голос мой и где эхо,
В чем спасенье и в чем помеха,
Где сама я и где только тень? –
Как спастись от второго шага...
* * *
Вот беда в чем, о дорогая,
Рядом с этой идет другая,
Слышишь легкий шаг и сухой,
А где голос мой и где эхо, –
Кто рыдает, кто пьян от смеха –
И которая тень другой?
Комментарии
Антиной – античный красавец.
«Ты ли, Путаница‑Психея» – героиня одноименной пьесы Юрия Беляева.
Le jour des rois (фр.) – канун Крещенья: 5 января.
Дапертутто – псевдоним Всеволода Мейерхольда.
Иоканаан – святой Иоанн Креститель.
Долина Иосафата – предполагаемое место Страшного суда.
Лизиска – псевдоним императрицы Мессалины в римских притонах.
Мамврийский дуб – см. Книгу Бытия.
Хаммураби, Ликург, Солон – законодатели.
Ковчег Завета – см. Библию (Книгу Царств).
Зал – Белый зеркальный зал (работы Кваренги) в Фонтанном Доме, через площадку от квартиры автора.
«Собака» – «Бродячая собака» – артистическое кабаре в десятых годах (1912–1914 до войны).
Содомские Лоты – см. Книгу Бытия.
Фонтанный грот – построен в 1757 г. Аргуновым в саду Шереметевского дворца на Фонтанке (т. н. Фонтанный Дом), разрушен в начале 1910‑х годов.
Коридор Петровских Коллегий – коридор Петербургского университета.
Петрушкина маска – «Петрушка» – балет Стравинского.
«Голубица, гряди!» – церковное песнопение. Пели, когда невеста вступала на ковер в храме.
Мальтийская капелла – построена по проекту Кваренги в 1798–1800 гг. во внутреннем дворе Воронцовского дворца, в котором потом помещался Пажеский корпус.
Скобарь – обидное прозвище псковичей.
Soft embalmer (англ.) – «нежный утешитель». См. сонет Китса «То the Sleep» («К сну»).
Пропущенные строфы – подражание Пушкину. См. «Об Евгении Онегине»: «Смиренно сознаюсь также, что в «Дон‑Жуане» есть две пропущенные строфы», – писал Пушкин.
Баута – В Италии – маска с капюшоном.
Звездная Палата – тайное судилище в Англии, которое помещалось в зале, где на потолке было изображено звездное небо.
См. знаменитое стихотворение Шелли «То the Skilark» (англ.) – «К жаворонку».
Георг – лорд Байрон.
Клара Газуль – псевдоним Мериме.
Волково Поле – старое название Волкова кладбища.
«Седьмая» – Ленинградская симфония Шостаковича. Первую часть этой симфонии автор вывез на самолете из осажденного города 29 сентября 1941 г.
[1]В юности я говорила, что не могу понять, как люди жили во время войны и террора.
[2]Пропуск в тексте. – Ред.
[3]Господь, смилуйся над нами (фр.).
[4]Я запомнила несколько фраз из его писем, одна из них – («Вы во мне как наваждение»). – Прим. Анны Ахматовой.
[5]О, передача мыслей. (фр.).
[6]О, это умеете только вы (фр.).
[7]Тупикe Фальгьера (фр.).
[8]Вещь (фр.).
[9]У «Независимых» (общество молодых художников) (фр.).– Ред.
[10]Негритянский период (фр.).
[11]Драгоценности должны быть дикарскими (фр.).
[12]Старый Париж за Пантеоном (фр.).
[13]Я забыл, что посредине находится остров Святого Людовика (фр.).
[14]Старый дворец в итальянском вкусе (фр.).
[15]Цирковая наездница из Трансвааля. Подтекст, очевидно, такой: «Откуда же провинциальный еврейский мальчик мог быть всесторонне и глубоко образованным?» – Прим. Анны Ахматовой.
[16]Жемчужина и поросенок (фр.).
[17]А Гюго – это декламатор? (фр.).
[18]«Старый Париж» или «Довоенный Париж» (фр.).
[19]«Встреча кучеров» (фр.).
[20]
И добрая Жанна из Лотарингии,
Сожженная англичанами в Руане… (старофр.).
[21]Известный искусствовед, мой друг Н. И. Харджиев посвятил этому рисунку очень интересный очерк <…>.
[22]Я забыл вам сказать, что я еврей (фр.).– Ред.
[23]См. у Гумилева:
На тяжелых и гулких машинах
Грозовые пронзать облака. –
Прим. Анны Ахматовой.
[24]Его не знали ни А. Экстер, которая дружила в Париже с итальянским художником S. (Соффичи), ни Б. Анреп (известный мозаичист), ни Н. Альтман, который в эти годы (1914–1915) писал мой портрет.
[25]«Песни Мальдорора» (фр.).
[26]Список запрещенных книг (лат.).
[27]Книги имеют свою судьбу (лат.).
[28]В курсе (фр.).
[29]Книга французского поэта‑символиста Франсиса Жамма (1868–1938). – Ред.
[30]Е. А. Зноско‑Боровский (1884–1954), секретарь редакции журнала «Аполлон».– Ред.
[31]Речь идет о стихотворениях «Целый год ты со мной неразлучен…» и «Завещание». – Ред.
[32]К письму приложено стихотворение «Подошла я к сосновому лесу…». – Ред.
[33]В № 7 журнала «Русская мысль» за 1914 г. опубликован обзор Валерия Брюсова «Год русской поэзии».– Ред.
[34]Начинали Мандельштам, Пастернак и Цветаева. Я уже не говорю о Маяковском и Хлебникове. Это полностью их время. – Прим. Анны Ахматовой
[35]В автографе – посвящение Н. В. Н. – Николаю Владимировичу Недоброво (1882 – 1919).
[36]В автографе – посвящение Н. В. Н.
[37]Б. А. – Борис Анреп.
[38]А. Л. – Артур Лурье.
[39]В феврале 1916 г. Ахматова подарила Б. Анрепу черное кольцо.
[40]Акростих, в котором начальные буквы каждой строки составляют имя и фамилию: «Борис Анреп».
[41]М. М. Кралин объясняет разночтения в датах и адресатах этого стихотворения: «Это один из характерных примеров того, как Ахматова пыталась «перепосвятить» стихи. В <…> списке стихотворений, посвященных Б. Анрепу, это стихотворение дано со знаком вопроса после даты 1918. Однако в первом издании «Anno Domini» стихотворение датировалось 1916 годом. Тому три года в Вербную субботу – Вербная суббота в 1913 году приходилась на 6 апреля. Отсюда в стихотворении апрельский… лед. Белые нарциссы – постоянный поэтический признак обстановки, связанной с Н. В. Недоброво. Вероятно, в этом стихотворении Ахматова вспоминает о своих первых встречах с Н. В. Н. Причины перепосвящения Анрепу неизвестны» (Ахматова А. А. Собр. соч. в 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 391).
[42]Борис Анреп был уроженцем Ярославской губернии.
[43]В 1911–1917 гг. Ахматова проводила летнее время в усадьбе Слепнево, которой распоряжалась ее свекровь, Анна Ивановна Гумилева (1854–1942). Это имение находилось близ одноименной деревни Новской волости Бежецкого уезда Тверской губернии – в местности, издавна заселенной карелами.
[44]Речь идет о младшем брате – Викторе Горенко (см. стихотворение «Для того ль тебя носила…»), который в 1913 г. был зачислен в кадеты Морского корпуса. В 1915 г. гардемарин Горенко участвовал в учебном плавании на Тихом океане.
[45]Валентина Андреевна Щеголева (1878–1931) – драматическая актриса; адресат цикла «Три послания» А. Блока; жена пушкиниста и историка П. Е. Щеголева (1877–1931).
[46]Речь идет о княгине Анне Кашинской (ок. 1280 г. – 2 октября 1368 г.) – жене Тверского князя Михаила Ярославича (1271–1318), замученного в Орде по приказу татарского хана Узбека. После смерти мужа она постриглась в монахини – с именем Софии, в Тверском Софийском женском монастыре. Последний год жизни провела в Кашине, переехав туда по настоянию младшего сына, князя кашинского Василия, и приняв схиму с именем Анна. В 1649 г. благоверная Анна причислена к лику святых.
[47]В Москве Ахматова жила с Шилейко в 3‑м Зачатьевском переулке, в районе Остоженки (осень 1918 г.– январь 1919 г.).
[48]Стихотворения представлены одним циклом в «Беге времени».
[49]Григорий Александрович Гуковский (1902–1950) – известный филолог, литературовед, критик; репрессирован в 1949 г., во время «борьбы с космополитизмом»; умер в Лефортовской тюрьме.
[50]Ошибка в нумерации авторская.
[51]«И когда друг друга проклинали» и «Пришли и сказали: “Умер твой брат”». – Примечание Анны Ахматовой.
[52]Недавно мы чествовали 83‑летие первого советского адмирала Немитца (см. «Литературная Россия», 1963).
[53]По всей видимости, стихотворение посвящено памяти Н. В. Недоброво.
[54]Речь идет о статье «Ахматова и Маяковский» («Дом искусств». 1921. № 1), публикации которой предшествовала лекция «Две России (Ахматова и Маяковский)», прочитанная Корнеем Чуковским в Доме искусств 20 сентября и 16 декабря 1920 г. – Ред.
[55]После первого Постановления ЦК (1925?), о котором мне сообщила на Невском М. Шагинян и которое никогда не было опубликовано, меня, естественно, перестали приглашать выступать. Это видно по списку выступлений. После значительного перерыва я в первый раз читала стихи на вечере памяти Маяковского (10‑<лети>е его смерти) в Доме культуры на Выборгской стороне вместе с Журавлевым. Это (1‑е) Постановление не было, по‑видимому, столь объемлющим, как знаменитое Пост<ановление> <19>46 г<ода>, потому что мне разрешили перевести «Письма Рубенса» для издательства «Academia» и были напечатаны две мои статьи о Пушкине, но стихи перестали просить. Тут я еще из сочувствия П<ильняку> и Зам<ятину> ушла из Союза. В 1934 году не заполнила анкету и т<аким> о<бразом> не попала в образованный тогда С<оюз> С<оветских> П<исателей>.
[56]На судьбу этой книги повлияло следующее обстоятельство: Шолохов выставил ее на Стал<инскую> премию (1940). Его поддержали А. Н. Толстой и Немирович‑Данченко. Премию должен был получить Н. Асеев за поэму «Маяковский начинается». Пошли доносы и все, что полагается в этих случаях: «Из шести книг» была запрещена и выброшена из книжных лавок и библиотек. Италианец Di Sarra почему‑то считает этот сборник полным собранием моих стихов. Иностранцы считают, что я перестала писать стихи, хотя я в промежутке 1935–1940 написала хотя бы «Реквием». <…>
[57]Среди заглавий мне почему‑то вспомнилось: «Лирика и контрреволюция» (?!).
[58]Мой прекрасный Сан Джованни. Д а н т е (итал.)
[59]Солнечные часы (фр.)
[60]«Melle Fifi» – в одноименном рассказе Мопассана – прозвище немецкого офицера, отличавшегося изощренной жестокостью. – Прим. Анны Ахматовой.
[61]Елена Сергеевна Булгакова (1893–1970) – жена М. А. Булгакова.
[62]Пять (итал.).
[63]Как ты ему верна, тебе он будет верен // И не изменит до конца. Б о д л е р (франц.). – Перевод Анны Ахматовой.
[64]Для себя; о моем личном; о моих делах (лат.)
[65]Ты не можешь оставить свою мать сиротой. Д ж о й с (англ.).
[66]Адресат четверостишия – Иосиф Бродский.
[67]И ты далеко в человечестве. К и т с (англ.).
[68]Меньше, чем на драхму, осталось у меня крови, которая б
|
|
|
