 |
Последняя песня. Из моабитских тетрадей. Прости, Родина!. Красная ромашка
|
|
|
|
Последняя песня
Из моабитских тетрадей
Прости, Родина!
Прости меня, твоего рядового,
Самую малую часть твою.
Прости за то, что я не умер
Смертью солдата в жарком бою.
Кто посмеет сказать, что я тебя предал?
Кто хоть в чем‑ нибудь бросит упрек?
Волхов – свидетель: я не струсил,
Пылинку жизни моей не берег.
В содрогающемся под бомбами,
Обреченном на гибель кольце,
Видя раны и смерть товарищей,
Я не изменился в лице.
Слезинки не выронил, понимая:
Дороги отрезаны. Слышал я:
Беспощадная смерть считала
Секунды моего бытия.
Я не ждал ни спасенья, ни чуда.
К смерти взывал: – Приди! Добей!.. –
Просил: – Избавь от жестокого
рабства! –
Молил медлительную: – Скорей!..
Не я ли писал спутнику жизни:
«Не беспокойся, – писал, – жена.
Последняя капля крови капнет –
На клятве моей не будет пятна».
Не я ли стихом присягал и клялся,
Идя на кровавую войну:
«Смерть улыбку мою увидит,
Когда последним дыханьем вздохну».
О том, что твоя любовь, подруга,
Смертный огонь гасила во мне,
Что родину и тебя люблю я,
Кровью моей напишу на земле.
Еще о том, что буду спокоен,
Если за родину смерть приму.
Живой водой эта клятва будет
Сердцу смолкающему моему.
Судьба посмеялась надо мной:
Смерть обошла – прошла стороной.
Последний миг – и выстрела нет!
Мне изменил
мой пистолет…
Скорпион себя убивает жалом,
Орел разбивается о скалу.
Разве орлом я не был, чтобы
Умереть, как подобает орлу?
Поверь мне, родина, был орлом я, –
Горела во мне орлиная страсть!
Уж я и крылья сложил, готовый
Камнем в бездну смерти упасть.
|
|
|
Что делать?
Отказался от слова,
От последнего слова друг‑ пистолет.
Враг мне сковал полумертвые руки,
Пыль занесла мой кровавый след…
…Я вижу зарю над колючим забором.
Я жив, и поэзия не умерла:
Пламенем ненависти исходит
Раненое сердце орла.
Вновь заря над колючим забором,
Будто подняли знамя друзья!
Кровавой ненавистью рдеет
Душа полоненная моя!
Только одна у меня надежда:
Будет август. Во мгле ночной
Гнев мой к врагу и любовь к отчизне
Выйдут из плена вместе со мной.
Есть одна у меня надежда –
Сердце стремится к одному:
В ваших рядах идти на битву.
Дайте, товарищи, место ему!
Июль 1942
Воля
И в час, когда мне сон глаза смыкает,
И в час, когда зовет меня восход,
Мне кажется, чего‑ то не хватает,
Чего‑ то остро мне недостает.
Есть руки, ноги – все как будто цело,
Есть у меня и тело и душа.
И только нет свободы! Вот в чем дело!
Мне тяжко жить, неволею дыша.
Когда в темнице речь твоя немеет,
Нет жизни в теле – отняли ее,
Какое там значение имеет
Небытие твое иль бытие?
Что мне с того, что не без ног я вроде:
Они – что есть, что нету у меня,
Ведь не ступить мне шагу на свободе,
Раскованными песнями звеня.
Я вырос без родителей и все же
Не чувствовал себя я сиротой.
Но то, что было для меня дороже,
Я потерял: отчизну, край родной!
В стране врагов[4] я раб тут, я невольник,
Без родины, без воли – сирота.
Но для врагов я все равно – крамольник,
И жизнь моя в бетоне заперта.
Моя свобода, воля золотая,
Ты птицей улетела навсегда.
Взяла б меня с собою, улетая,
Зачем я сразу не погиб тогда?
Не передать, не высказать всей боли,
Свобода невозвратная моя.
Я разве знал на воле цену воле!
Узнал в неволе цену воли я!
Но коль судьба разрушит эти своды
И здесь найдет меня еще в живых, –
|
|
|
Святой борьбе за волю, за свободу
Я посвящу остаток дней своих.
Июль 1942
Лес
Уж гаснет день, –
я все еще стою
С отяжелевшею душою
И, молча думу думая, смотрю
На лес, что высится стеною.
Там, может, партизаны разожгли
Костер под вечер – пляшут ветки –
И «Дедушкины» смелые орлы
Сейчас вернулись из разведки.
Там на ночь, может быть, товарищ «Т»
Большое дело замышляет,
И чудится – я слышу в темноте,
Как храбрый саблю направляет.
Лес, лес, смотри, между тобой и
мной
Кольцом железные ограды,
Но тело лишь в плену,
а разум мой,
Мой дух не ведает преграды.
Свободный, он кружит в лесном краю,
Твои тропинки проверяет,
И лягу ль в ночь иль поутру встаю –
Меня твой голос призывает.
Лес, лес,
ты все зовешь меня, звеня,
Качаясь в сумраке сосновом,
И учишь песням ярости меня,
И песням мщения суровым.
Лес, лес,
как доля тяжела моя!
Как низок этот плен позорный!
Скажи, где верные мои друзья,
Куда их спрятал, непокорный?
Лес, лес,
веди меня скорее к ним,
Оружье дай – отваги полный,
Умру, сразившись с недругом моим
И клятву чистую исполнив!
Июль 1942
Красная ромашка
Луч поляну осветил
И ромашки разбудил:
Улыбнулись, потянулись,
Меж собой переглянулись.
Ветерок их приласкал,
Лепестки заколыхал,
Их заря умыла чистой
Свежею росой душистой.
Так качаются они,
Наслаждаются они.
Вдруг ромашки встрепенулись,
Все к подружке повернулись.
Эта девочка была
Не как все цветы бела:
Все ромашки, как ромашки,
Носят белые рубашки.
Все – как снег, она одна,
Словно кровь, была красна.
Вся поляна к ней теснилась:
– Почему ты изменилась?
– Где взяла ты этот цвет? –
А подружка им в ответ:
– Вот какое вышло дело.
Ночью битва здесь кипела,
И плечо в плечо со мной
Тут лежал боец‑ герой.
Он с врагами стал сражаться,
Он один, а их пятнадцать.
Он их бил, не отступил,
Только утром ранен был.
Кровь из раны заструилась,
Я в крови его умылась.
Он ушел, его здесь нет –
Мне одной встречать рассвет.
И теперь, по нем горюя,
Как Чулпан‑ звезда горю я.
Июль 1942
|
|
|
|
|
|
