 |
Искусство одновременно искать и иметь смысл жизни
|
|
|
|
Искусство одновременно искать и иметь смысл жизни
Зачем же искать смысл жизни, если мы считаем, что он уже есть? Этот простой вопрос обнажает ту системную ошибку, которая свойственна западному мышлению в отношении вопроса о смысле и значимости жизни. Профессор Михаэль Стегер, еще один ведущий эксперт в области психологии смысла жизни, исследовал соотношение наличия смысла в жизни людей и его поиска ими и обнаружил, что в Соединенных Штатах это соотношение разнонаправленно: чем больше было смысла в жизни человека, тем меньше он искал его[88]. В отношении смысла жизни мы ведем себя, исходя из режима дефицита: нам интересна та тема, в которой больше вопросов, чем ответов. Однако когда Стегер изучал тот же вопрос в Японии, он обнаружил, что там в соотношении наличия и поиска смысла жизни не было полярности, но присутствовала гармония: человек, уже живущий осмысленной жизнью, стремился познать, как можно жить еще более осмысленно. Возможно, что открытость к размышлению о смысле собственной жизни – это то, что давало людям возможность делать такие жизненные выборы, которые прежде всего увеличивали бы смысл и значимость их жизни.
В этом отношении восточные культуры, вероятно, мудрее западных. Даже если в вашей жизни уже есть определенный смысл, часто продуктивнее искать все лучшие источники смысла жизни. Это не отчаянный призыв попытаться заполнить пустоту, это приглашение поразмышлять о своей жизни и найти больше путей и возможностей для того, чтобы жить в гармонии с тем, что вы делаете, что выбираете, в какие взаимоотношения вступаете, чтобы все это наполняло ваши дни бОльшим смыслом. Мы незавершенное произведение в стадии развития, и радость бытия человеком состоит в том, что мы знаем об этом, мы знаем, что в каждом из нас есть место для большего понимания, совершенствования и личной самореализации. Вместо того чтобы стенать и жаловаться на то, чего вам не хватает, проведите инвентаризацию того, чем вы уже обладаете, и найдите, как можно использовать это. Освободитесь, чтобы посмотреть в себя и понять то, что вы сейчас интуитивно знаете: ваша жизнь уже имеет смысл.
|
|
|
Честь II. Вопрос смысла: новый взгляд
5. Ваш экзистенциальный кризис делает вас современным
«То, что мы понимаем под «атеизмом», было бы совершенно непонятно для античного ума. Разумеется, были расхождения относительно природы богов или их функций, иногда отрицались даже какие‑ то определенные боги. Но сама имманентность концепции, характерная для современного понимания атеизма, что мир существует вполне независимо от какого‑ либо рода сверхъестественного правителя, была бы для них практически непостижима».
Гевин Хайман
«Краткая история атеизма», 2010
Представьте себе следующее: вы в аэропорту заряжаете свой айфон, и вдруг к вам подходит человек и спрашивает: «Вы верите в электричество? » И вы, и я, и любой человек в аэропорту знаем, что современный стиль жизни вертится вокруг электричества, а поэтому совершенно бессмысленно вообще спорить по этому поводу. Вопрос сам по себе бессмысленный. Но тут человек наклоняется к вам ближе и задает следующий вопрос: «Вы верите в Бога? » Этот вопрос более весомый, и, вне зависимости от того, что вы ответите, скорее всего, это будет что‑ то, о чем вы уже когда‑ то размышляли, а возможно, и спорили в своей жизни. Вы понимаете, что, в отличие от бессмысленного вопроса об электричестве, вопрос о вашей вере в Бога настоящий. И это современно поднимать тему религии.
Для европейца, жившего пятьсот лет назад, вопрос о Боге был бы таким же диким, как для нас сейчас вопрос об электричестве. Присутствие Бога – а отнюдь не электричества – было повсюду. В жизни средневекового европейца преобладало сверхъестественное: духи, демоны и магия. Распространенным было убеждение, что нездоровый человек одержим демоном, который мог толкнуть его на злонамеренные действия[89]. Останки святых обладали целительной силой. Бури, засухи, эпидемии чумы и урожайные годы – все рассматривалось как деяния Бога. Люди регулярно собирались для участия в коллективных обрядах, например, для чтения Евангелия на полях, чтобы отвадить злых духов, которые могли навредить урожаю[90]. По словам немецкого социолога Макса Вебера, мир средневекового человека был заколдован[91].
|
|
|
Существование Бога и духов не относилось к вопросам веры, это было непосредственной данностью. Весь космос представлял собой значимое единство, в котором все части дополняли друг друга, являясь частью единого плана. Так было не только в средневековой Европе, но и по всему миру. Разумеется, имена и функции духовных сущностей в разных культурах были различны. Некоторые культуры верили в единого всемогущего Бога‑ творца, другие – во множество местных духов[92]. Вне зависимости от частностей различных верований, тот зачарованный мир был миром, в котором духи, демоны, боги и космические силы постоянно влияли на ежедневные события и происшествия, большие и малые.
В том мире магических сил не существовало четких различий между «естественным» и «сверхъестественным» объяснением происходящего; тогда еще не развилось и не сформировалось научное мировоззрение, которое обосновало бы приоритет первого. Теоретически человек мог отрицать или ставить под сомнение существование определенных духовных существ: существовал ли некий определенный дух или же определенная природа или сила Бога, но если бы кто‑ то вдруг захотел вообще отринуть духовное мировоззрение и перестать верить в этот зачарованный мир, у него не было плана Б. Альтернативного мировоззрения просто не было. «Расколдованность» как возможное мировоззрение тогда еще не была изобретена. Концептуальные инструменты и идеи, на которых можно было бы базировать неверие, еще попросту не существовали. Вместо этого заколдованность формировала единство всеобщего мировоззрения, и потому было невозможно устраниться от коллективных ритуалов и обычаев, встроенных в повседневную жизнь каждого человека, что поддерживало и усиливало эту идеологию.
|
|
|
То, как современный человек говорит о смысле жизни, не будет иметь абсолютно никакого смысла ни для средневекового крестьянина, ни для таких великих античных мыслителей, как Аристотель или Эпиктет, потому что у нас фундаментальная разница в мировоззрениях. На протяжении большей части человеческой истории люди не задавались вопросом о смысле жизни, потому что не было необходимости об этом думать. В заколдованном мире было очевидно, что вся жизнь существовала для исполнения более грандиозной, космически обусловленной или божественно данной цели. До наступления модернизма взгляд наших предков на мир и место человека в нем был позитивен и самобытен. Их мир, по крайней мере с точки зрения космогонии, был упорядочен настолько, насколько наш нет. Античные греки не имели никакого представления о тайнах жизни черных дыр, не говоря уже об искусстве постмодернизма или сканерах мозга. Даже самые смелые идеи Аристотеля, известнейшего греческого философа, жившего в третьем веке до нашей эры, были окрашены тем мировоззрением заколдованного мира, в котором жил он и его современники.
Если бы проводился конкурс на то, кто из личностей наиболее повлиял на западное мышление, Аристотель точно вышел бы в полуфинал, встретившись в нем с такими тяжеловесами, как Иисус Христос и Исаак Ньютон. В одной из самых известных и наиболее изучаемых книг по этике «Никомаховой этике» Аристотель размышляет об идее наивысшего блага для человека. Если точнее, он искал «некий предел наших деяний, которого мы желаем ради его самого»[93]. Он стремился разгадать, что делает нас особенными по сравнению с животными, и был убежден, что наша человеческая природа сама в себе содержит ключи к тому, что определяет наивысшее благо для человека. Есть искушение объединить идею наивысшего блага со смыслом жизни. Однако тогда я вынужден буду возразить, что Аристотель, исследуя концепцию блага для человека, отнюдь не рассуждал о смысле жизни. Он, безусловно, рассматривал идею человеческой цели, но не под тем углом. Или, точнее сказать, его исследование было ограничено временем, в котором он жил, и оно не имело в себе одного центрального элемента – абсурда.
|
|
|
Точно так же, как мы сейчас воспринимаем электричество как нечто очевидное, для Аристотеля было очевидным существование космического порядка настолько, что ему и в голову не могло прийти, что такого порядка может не существовать. Заколдованный мир был единым, осмысленно целым, и, как и любое другое существо, человек обладал неким изначально присущим ему назначением, или добродетелью, исполнение которой определяло благо человека: добродетель лошади – бежать и нести своего седока; добродетель глаза – обеспечивать нас зрением; и, по Аристотелю, должна существовать также некая «высшая добродетель человека», некоторая форма совершенства, уникальная именно для человека[94]. Установив, что наша способность к рациональному мышлению отличает нас от животных, он писал, что человеческое благо должно заключаться в жизни в соответствии с этой рациональной душой, что требует определенных добродетелей. Для него никогда не стоял вопрос, есть или нет смысл в человеческом существовании. В том заколдованном космосе, в котором Аристотель жил, было очевидно, что каждый человек имел свой смысл и свое назначение, поскольку у всего вокруг было изначально присущее ему назначение, его нужно было только обнаружить.
Главным вопросом на тему жизни для Аристотеля и всего последующего за ним тысячелетия западной мысли был вопрос о конечной цели человека. Вопрос, в греческой философии обозначаемый как «telos»[95], а в средневековой христианской мысли как «summum bonum»[96], был центральным для западных мыслителей вплоть до эпохи модернизма и был обращен к конечной цели человечества, к основополагающему «зачем? » нашего существования. Это был вопрос о том, зачем существуют люди. Тогда он звучал так же, как сейчас мы бы спросили, зачем нужны велосипеды или ножи: для того чтобы ездить или резать, соответственно. У греческих и христианских мыслителей, от Аристотеля до Фомы Аквинского, не было никакого сомнения в том, что у человечества была цель, и это их объединяло. Для них космос был понятен, а люди были созданы с определенной целью. Так что задачей мыслителя было лишь раскрыть, обнаружить пользу или благо человека, или ту цель, что в нем уже заложена. Как сказал об этом профессор философского факультета университета Маунт Сент‑ Мэри Джошуа Хохшильд, вопрос о конечной цели человечества был «вопросом о человеческой жизни, который вставал на протяжении практически всей западной истории»[97].
|
|
|
Начиная где‑ то с семнадцатого века в западных обществах неспешно приобретает известность более научно обоснованное мировоззрение. Это новое мировоззрение вначале разделило «естественное» и «сверхъестественное», а затем начало отодвигать последнее на периферию. Не прошло и пары веков, как наука убила магическую власть Вселенной.
Разумеется, были и другие виновники этого: рост гуманизма и индивидуализма, урбанизация, повышение мобильности, индустриализация, демократия и появление чиновничье‑ бюрократических правительств; но научное мировоззрение сыграло самую значительную роль в превращении Заколдованного Космоса старых добрых времен в расколдованную, бесцельную, Механическую Вселенную. В Заколдованной Вселенной вопрос об основной цели человеческой жизни имел смысл, но он совершенно не вписывался в Механическую Вселенную, где у человечества уже не было столь очевидного места в великом порядке вещей. Это потребовало постановки нового «большого вопроса» о жизни. В 1834 году человек по имени Томас Карлейль намекнул на простой вопрос: «В чем смысл жизни? », и с тех по мы, как общество, пытаемся преодолеть экзистенциальные последствия этого.
|
|
|
