 |
О том, как из религии родилась наука
|
|
|
|
О том, как из религии родилась наука
«Такое изящнейшее соединение Солнца, планет и комет не могло произойти иначе как по намерению и по власти могущественного и премудрого Существа».
Исаак Ньютон «Общая Схолия», 1713
Несмотря на то что в наши дни противопоставление науки и религии – это обычное дело, так было не всегда. В течение нескольких веков научная революция происходила скорее в недрах христианства и твердой веры в Бога, нежели вне ее. Рациональный и логический анализ, которым руководствуется наука, вначале развился в контексте теологических знаний, целью которых было лучшее понимание Бога и мира, созданного Им[123].
Изначально научные изыскания были способом служения и приближения к Богу. Рационализируя космос, созданный Божественной волей, ученые, такие как Ньютон, лишь расшифровывали язык Бога. Целью ставилось лучшее понимание разумного божественного плана, лежащего в основе Вселенной. Иоганн Кеплер, немецкий математик и астроном семнадцатого века, чье открытие законов движения небесных тел стало мощной силой в научной революции, изначально намеревался продемонстрировать, что Бог создал свою Вселенную на основе законов геометрии. Кеплер перестал быть теологом и стал астрономом, когда понял, что «Бог с моей помощью также прославляем и через астрономию»[124].
Таким образом, научное мировоззрение появилось как побочный продукт христианского мировоззрения, вскоре задушивший своего родителя. Многие мыслители начали видеть, что все больше и больше элементов в этой новой картине мира не зависели от Бога, а были вполне способны существовать сами по себе. В то время как само слово «атеизм» появилось в английском языке в 1540 году[125], прошло какое‑ то время, прежде чем его использование сузилось с общего обозначения ереси как таковой до непосредственного отрицания существования Бога. Как все, что позиционирует себя как противоположное существующему порядку вещей, поначалу это слово использовалось в обличительном смысле; большинство людей считали атеизм равнозначным колдовству и чернокнижничеству. И лишь в середине восемнадцатого века французский философ‑ просветитель Дени Дидро стал первым человеком, объявившим себя публичным философом‑ атеистом[126]. Как философское направление атеизм распространился, словно лесной пожар… по крайней мере в определенных кругах. Во второй половине девятнадцатого века Толстой замечал, что среди образованных кругов русской и европейских элит «едва ли один из тысячи открыто признает себя верующим»[127]. К концу девятнадцатого века многие университеты отказались от ранее принятых религиозных догм как основы мышления, низводя религиозную аргументацию до маргинального положения. Разумеется, религиозные мыслители и верующие никуда не делись, но практика вероисповедания и сама вера замкнулись в себе. Вера все больше становилась частным делом. В публичной сфере и совершенно явно в политике и на рабочих местах верующие обязаны были участвовать в различных дискуссиях рационального толка, в которых сверхъестественное уже не могло быть использовано в качестве аргумента. При решении о том, когда собирать урожай и строить ли дамбу, человек теперь опирался на научно проверенное знание, а не на божественное откровение, и советовался теперь с экспертами, а не с духами.
|
|
|
Справедливо заметить, что религия, магическое, сверхъестественное в наше время тоже влияют на жизнь многих людей, но не как самоочевидная основа нашего мировоззрения, а как нечто, существующее параллельно с научным мировоззрением, с большим или меньшим напряжением между ними. Сегодня верующие должны прокладывать свой путь между частными верованиями заколдованного мира и заколдованным, рациональным, современным взглядом на мир. И в то время как это заколдованное мировоззрение дало много достижений в технологиях и в управлении обществом, оно также вскрыло устрашающую вероятность: что, если Вселенная создала человека не для того, чтобы исполнить некую великую цель в жизни? А что, если смысл жизни состоит в том, что смысла нет?
|
|
|
Таким образом, вопрос «В чем смысл жизни? » – прежде всего вопрос реакции. Он был выведен как следствие на распространение научного мировоззрения и последующей разочарованности миром. Существовавшая прежде самоочевидность космоса в целом, вместе с включенными в него людьми, была поставлена под вопрос. В этом контексте очень важным стало дать определение тому, что раньше у нас было, – смыслу жизни. Но давайте не будем возлагать всю вину за наш экзистенциальный кризис на науку. После того как научное мировоззрение проникло в сознание человека, кто‑ то должен был родить идею о том, что мы должны жить осознанно. Знакомьтесь: романтики!
6. Ваша тоска по смыслу – изобретение романтиков
«Пытаться понять смысл жизни – это как собирать мебель из ИКЕА, когда вы убеждены, что какая‑ то деталь отсутствует или вам не дали правильную инструкцию по сборке. А в реальности проблема состоит в том, что вы пытаетесь собрать шкаф «Мерокер», в то время как у вас набор к стеллажу «Билла» с тремя полками. Чего‑ то не хватает только потому, что вы ожидаете гораздо большего».
Джулиан Баггини
«Раскрываем секрет: в чем смысл жизни», 2004
Томас Карлейль, Артур Шопенгауэр и Серен Кьеркегор запустили современный квест по поиску смысла жизни в Западном мире, но объединял их все же немецкий романтизм. Карлейль перевел на английский многих немецких романтиков, а также написал «Жизнеописание Фридриха Шиллера» – книгу об одном из ведущих немецких поэтов второй половины XVIII века. Шопенгауэр был знаком со многими работами своих немцев‑ соотечественников, и в какой‑ то мере его пессимистическая философия стала реакцией на них. Он отваживался на такие интеллектуальные умозаключения, на которые романтики не рискнули бы. Кьеркегор переехал в Берлин, чтобы послушать лекции Фридриха Шеллинга – еще одного немецкого романтика, и написал большую часть своего первого экзистенциального трактата «Или‑ или» именно там. Исторические исследования в отношении общего интеллектуального багажа этих трех личностей приводят нас к вопросу: было ли нечто такое в немецком идеализме, что посеяло семена того экзистенциального кризиса, который коснулся каждого из этих троих?
|
|
|
Одной из центральных фигур раннего немецкого романтизма был поэт по имени Георг Филипп Фридрих фон Гарденберг, больше известный как Новалис; любовь всей его жизни – Софи фон Кюн – умерла вскоре после их помолвки, до того как они успели пожениться. Новалис был охвачен любовью и горем, полон идеалистических видений своей любви и жизни, и все это он воплощал в поэмах и в других своих произведениях, пока не умер от туберкулеза в возрасте двадцати восьми лет. Как непосредственная реакция на то, что рационалистическое мировоззрение все сильнее захватывало Европу, стремительно секуляризируя все духовное и святое, немецкий романтизм перенес фокус вовнутрь: теперь вся околдованность должна была идти изнутри. Новалис и его единомышленники поэты‑ философы подняли знамя человеческих эмоций, возводя их практически в статус священных. Они прославляли любовь и подлинность чувств и верили, что именно они должны править нашей жизнью.
В наше время, когда друг или любимый человек находится в ситуации, когда ему или ей нужно принять важное решение, мы обычно говорим: «Слушай свое сердце». Этот совет фактически был изобретен романтиками. До появления романтиков чувства в основном держали в узде: нужно было игнорировать голос сердца и выполнять свой долг. Но для романтиков следовать за своим сердцем было не столько простой сентиментальностью, сколько прямой установкой: романтики смело пренебрегали социальными нормами, родительскими ожиданиями, рациональными советами и иными ограничениями на пути к исполнению зова своего сердца. Образ абсолютного героя представлял собой поэта, находящегося в ловушке неразделенной любви, совершенно чуждого жизненного практицизма и общественных норм, предпочтительно преждевременно умирающего, поскольку его хрупкое тело или сердце предает его. Он знает, что ему никогда не снискать любви предмета своей страсти (или же, как в случае Новалиса, он его трагически теряет), но он остается верным своей любви и с помощью поэзии выражает свои чувства.
|
|
|
Таким образом, романтизм подарил миру идею, которая с тех пор успешно тиражируется через голливудскую кинопродукцию и бесчисленные песни различных поп‑ исполнителей: любовь должна быть чувством «через край», когда все летит кувырком. Настоящая любовь ждет тебя где‑ то там, и когда ты встретишь его/ее, это будет любовь с первого взгляда, ты сразу узнаешь, что «он – твой избранник»/ «она – твоя суженая», и с тех пор вы будете вместе навсегда. Романтизм дал дорогу несбыточным ожиданиям от любви, которые стали «просто несчастьем для наших отношений» и «оказали разрушительный эффект на способность рядовых людей иметь счастливую эмоциональную жизнь»[128], как писал об этом философ Ален де Боттон, он также трансформировал идеал в императив: «ты никогда не должен соглашаться на меньшее». Это утверждение хорошо звучит, но редко срабатывает в реальности, когда нужно принимать в расчет мириады сложных эмоциональных элементов, составляющих романтические отношения, не говоря уже о прозаических проблемах совместного проживания.
Подобная логика просочилась и в рабочую сферу: «Не соглашайся на любую работу; найди свое настоящее призвание». Знакомо? Сколько раз вам говорили через рекламу, фильмы, песни, книги по самопомощи, что не нужно успокаиваться в любви, работе, жизни, счастье? Подобный наказ подразумевает скрытую идею о том, что у нас у всех где‑ то и как‑ то есть некий внутренний зов, или призвание. И все, что мы должны сделать, – это найти его, и тогда мы поймем, зачем мы тут, на Земле, и что должны делать. Что романтики сделали, так это взяли христианскую идею о призвании (когда человек призван Богом что‑ то сделать) и заменили слово «Бог» на слово «сердце». Итак, в вас есть некая истинная цель, которую вы должны исполнить в своей жизни, но вместо того чтобы быть данной Богом, она просто изначально спрятана в вас. Эта идея стала своего рода кредо всей литературы по самопомощи – «найдите свое истинное призвание», но, к сожалению, она не имеет ничего общего с реальностью.
|
|
|
А вот как это все соотносится со смыслом жизни: ратуя за то, чтобы слушать зов своего сердца, романтики продвигали идею о том, что каждому из нас обещана осмысленная жизнь и мы просто должны этот смысл найти. Следуя за своим сердцем, тебе откроется миссия, в которой проявится целостность твоей жизни, и все вдруг встанет на свои места, а твоя жизнь преисполнится ясностью, определенностью и чувством смысла.
Романтики обещали нам розы, но реальность не всегда пахнет так же сладко. Я готов утверждать, что комбинация потерявшей свою силу из‑ за укрепления науки религии и идеи романтиков о наполненной смыслом жизни сформировала тот идеальный шторм, который породил понятие экзистенциального кризиса и его условия, характерные для нашей современной культуры и общества, где бессмысленность рискует стать тотальной. Карлейль, Кьеркегор и Шопенгауэр могли унаследовать от романтиков тоску по возвышенному смыслу, но растущая секуляризация того мира, в котором они жили, сделала для них невозможным этот смысл найти.
Мы сможем лучше оценить влияние романтизма и науки, исследовав это в виде схемы 2× 2 на стр. 82. Согласно этой схеме человечество провело большую часть своей истории внутри сегмента скрытого смысла жизни. Для наших предков любое существо имело свою роль в заколдованном мире, жизнь была настолько очевидно осмысленной, что, за исключением какого‑ нибудь случайного философа, не было необходимости размышлять над вопросом о смысле жизни. Есть такая категория людей, которые знают, что в жизни смысла нет, но и не ищут во всем какого‑ то космического смысла; их просто не волнует этот вопрос. Отношение этой категории счастливого секуляризма можно выразить словами: «Незнание – благо». Я сам знаком с несколькими людьми, которые не верят в какой‑ то высший смысл или высшую цель, но при этом не считают, что жизнь их в чем‑ то ущербна из‑ за подобного неверия. Многие из них выросли в нерелигиозных семьях. Никогда не имея отношения ни к какой религии, они не чувствуют, что что‑ то упускают. С другой стороны, я также знаю нескольких людей, считающих, что жизнь должна иметь высшее предназначение, для которых их вера или Бог открывают такую цель. Еще одна категория, испытывающая постоянный экзистенциальный кризис, наиболее трагична, поскольку представляет собой тех, которые жаждут смысла, одновременно страшась, что его может и не быть. Люди, составляющие данную категорию, особенно подвержены столкновению с абсурдом, а соответственно, и к сползанию в экзистенциальный кризис, или же они, как уже показала нам история, становятся поэтами или философами. Научное мировоззрение, возможно, и разрушило для них околдованность мира, но романтизм или религиозное наследие заставляют их верить, что смысл жизни и ее значимость необходимы. К сожалению, к этой категории сегодня принадлежат слишком многие из нас, или же мы оказывались в ней в мрачные моменты нашей жизни.
Напряжение между великим обещанием высокой цели, данным романтиками, и секулярной Вселенной, которая не может подобное обещание сдержать, превратило вопрос о смысле жизни в Священный Грааль: искать его благородно, и хотя каждый хочет найти ответ, мы смирились, что его не существует. Мы пытаемся совладать с противоречием, что у нас есть вопрос, который совершенно точно требует ответа, но его не имеет, тем самым превращая самый вопрос в шутку. В заключительной сцене фильма «Смысл жизни по Монти Пайтону» актер Майкл Палин бесцеремонно принимает золотой конверт, в котором содержится ответ на главнейший вопрос жизни. Он читает: «Ничего особенного. Старайся быть добрым к людям, время от времени прочитывай книгу, гуляй и старайся жить в мире и гармонии с людьми всех наций и вероисповеданий». Автор Дуглас Адамс идет немного дальше в фильме «Автостопом по галактике», в котором суперкомпьютер, срочно сконструированный для того, чтобы ответить на главный вопрос о жизни и ее смысле, выплевывает бессмысленный ответ: «сорок два». Оба ответа лишь подчеркивают бессмысленность самого вопроса: мы ожидаем какого‑ то всепроясняющего ответа, которого, как нам известно, не существует.
|
|
|
