Из письма Г. З. Елисееву[353] (16 февраля 1881 г.)

Из воспоминаний о встречах с А. И. Желябовым

[…] Речь зашла о политике Лорис‑ Меликова, на котором сосредоточивалось тогда, как в фокусе, внимание русского общества. Отношение Желябова к нему было безусловно отрицательное. Он указывал на то, что Лорис‑ Меликов, под прикрытием либеральных фраз, ведет деятельную борьбу с революцией, что она ведется им не хуже всякого другого на его месте, даже лучше пожалуй, потому что удары направляются им с выбором и расчетом, а не бьют, как это бывало часто прежде, по пустому месту. Амнистируя административных ссыльных, да и то не всех, он и не подумал коснуться осужденных по процессам, стараясь таким образом купить возможно дешевле общественное сочувствие и благодарность. […] И в конце концов все сведется к нулю или чему‑ нибудь очень мизерному; далее жалких заплат он не пойдет, а не ими зачинить русское дырявое рубище. И поэтому революционерам остается только одно: продолжать начатую борьбу, продолжать во что бы то ни стало, потому что только она одна может дать какие‑ нибудь результаты, будить общественную совесть и выводить общество из инертности. […] Встретился я с ним вскоре после университетского акта (8 февраля), ознаменованного известным инцидентом с министром народного просвещения Сабуровым (студент университета Подбельский дал ему пощечину)[355]. Дело это было организовано с ведома центрального университетского кружка, находившегося в непосредственных отношениях с народовольческой организацией. Инциденту этому я не сочувствовал, и мне было интересно узнать мнение об этом такого видного члена партии Народной Воли, как Желябов, но он, видимо, уклонился от этого разговора, ограничившись замечанием, что это дело чисто университетское и студенты сами лучше других могут разобраться в нем. […]

Каждый раз при свидании разговор касался так или иначе вопроса о террористической деятельности партии, и Желябов всегда являлся горячим защитником политического террора. «Это средство исключительное, героическое, говорил он, но зато и самое действительное, лишь бы только борьба эта велась последовательно, без перерывов. Партизанские эпизоды, растягиваемые на продолжительное время, действуют лишь на воображение публики, но не устрашают правительство. Все значение этого орудия борьбы и все шансы на успех заключаются именно в последовательности и непрерывности действий, направлять которые необходимо на определенный намеченный пункт. Под ударами систематического террора самодержавие дает уже трещины. У правительства вне его самого нет опоры; долго выдерживать подобное напряженное состояние оно не в силах и пойдет на действительные, а не на призрачные уступки, лишь бы только борьба велась неуклонно. Замедление для нас гибельно, мы должны идти форсированным маршем, напрягая все силы; а за нами пусть идут другие по проторенному и испытанному уже пути, и они возьмут свое». […]

7. В. Н. Фигнер*

О совещании Исполнительного комитета перед 1 марта 1881 г.

В первой половине февраля Комитет созвал своих членов на совещание. Приготовляя покушение на царя, он хотел поставить вопрос о возможности или невозможности одновременно с покушением сделать попытку инсуррекции. Члены из Москвы и тех провинций, в которых были народовольческие группы, должны были сдать сведения, достаточно ли окрепла и расширилась организация партии и таково ли настроение широких кругов в разных местностях, чтобы наличными силами партии, при поддержке сочувствующих слоев общества предпринять вооруженное выступление против правительства.

Ответ был неблагоприятный. Подсчет членов групп и лиц, непосредственно связанных с нами, показал, что наши силы слишком малочисленны, чтобы уличное выступление могло носить серьезный характер[356]. В случае попытки вышло бы то же, что произошло в 1876 году на Казанской площади, – избиение, но в еще более широких размерах и безобразных формах, чем было при той первой демонстрации скопом, предпринятой «Землей и Волей»[357]. От выступления пришлось отказаться. Революция рисовалась в то время еще в неопределенных чертах и в неопределенном будущем. Только с военных бралось обязательство по требованию Исполнительного Комитета взяться за оружие; что касается штатских, то в уставы местных групп такое обязательство до тех пор не вносилось.

Заседания нашего совещания происходили на моей квартире у Вознесенского моста. Чтобы не навлечь подозрения, мы собирались через день в числе 20–25 человек. Но, хотя рассеянные по главнейшим городам империи мы представляли собою слишком ничтожную силу, чтобы предпринять попытку вооруженного восстания, – вопрос все же был поставлен, его обсуждали, и уже это было важно. Мысль, раз высказанная, не могла умереть, и, разъехавшись, каждый в своей местности невольно мысленно обращался к ней.

8. М. Н. Ошанина [358]