 |
18. Памяти Гриневицкого. Из воспоминаний о 1 марта. Гриневицкий все время был в бессознательном состоянии, и только незадолго до смерти, в 9 ч
|
|
|
|
18. Памяти Гриневицкого
[…] Прислонившись спиною к решетке канала, упершись руками в панель, без шинели и без фуражки, полусидел Александр II… Он был весь в крови и с трудом дышал… Ноги его были раздроблены, кровь сильно струилась с них, тело висело кусками, лицо было в крови… Около него лежала шинель, от которой остались одни окровавленные и обожженные клочья…
На месте взрыва лежал смертельно раненным и Гриневицкий. Его, вместе с другими ранеными, отнесли в ближайший придворный госпиталь. […]
Гриневицкий все время был в бессознательном состоянии, и только незадолго до смерти, в 9 ч., на короткое время к нему вернулось сознание. Стороживший его судебный следователь поспешил спросить его: «Как ваше имя? »
Гриневицкий, очевидно, понял этот вопрос, понял, где он, припомнил события последних часов. Он умирал, с ним начиналась уже агония… Он, всю жизнь свою боявшийся оказать какую‑ либо услугу врагам, остался и во время своей предсмертной агонии верен тому, чему он всегда служил.
– Не знаю, – отрывисто ответил он…
После страшных мучений Гриневицкий умер в 10 1/2 часов вечера 1‑ го марта 1881 г. Несколько раньше его – в 3 ч. 35 минут умер Александр II…
Имя Гриневицкого правительство узнало уже после того, как кончился процесс по делу 1‑ го марта…
19. А. В. Тырков*
Из воспоминаний о 1 марта
В самый день 1‑ го марта Перовская назначила мне свидание в маленькой кофейной, на Владимирской улице, близ Невского, чуть ли не известной теперь под именем «Капернаум». Свидание было назначено в начале четвертого часа. Не помню почему, но в этот день я прислушивался к улице. Вероятно, был сделан кем‑ нибудь намек, что именно в этот день нужно ждать развязки. К назначенному часу я шел на свидание издалека, от Таврического сада. В тех краях еще ничего не было известно о том, что творится на Екатерининском канале. Но на Итальянской, недалеко от Литейной, я встретил офицера, мчавшегося, чуть не стоя, на извозчике. Он громко и возбужденно кричал, обращаясь к проходившей публике. Я не мог разобрать, что он кричал, но видно было, что человек чем‑ то сильно потрясен. Я, конечно, понял, в чем дело. Придя в кофейную, я прошел в маленькую заднюю комнату, в которой и раньше встречался с Перовской. Комната эта бывала обыкновенно пуста. Я застал в ней студента С. [375], члена наблюдательного отряда. Он тоже ждал Перовскую. Вскоре дверь отворилась, и она вошла своими тихими, неслышными шагами. По ее лицу нельзя было заметить волнения, хотя она пришла прямо с места катастрофы. Как всегда она была серьезно‑ сосредоточена, с оттенком грусти. Мы сели за один столик и хотя были одни в этой полутемной комнате, но соблюдали осторожность. Первыми ее словами было: «кажется, удачно, – если не убит, то тяжело ранен». На мой вопрос: «как, кто это сделал? » – она ответила: «бросили бомбы: сперва Николай[376], потом Котик (Гриневицкий). Николай арестован; Котик, кажется, убит».
|
|
|
Разговор шел короткими фразами, постоянно обрываясь. Минута была очень тяжелая. В такие моменты испытываешь только зародыши чувств и глушишь их в самом зачатке. Меня душили подступавшие к горлу слезы, но я сдерживался, так как во всякую минуту мог кто‑ нибудь войти и обратить внимание на нашу группу. Студент С., очень скрытный и сдержанный человек, не проронил за все время ни слова.
20. В. И. Дмитриева [377]
Из воспоминаний о 1 марта
Это был странный и страшный день. Воскресенье. Утром зашел ко мне Караулов[378] и пригласил итти с ним в Измайловский полк на сходку, где должна была собраться сочувствующая «Народной Воле» молодежь. Отправились. Было солнечно и тепло. На улицах копошилась обычная праздничная толпа. Невский был полон гуляющими. В церквах звонили колокола. […] К 12 часам мы добрались до места. Не помню ни улицы, ни дома, где происходила сходка; помню только, что, когда мы пришли, народу собралось уже человек 50; большая комната была битком набита, табачный дым стоял столбом, а публика все продолжала прибывать. […] Мы с ним уселись на подоконнике и мирно разговаривали, удивляясь, почему так долго не начинают. Очевидно, кого‑ то ждали, потому что при каждом звонке все головы поворачивались к дверям, и разговоры на минуту смолкали. Но так и не дождались. Прозвенел звонок, и, вместо ожидаемого лица, не вошел, а ворвался в комнату студент‑ технолог и прерывающимся голосом произнес:
|
|
|
– Царя убили! Взрывы!.. Там, сейчас… на Невском!
В один миг все перепуталось и смешалось: одни окружили студента и стали расспрашивать его о подробностях; другие устремились в переднюю, разбирали свою одежду, куда‑ то бежали. […]
Не знаю, что чувствовали другие, но меня пробирала дрожь. Казалось, что вот сейчас должно что‑ то начаться… революция, баррикады. […]
На Загородном и Владимирской было пустынно, но Невский кишел народом. Все бежали туда, по направлению к Зимнему дворцу. На лицах было написано удивление, смешанное с испугом. Кто‑ то сказал: «Жалко, театры, наверное, теперь закроют…»
Когда мы около Екатерининского канала протискивались сквозь толпу, нам вслед послышались враждебные возгласы:
– Это все жиды, да студенты!.. Избить бы их всех, этих стриженых!
Мой спутник принял эти возгласы на свой счет и нерешительно сказал:
– А знаете что, не повернуть ли назад? Изобьют, пожалуй, черти…
Но я воспротивилась: я все еще чего‑ то ждала и тащила его все дальше и дальше.
Мы прошли к Дворцовой площади через Александровский сад и влились в молчаливую толпу, густыми шпалерами опоясавшую все огромное пространство перед дворцом. Толпа была настроена молчаливо и загадочно: не было слышно ни разговоров, ни смеха; все стояли плечо к плечу, тупо смотрели на дворец с развевающимся на нем штандартом, на проносившиеся по площади экипажи с военными, в плюмажах – и чего‑ то ждали. Всколыхнулись лишь тогда, когда под аркой главного штаба что‑ то произошло и туда поскакали конные жандармы. Должно быть, оттуда разгоняли, потому что из‑ под арки кучками выбегали люди и устремлялись в нашу сторону.
|
|
|
– Что там такое? – слышались тревожные вопросы.
– Ничего, студента били.
– А, может быть, из ихних кто?
– Кто его знает! В красной рубахе…
– Флаг, флаг спущают! Кончился, должно.
Мы подняли головы: штандарт, действительно, медленно спускался со шпиля. По толпе пронесся вздох; некоторые снимали шапки, крестились; чей‑ то бабий голос запричитал:
– Кончился наш голубчик, царство ему небесное, доконали злодеи!..
Больше ничего не было: ни баррикад, ни революции… И глухая тоска о несбывшемся черной тучей вползала в сердце…
Вечер прошел в такой же тишине и тоске. Театры были закрыты, улицы безлюдны, город молчал. Только у меня за стеной друг хозяйки ругал цареубийц и придумывал для них всевозможные казни. […]
21. Н. С. Русанов [379]
|
|
|
